Вечный воин

13

В междуречье Дона и Волги мы провели более месяца. Задержались бы и дольше, но надо было до холодов вернуться домой. За это время Атилла навел порядок на данной территории. Те из бунтовщиков, кто не погиб в бою, или, чтобы их род не пострадал, сдались сами и были казнены, или подались на чужбину искать судьбу. Семьи сбежавших передали в другие племена, где будут на правах младших родственников, то есть прислуги, а лошадей, коров и овец разделили между отрядами нашей армии. Главный вождь акациров Куридак, не принимавший участие в бунте, откочевал на всякий случай на Северный Кавказ, поближе к горам, и на приглашение Атиллы приехать в гости ответил отказом, сославшись на болезнь. Может быть, правильно сделал. Без его молчаливого согласия акациры вряд ли взбунтовались бы, так что запросто мог попасть под горячую руку. Говорили, что за время нашего похода было уничтожено, включая погибших в сражении, сорок тысяч человек. Думаю, что цифра преувеличена раза в три-четыре. Наверное, в счет шли и семьи убитых, поскольку племя теряло их. Те же злые языки утверждали, что Атилла лично отрубал головы главарям бунта. Подтвердить или опровергнуть не могу, потому что не видел. Я отвел свой отряд подальше от ставки, на берег Дона, где мы, поделив лошадей поровну (мне достались две), потихоньку поедали выделенных нам коров и овец и пойманных в реке рыб и раков.

За моими лошадями присматривал Радомир — мальчишка лет двенадцати, который был рабом в семье одного из репрессированных. Я решил, что белобрысый и голубоглазый должен прислуживать такому же, и забрал его. По словам Радомира, года два назад на его деревню напали кочевники, не успел спрятаться в лесу. Говорил на языке, который был похож и на древнегерманский, и на старославянский — какой-то промежуточный вариант. Поскольку я владел и тем, и другим, быстро научились понимать друг друга.

Обратный путь гуннской армии занял больше времени, потому что была отягощена обозом с награбленным, включая с десяток новых жен Атиллы — дочерей или сестер назначенных им вождей. Теперь эти вожди стали родственниками шаньюя, а против родни не бунтуют. По пути воины покидали нас, уезжали к своим стойбищам, чтобы спокойно провести зиму. До пушты, как назовут в будущем степи на территории Венгрии, добралась лишь четверть армии — гунны и живущее западнее. Они проводили Атиллу до его столицы, после чего тоже отправились по домам.

Руководил шаньюй своей империей из населенного пункта без названия, который трудно назвать городом. Это была деревня примерно из сотни деревянных домов разного размера и архитектуры, огражденная рвом шириной метров десять и глубиной три-три с половиной, валом высотой метров пять, по верху которого был частокол из заостренных дубовых бревен, а за пределами защитных сооружений и порой на значительном удалении от них находилось несколько сотен юрт и кибиток. В центре на невысоком холме стоял большой деревянный дом шаньюя — сруб, облицованный досками, тщательно подогнанными и украшенными резьбой. Потолок большого зала, который можно считать тронным, поддерживают деревянные колонны, так же украшенные резьбой, а пол выстелен коврами. В дальнем конце высокий постамент, на котором восседает на пятках Атилла, когда принимает послов. Рядом дом для пиршеств — типичный длинный германский, построенный, наверное, готами. Дальше были жилища трех старших жен: гуннки Керки, которая вместе с женой Онегеза в отсутствие мужей ведала дипломатическими делами, аланки Эски и Аклеберты, сестры короля гепидов Ардариха. За ними — дома, в которых жило по несколько младших жен, которых у Атиллы под сотню, сколько точно, не знает, наверное, и он сам, потому что женился на них для укрепления государственной власти. Но дети от всех жен растут вместе, и все мальчики имеют равные права, хотя, как говорят, лучше всего относится отец к старшему Эллаку, которого родила первая жена гуннка Энга, вскоре умершая, и Эрнаку, который, как предсказали шаманы, проживет дольше всех его сыновей. Слева от холма был большой и типично греческий, разве что построенный из дерева, дом Онегеза. Говорят, в нем есть баня и бассейн из мрамора и много статуй, а стены украшены фресками и полированными деревянными панно. Обычно в этом доме принимают римских послов, чтобы пустить пыль в глаза, поразить роскошью, потому что Атилла в быту скромен, ест из деревянной тарелки, даже когда гостям подают в золотых или серебряных.

