Ведьма на Иордане

В новом мире не было места для деловых встреч. То, ради чего он поднялся ранним утром, представлялось даже не глупым, а смешным и бессмысленным. Он тупо уставился в зеленый жакет стоявшей перед ним пожилой дамы. Рассматривая кокетливо завитые остатки белесой шевелюры, Праведник попытался сообразить, для чего, собственно… Дальше этого мысли не шли.

Эскалатор закончился, Праведник привычно соскочил на влажный после утренней уборки мраморный пол, перешел к соседней ленте и поехал обратно. Электрический шок новой действительности еще дрожал в кончиках нервных окончаний, но мозг, начавший работу осмысления, уже знал, куда вести тело.

У мира был смысл. И этот смысл был у Бога. Его предстояло отыскать, вылущить из шелухи повседневности и насладиться ядрышком очищенной истины.

Спустя полчаса Праведник вошел в синагогу, послушно прикрыл голову картонной ермолкой, выданной сердитым служителем, уселся в последнем ряду и стал прислушиваться.

Шла служба. Она казалась удивительно прекрасной и герметически закрытой. Праведник не понимал язык молитвы, а раскачивания людей в белых накидках с длинными кистями вызывали оторопь недоумения.

— Если бы тебе по дороге попалась церковь, ты стал бы православным! — повторяла Софья — жена Праведника, вспоминая ту осень. При слове «ту» она многозначительно поднимала брови, одновременно поджимая губы, и слегка втягивала щеки, отчего ее длинное лицо заострялось, а кожа подбородка отвисала еще больше.

— Хорошо, что буддистский ашрам находится на окраине Питера, — не унималась Софья. — А то бы мы ходили не в черном, а в оранжевом, не ели бы мяса и молились бы не на Ребе, а на корову.

— Буддийский, — устало поправлял Праведник. — А молятся благодаря Ребе, а не на него.

— И все ты у меня знаешь, — раздражение в голосе Софьи начинало подбираться к пределу нормального.

— Не все, — по-прежнему устало ответствовал Праведник. — Только заглавия.

После молитвы он подошел к служителю:

— Вы не подскажете, где можно всему этому обучиться?

— Чему «этому»? — поднял брови служитель.

— Вот, — Праведник обвел рукой зал синагоги. — Этому всему.

— А, этому… — в голосе служителя напрочь отсутствовали следы энтузиазма. Похоже, он вовсе не был заинтересован в новых прихожанах. — А маму твою как зовут? — вдруг спросил он.

— Дина Борисовна.

— А бабушку? Мамину маму?

— Соня Израилевна.

— Понятно, — неожиданно смягчившись, произнес служитель. — Посиди пока, я схожу, узнаю.

Вернулся он скоро, ведя за собой молодого мужчину в черной фетровой шляпе с лихо заломленным передним краем.

— Вот, — сказал служитель. — Это американец, раввин. Набирает группу. То, что тебе нужно.

Домой Праведник вернулся поздним вечером. Жена, открыв дверь, окинула его недобрым взглядом.

— Я уже хотела в милицию заявлять. — Вид у нее был слегка заплаканный, но агрессивный. — Приятели твои весь город на ноги подняли. Уже не знаем, что думать: в бетон тебя закатали или выкуп потребуют. А он шляется, как ни в чем не бывало! — она яростно хлопнула себя по бедрам. — Ты почему целый день не звонил?

— Так ведь нельзя звонить в шабес, — искренне удивился Праведник.

Софья замахнулась кулаком на мужа, но вместо удара кулак описал плавную дугу, разжался, две женские руки опустились на плечи Праведника, а дергающаяся от рыданий голова прильнула к его груди.

— Ну, успокойся, Софочка, — он неловко гладил ее по спине. — Успокойся, милая.

В офисе Праведник больше не появлялся, зато в синагогу ходил как на работу. Привычная кривизна мышления прогнулась в другую сторону, и стрелка прогиба увеличивалась с каждым днем, как живот беременной женщины.

Через неделю атмосфера скрытности и тайны, наполнявшая квартиру, изрядно надоела Софье. Разговоры о грядущем суде и намеки на предшествующие прегрешения вязли в ушах, но больше всего обижала внезапная холодность мужа. Ласковый и мягкий Праведник начал дичиться. Внезапные поцелуи и нежные прикосновения исчезли без следа. Да что поцелуи, он старательно избегал любых прикосновений, и Софьин ум начал формировать и отшлифовывать единственно правдоподобную причину внезапного охлаждения.

Не решаясь пока еще заговорить прямо, Софья прибегла к извечной женской хитрости, древней, как дым над домашним очагом.

— Деньги кончаются, — сказала она, демонстрируя для пущей убедительности несколько мелких купюр. Крупные она предусмотрительно запрятала в шкафу между наволочками, остро благоухавшими лавандовой страшилкой для моли. — Заканчивай отпуск и возвращайся на работу.

Праведник сначала удивился, но быстро понял свою ошибку. Вспыхнувший свет, переместив тени, выявил иной рельеф действительности лишь для него одного. Окружающие продолжали пребывать в оставленной им реальности и жить по старым законам, совершенно неподходящим Праведнику.

Словами противоречие не разрешалось, слова могли только разозлить Софью. Он достаточно долго прожил с ней бок о бок и поэтому, мгновенно представив реакцию на любой ответ, воспользовался мужской уловкой, замшелой, точно бока валуна сомнений у порога вечности.

— Давай поговорим об этом вечером, — предложил он, поспешно натягивая куртку. — Сейчас я очень спешу!

— Спеши, спеши, — предупредила Софья, вздымая вверх злосчастные купюры, — но на ужин не рассчитывай!

Уличный воздух, по-особенному пряный и острый после привычной затхлости домашних кухонных запахов, вскружил голову Праведнику. Будущее почудилось прямым, незамысловатым и четким.

«Указатели нашей дороги не обманывают», — припомнил он слова раввина и ускорил шаг.

Предчувствие не подвело. Раввин выслушал вопрос и тут же ответил:

— Нет ничего проще. Спросим Ребе, и делу конец. Как Ребе решит, так мы и поступим.

Он говорил «мы», и чувство общности захлестнуло Праведника. Ему впервые захотелось быть с кем-то вместе. Не по унылой жестокости жизненных коллизий, а по собственному, вольному выбору.

Ребе жил на другом конце света, но пространство мира, сократившегося до размеров клавиатуры компьютера, перестало быть помехой в общении. Раввин отстучал электронное письмо секретарю Ребе, получил подтверждение, что послание принято, и вернулся к занятиям.

— Ответ будет дня через два, — объяснил он Праведнику, раскрывая книгу. — Ведь Ребе ежедневно получает десятки записок со всех концов света.

Он не стал объяснять, откуда Ребе известно, как отвечать на эти записки. Праведник перевел взгляд на портрет, висевший в простенке, и успокоился. От лица пожилого еврея в черной шляпе исходила непонятная сила. Праведник попробовал подыскать иное определение для своих ощущений. Слово «сила» не совсем годилось; в нем слишком явно просматривались насилие и усилие, а человек на фотографии смотрел мягко и без натуги. Он ни к чему не взывал, никуда не вел и ничего не требовал. Ему было хорошо, и тому, кто совпадал с этим чувством, тоже становилось…