Вечный шах

Фургон стоял у дома Виктора впритирку к подъезду. Виктора извлекли из

фургона и подтащили к подъезду, затем - к лифту. Открылись дверцы, и все

четверо оказались в кабине. Здесь висевший на руках штатских Виктор робко

попытался напрячь ноги.

– Ишь ты, рыпается, - заметил старший лейтенант, и, выйдя из лифта,

своим ключом открыл дверь Викторовой квартиры.

Штатские втащили Виктора в комнату и кинули на тахту, а старший

лейтенант заглянул на кухню. Когда штатские зашли за ним, он задумчиво

изучал накрытый Виктором для приема Алексея стол.

– С устатку?
– увидев на столе две бутылки "Греми", догадался один из

штатских о желаниях старшего лейтенанта, который тотчас подтверждающе

кивнул.

Они, не спеша, с чувством, как люди хорошо потрудившиеся, под рыбку и

холодных цыплят (икру не трогали) опростали одну бутылку. Штатские мыли

использованную ими посуду, а старший лейтенант курил. Покурив, сказал:

– Хорошего понемножку. Поехали.

Заглянули в комнату. Виктор постанывал в полубеспамятстве - в

полусне. Удовлетворенная троица удалилась.

В середине следующего дня Виктора навестил заботливый кооператор

Удоев. Виктор от скрипа стула открыл глаза и увидел его, сидевшего на

стуле. Удоев сидел, раздвинув ляжки, как на гинекологическом кресле, а меж

ляжек в толстых руках держал объемистую хозяйственную сумку.

– Ты что, и переодеться сам не можешь?
– не дождавшись ответа, Удоев

сообщил: - Я тут тебе пожрать и выпить привез на неделю. По подсчетам

специалистов, ты неделю пролежишь. Всего про все - на триста сорок рублей.

Сейчас расплатишься или в кредит?

Виктор, преодолевая боль, вспыхивающую при каждом движении, неумело

поискал во внутреннем кармане куртки и с удивлением извлек нетронутую

пачку двадцатипятирублевок. Положил пачку на край тахты, сказал незнакомым

голосом:

– Возьми сколько надо.

– Возьму, - согласился Удоев, взял пачку, отсчитал триста пятьдесят

рублей, приложил к похудевшей пачке десятку и возвратил ее на тахту. - Я

продукты в холодильник отнесу, чтобы не испортились. А ты встань, умойся

хоть.

Он с сумкой отбыл на кухню. Виктор не собирался ни вставать, ни

умываться. Он лежал на тахте, глядя в потолок, и плакал. Он лежал лицом

вверх, на спине, и поэтому слезы не текли по щекам, а уходили в нос,

превращаясь в жидкие сопли.

Вернулся Удоев, помахивая пустой сумкой, жизнерадостно заявил:

– Все. Порядок.
– И, усевшись на привычный стул, заговорил о главном,

сразу же став холодно официальным. - Охранный комитет принял решение

зачислить тебя, Кузьминского Виктора Ильича, в резервную команду с

испытательным сроком в один год. Вступительный взнос - десять тысяч

рублей, ежемесячный - тысяча. Как нам известно, ты в ближайшее время

получаешь процентные отчисления за фильм, весьма удачно проданный на

кинорынке и гонорар в кооперативном издательстве. Так что от этих выплат

ты особо не обеднеешь. Ты согласен вступить в резервную команду?

– Не знаю, - тихо признался Виктор.

– Ты, Кузьминский, наверно, не сделал правильных выводов из того, что

с тобой произошло, - гневно удивился Удоев. - Я еще раз спрашиваю:

согласен?

– Согласен, - ответил Виктор, глядя в потолок.

– Вот здесь подпишись, - Удоев извлек из кармана документ в трех

экземплярах, положил его на твердый бок сумки, а сумку на тахту, протянул

шариковую ручку и подсказал: - Тут, внизу. На всех экземплярах.

Виктор взял ручку и небрежно расписался на всех (Удоев переворачивал

листы) экземплярах. Отдал ручку и поинтересовался жалобно:

– Все?

– Все, Кузьминский, - подтвердил Удоев, пряча в карман документ и

ручку.

– Тогда уходи.

Постепенно отходя от побоев, Виктор круто вошел в запой. Первый

настоящий запой в своей, в общем-то, не особо трезвой жизни.

В начальный день, считая, что притупляет всеобщую боль, приделал

ножки бутылке "Греми", на второй и начало третьего уговорил три

семьсотпятидесятиграммовых "Посольской", привезенных Удоевым,

просуществовав в судорожном беспокойстве остаток дня, дождался темноты, и,

преодолевая невыносимую боль во всем теле и страшно рискуя, скатал на

машине под Бородинский мост, где, чтобы не мелочиться дальше, приобрел

напитков на семьсот рублей.

Пищи хватало - много ее привез Удоев, да и не до пищи было - так,

закусить, чтобы во рту не очень погано было. Зажил, как на облаках.

Телефон вырубил, телевизор не включал. А музыку полюбил: случайно

обнаружив альбом с двумя симфониями Брамса, купленный когда-то под

влиянием Франсуазы Саган, с болезненным наслаждением - будто болячку

расчесывал - слушал странное извилистое звучание оркестра, под которое

отлично и гладко выпивалось.

На четвертый день с утра его попыталась навестить Анна Сергеевна. Но

он ее не впустил, объяснив через дверь, что болен чрезвычайно заразным

гонконгским гриппом.

К вечеру заехала Лариса. Звонила, стучала, скреблась в дверь. Потом

даже криком звала. Он долго терпел, не откликался. Но она не уходила,

звонками, криком продолжая нарушать его душевное равновесие. Терпеть такое