Я провел в этом населенном пункте пять дней. Первые три дня пьянствовал в доме для пиршеств вместе с другими старшими командирами. На этот раз сидел в самом низу стола, хотя при желании, начиная со второго дня попойки, мог бы перебраться и выше, потому что к тому времени все ужрались так, что забыли про статусный выпендреж. На четвертый день все, кто мог передвигаться самостоятельно, расползлись по своим домам, юртам или кибиткам, а остальных отнесли рабы. На пятый день я перехватил Эдекона по пути к Атилле и попросил похлопотать, чтобы меня отпустили к жене, пообещав приехать сразу же, как только пойдут в поход на кого бы то ни было. Получив добро, на следующее утро присоединился к купеческому каравану, который повез скупленную у гуннов добычу в столицу Восточной Римской империи.

14

Константинополь сильно разросся с тех пор, как я уплыл из него, называвшегося в то время Византием. Раньше город был хорошо защищен с запада, от нападения по суше, а теперь со всех сторон, но пока еще не так надежно, как будет по время моих визитов сюда в шестом веке, не говоря уже про более поздние времена. Нет пока маяка, который в средние века переименуют в Христову башню, а потом турки — в Галату. Нет и Святой Софии. Рядом с дворцом императора пока что находится скромная базилика, названная в честь Феодосия Второго, восстановившего сгоревшую лет тридцать назад церквушку Святой Софии, а главным храмом считается стоявшая неподалеку базилика Святой Ирины. Обе базилики, многократно перестроенные, доживут до двадцать первого века, поменявшись ролями. В будущем Святая София, превращенная в музей, будет тягаться с Голубой мечетью, построенной на той же площади и большей по размеру, чтобы наглядно показать преимущество ислама над христианством. При этом вход в музей будет стоить семьдесят две лиры (примерно тринадцать долларов), а в мечеть — свободный. Снаружи, конечно, красивее мечеть, которую постоянно реставрируют в отличие от храма. Зато внутри все наоборот. К тому же, в мечеть надо заходить, разувшись, и вонь носков отшибает желание находиться в ней долго. Кстати, по преданию город опять станет христианским Константинополем, когда Святую Софию из музея превратят в мечеть, что обещал сделать президент Турции во время моего последнего визита в Стамбул в двадцать первом веке.

Тогда это будет город надоедливых зазывал, истеричных чаек, вытеснивших ворон, и разожравшихся котов. Насколько я знаю, кошки, в отличие от собак, всегда едят в меру, за исключением кастрированных. Может, они все прооперированы, не проверял. Что мне понравилось в Стамбуле — продажа свежевыжатых соков почти на каждом углу. Это может быть стационарный киоск с выложенными в несколько ярусов, надрезанными фруктами, чтобы было видно, что свежайшие, или передвижная точка с небогатым набором. Самые распространенные ингредиенты — гранаты, апельсины, яблоки и морковь. Можно заказать микс. Прессы старые, ручные. Конкуренцию продавцам соков составляют чайные, которых не меньше. Пьют чай из маленьких стеклянных стаканчиков и обязательно с кусковым сахаром, который стоит в вазочках на столах. Однажды во время прогулки по кривым узким улочкам старого города увидел несколько высоких венков, прислоненных к стене дома. На лентах было что-то написано на турецком языке, в котором я ни разу не грамотный. Решил, что похороны. Тогда я старался обходить стороной подобные мероприятия. Удивили веселые лица людей, стоявших рядом с венками. Оказалось, что это свадьба. В каждой избушке свои погремушки.

Пока что Константинополь — столица Восточной Ромейской (Римской) империи. Говорят, что по количеству населения уже превзошел Рим, став самым большим городом в мире. Это они про Китай знают слишком мало. Иностранцам зайти в город с оружием нельзя, поэтому я остановился в трактире у Адрианопольских ворот, названных так в честь дороги, ведущей в этот город, и отправил к Ирине гонца с вестью о своем прибытии. Мало ли, вдруг не желает видеть меня.

Она прибыла в закрытом паланкине бордового цвета, который несли два молодых крепких раба, а третий шел впереди и палкой разгонял прохожих, чтобы уступали дорогу знатной даме. Раздвинув занавески и увидев меня, заулыбалась искренне.

— Я знала, что ты вернешься! — сказала она, обхватив мою руку двумя своими, мягкими и теплыми. — Молила бога, чтобы он защитил тебя в бою, и он услышал меня!

Я уже устал читать лекции по атеизму, поэтому просто сказал, что в боях не участвовал, лишь прокатился по степи туда-сюда. После чего сел на коня и вместе с Радомиром на запасном коне, который вел на поводу двух вьючных, нагруженных добычей, въехал вслед за паланкином в Константинополь. Стража на воротах, скорее всего, готы, видела нашу встречу, поэтому вопросов не задавала и плату не требовала.

