Ведьма на Иордане
Шрифт:
— Помню, — кивнул Праведник, и в ту же секунду лицо Софьи предстало перед его мысленным взором. Вот и она испугалась, а ведь как хорошо тут, как привольно и безмятежно.
— Вот так и ходим в гости: мы к соседям, а они к нам, — закончил Зеэв. — Будь у нас дети, обошлись бы без гостей. А вдвоем пустовато получается.
Перед обедом разошлись по комнатам, прийти в себя после молитвы. Праведник все пытался представить, как оно, жить без детей. И зачем Зеэву с Лилей такой огромный дом? Наверное, когда планировали строительство, думали, что родятся, а вот не получилось. Ох-ох, тяжело.
Ему до слез стало жаль
Ему захотелось сделать для нее что-нибудь приятное, подарить какую-нибудь вещь или сказать несколько теплых слов. Но дарить в субботу нельзя, а с комплиментами он вчера изрядно опозорился. Поразмышляв минуту-другую, Праведник выбрал самый лучший портрет Ребе, на цыпочках прошел в пустую гостиную и поставил картинку возле подсвечников с отгоревшими субботними свечами.
«Пусть Ребе посмотрит на Лилю, а она поглядит на Ребе, — подумал он, счастливо улыбаясь. — Взгляд праведника многое может изменить в этом мире».
Но вышло по-другому. Гости — семья с тремя детьми — заполнили собой все пространство. Пока усаживались вокруг стола, благословляли вино и хлеб, передавали друг другу закуски, на портрет никто не обращал внимания. Прошло минут двадцать, и гость, плотный мужчина лет пятидесяти с красным лицом и начинающей седеть коротко подстриженной бородой, бесцеремонно указал пальцем на Ребе:
— О, я вижу, у вас перемены?
— Какие перемены? — вскинулась Лиля. Заметив портрет, она покрылась пунцовыми пятнами стыда.
— Это наш Праведник, — добродушно улыбнулся Зеэв. — Он, знаете ли, большой хасид умершего Ребе. Каждую неделю пишет ему письма.
— Ребе не умер, — хрипло произнес Праведник.
— Что значит не умер? — удивился отец семейства. — Были похороны, есть могила, известна дата смерти. Кто же тогда умер?
— Всевышний испытывает нас, — стал объяснять Праведник. — Помните историю с мнимой смертью Моисея?
О дальнейшем разговоре лучше не вспоминать. Ну что взять с непонимающих людей! Особенно обижало, как Лиля посреди спора поднялась и резким движением повернула Ребе лицом к стене.
Уснуть после обеда взволнованный Праведник не сумел. Он долго стоял у раскрытого окна в своей комнате, рассматривая пухлые облака, медленно проплывающие над холмами Самарии.
— Зачем ты его пригласил? — раздался голос Лили. Праведник отпрянул от проема, но быстро сообразил, что говорят в спальне второго этажа, откуда его не могут видеть, и снова придвинулся.
— Идолопоклонник какой-то, — продолжала Лиля. — Целый иконостас с собой притащил. Он, поди, молится на эти фотографии.
— Ну, Лилечка, не нужно преувеличивать. — Зеэв старался быть рассудительным, но Лиля не унималась.
— А письма эти? Тоже мне, капитан Колесников! И глаза, глаза блестят ненормальным блеском. Его бешеная собака не покусала?
— Лиля, Лиля, что ты такое говоришь?!
— Видеть его больше не хочу, вот что такое!
Праведник не выходил из своей комнаты до самого конца субботы. Сразу после выхода звезд он спустился вниз с уложенной дорожной сумкой. Его не стали расспрашивать, не стали уговаривать выпить чаю на дорогу. Еще раз приехать на субботу тоже предложено не было. Зеэв пошел проводить гостя.
Говорили о ничего не значащих мелочах, старательно обходя
случившееся за обедом. И лишь когда Праведник занес ногу на ступеньку подкатившего автобуса, Зеэв виновато произнес:— Ну не понравился ты ей. Бывает такое, не совпадают люди, — и сокрушенно развел руками.
— Бывает, конечно, бывает, — согласился Праведник.
Автобус тащился немилосердно долго, без конца застревая в пробках. В Иерусалиме он упустил рейс, убежавший перед самым носом, а следующего пришлось дожидаться больше часа. На свою остановку — конечную станцию маршрута — Праведник попал около двенадцати ночи.
Огромное асфальтовое поле станции, уставленное тушами спящих автобусов, дышало теплом. На стену перед выходом, прямо под желтым пятном фонаря, кто-то наклеил портрет Ребе. Праведник заглянул в глаза Ребе и замер. Ребе улыбался, совершенно явно и открыто улыбался, глядя прямо на Праведника. Он оглянулся, желая поделиться открытием, показать еще кому-нибудь живую улыбку Ребе. Но вокруг никого не было — немногие пассажиры автобуса быстро разошлись.
— Ребе, — прошептал Праведник, — Ребе — царь-Мессия! Да, — возвысил он голос, — да здравствует Ребе! Ребе — царь-избавитель, царь-учитель, царь-Мессия!
Луна молча глядела на Праведника, нежная тишина ночи приняла его возглас и бережно укрыла его в своих ладонях.
— Да здравствует Ребе! — крикнул во всю мочь Праведник. — Ребе — царь-избавитель, царь-учитель, царь-Мессия!
— Чего разорался?! — прозвучало из темноты.
На свет вышел охранник в форменной рубашке с большим пистолетом на боку. Праведник смущенно осекся.
— Чего разорался, спрашиваю? — раздраженно продолжил охранник. — Иди, иди отсюда. Дома ори.
Праведник обернулся и молча пошел к выходу.
— Позоришь своего Ребе! — крикнул ему вслед охранник. — Позоришь хасидизм, веру нашу позоришь.
Праведник не ответил, а только ускорил шаги и беззвучно заплакал. Он шел, глотая слезы, думая о несправедливости, о черствой ограниченности сердец человеческих и о том, как тяжело быть избранным.
Звали его Шолом (Сергей) Воскресенский. По отцовской линии он происходил из старинного поповского рода Воскресенских, хорошо известного в Петербурге, а по матери принадлежал к портняжной династии Гольденблаттов.
Под левым соском у него было большое родимое пятно, похожее на крест, и, опасаясь насмешек, Праведник боялся ходить в микву. Если бы он сумел преодолеть стыд и окунуться перед молитвой три дня подряд — Мессия пришел бы немедленно.
Ведьма на Иордане
Повесть
Эта история могла бы показаться невероятной, если бы не произошла на самом деле. Известны имена участников, место их проживания, точное время случившегося. И тем не менее события представляются странной небывальщиной, выдумкой гораздого на побасенки сочинителя. Но это было, причем именно так, как, я сейчас опишу. Не торопясь, во всех подробностях, не опуская ни одной мелочи. И пусть этот рассказ послужит еще одним доказательством удивительности нашего мира, который многим представляется плоским и примитивно устроенным, а на самом деде до облаков наполнен диковинными тайнами, большую часть которых нам не дано разгадать.