Жила Ирина почти в центре, неподалеку от базилики Святой Ирины, в честь которой и получила свое имя, и акведука Валента высотой метров двадцать пять, соединявшего два холма города, и видного издалека. В двадцать первом веке он будет пониже, наверное, просядет, и хорошо заметен только в том месте, где пересекает бульвар Ататюрка. Дом у нее был двухэтажный каменный с перистилем — колоннадой по трем сторонам квадратного двора, поддерживающей галерею — типично греческий. Ирина мне рассказывала, что языком общения плебса сейчас является латынь, а знать разговаривает на греческом и старается жить, как греки. Знать всегда находит незамысловатый способ выпендриться. Я помнил, что скоро все восточные римляне решат стать знатными и перейдут на греческий язык. Тщательно оштукатуренные и побеленные торцы двух крыльев дома, выходящих на улицу, были глухие. Их соединяла такая же ухоженная каменная стена трехметровой высоты со входом арочного типа в центре, закрытом толстыми дубовыми воротами, в правой створке которых была дверь для пешеходов. Когда мы подъезжали, дверь была открыта, и в ней стоял старый чернокожий раб-привратник, который, заметив паланкин, сразу распахнул ворота. Двор был метров двенадцать на четырнадцать. С трех сторон на уровне второго этажа шла деревянная галерея шириной метра три, опирающаяся на кариотиды из мрамора цвета слоновой кости. Я сперва подумал, что и стены первого этажа облицованы коричневато-красным мрамором, но потом разглядел, что они просто расписаны под него на римский манер создавать иллюзию более ценного, чем есть на самом деле. По центральной линии двора, но ближе к воротам, был квадратный фонтан с изогнувшимся в прыжке черным китом, из головы которого поднимался невысокий, я бы даже сказал, жиденький фонтанчик. Бортики из черного камня были высотой с полметра, но чаша, выложенная голубоватой плиткой, глубиной метра полтора. В правом крыле на первом этаже были коморка привратника. Затем шли конюшня, «паланкинная» и комнаты других рабов, которых, как рассказала Ирина по пути, у нее восемнадцать человек. Зачем столько в городском доме — вопрос на засыпку. В левом крыле были два туалета, но разделялись не по половому, а по социальному признаку. Затем парная с мраморными полками и то ли большой мраморной ванной, то ли маленьким бассейном. На стене была мозаика в виде бога морей, причем почему-то римского Нептуна, поскольку был без трезубца, обязательного у греческого Посейдона. В центральной части дома, через стену с ванной, располагалась кухня, где заодно и грели для нее воду, дальше — столовая, она же ойкос — центр домашней жизни — и самая большая комната на обоих этажах, мужская (андрон), в которой хозяин принимал гостей, устраивал банкеты. В ойкосе мозаичный пол изображал похищение Европы, а в андроне — войну амазонок. На стенах в обоих этих помещениях, а так же во всех на втором этаже написаны фрески с сюжетами из древнегреческих мифов и в неглубоких полукруглых нишах стоят небольшие мраморные статуи языческих богов, потерявшие свой сакральный смысл и ставших просто украшением. Во всех помещениях окна с деревянными решетками и сейчас открытыми ставнями были только в стенах, выходивших во двор. На второй этаж вела, начинаясь в паре метрах от фонтана, лестница из дерева, покрытая красным лаком, из-за чего в тех местах, где на нее падали солнечные лучи, казалось, что кровоточит. Наверху были три хозяйские спальни, маленькая для рабынь госпожи и четыре большие кладовые.

Дом достался Ирине от мужа Луция Лоллия, который отвечал за сбор налогов в провинции Дардания. Точнее, не ей, а ее сыну, названному в честь покойного мужа.

— Наш малыш родился семимесячным, поэтому все считают его сыном Луция. Я решила, что так будет лучше, иначе родственники мужа потребовали бы свою часть наследства, — объяснила Ирина. — Потом усыновишь его.

Мой сын спал в спальне хозяйки дома в деревянной люльке с двумя полукруглыми поперечными ножками, как у кресла-качалки. Люльку легонько покачивала рабыня лет десяти, худенькая и страшненькая, смотревшая на ребенка влюблено, как на собственного. Мальчик был светловолос, круглолиц и, как сообщила мама, голубоглаз — в папу, но нос с горбинкой — в нее. У женщин все дети похожи на папу, только не уточняют, на официального или реального.

После осмотра жилища я попарился в бане. Мне сделал массаж банщик-евнух, полноватый сириец с крепкими руками. У Ирины все рабы мужского пола кастрированы, а женского — уродливы. Это был компромиссный вариант между желаниями ее и бывшего мужа. Потом мы позанимались любовью. Женщина после родов — это совершенно другой сексуальный партнер, более требовательный и жадный к плотскому, а не к платонике, как нерожавшая.

— Я хочу на завтра пригласить родителей и других родственников на свадебный пир, иначе пойдут нехорошие разговоры о нас с тобой, — как бы советуясь со мной, сказала Ирина, прижимаясь ко мне расслабленным, удовлетворенным телом.