Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2
Шрифт:
Следующие три часа Холера обязана была стоять, держа рапиру в вытянутой руке и, стоило лезвию, опустившись, хотя бы задеть натянутую поперек фехтовальной залы нить, как Барбаросса или Гаррота, стоящие по сторонам от нее, от всей души стегали ее вожжами поперек спины. Хороший выдался урок. Едва ли Холера после этого улучшила свои навыки в фехтовании, но у многих в Малом Замке поднялось настроение…
Обыкновенно урок начинался с разминки. Каррион гоняла их по зале, заставляя то по-гусиному поджимать ноги, то перекатываться на ходу, то выделывать прочие коленца, больше уместные во время дьявольской пляски в пьяном в дым трактире, чем на дуэли. Но в этот раз
— В последнее время у меня складывается впечатление, Барбаросса, что ты не уделяешь должного внимания моим урокам.
Она никогда не называла ее «Барби» — только «Барбаросса». Неважное утешение. К кому бы ни обращалась Каррион, голос ее звучал глухо и ровно, ни единой ноткой не обозначая ее чувств. С тем же успехом она могла бы именовать ее «госпожа виконтесса» — это ни в малейшей мере не смягчило бы того наказания, которое ее ждало.
В том, что наказание последует, Барбаросса не сомневалась.
Каррион медленно провела рукой по навершиям выстроившихся в ряд рапир. Звук, вызванный этим прикосновением, отличался от того, который обычно производит человеческая рука, соприкасаясь со сталью. Не потому, что на руках сестры-капеллана были перчатки — Каррион никогда не шла на уступки погоде — а потому, что три пальца на ее правой руке были медными.
Не протезы, как у иных бедолаг, у которых в руках разорвало мушкет из-за неправильно отмеренной порции пороха, не хитро устроенные боевые когти вроде индийского багнака, которыми метят в живот или шею, чтобы распороть противницу до самого паха — обычные человеческие пальцы, только не из плоти, а из темного щербатого металла.
Замерев у порога фехтовальной залы, Барбаросса не в силах была отвести от них взгляда, пока те, издавая негромкий металлический гул, неспешно ползли от одной рукояти к другой. Сосредоточенные, как механические пауки, неспешные, холодные… Иногда — особенно в такие минуты — ей казалось, что это не медные пальцы придаток Каррион, а сама Каррион — придаток своих пальцев. Человекоподобный протез, которым они управляют, точно большой куклой…
— Я привыкла уважать мнение своих учениц, — медные пальцы Каррион сомкнулись на рукояти одной из рапир, беззвучно вытянув ее из стойки, — Если ты считаешь, что тебе более не нужны мои уроки, значит, имеешь на то основание. Видимо, ты подняла свои навыки фехтования достаточно высоко, чтобы больше не нуждаться в моей помощи. Это похвально, сестра Барбаросса. Но я бы хотела убедиться в твоих успехах наверняка.
Сняв со стойки рапиру, всякий человек, будь он прожженным опытным бретером или начинающим диестро[3], рефлекторно делает несколько коротких быстрых взмахом клинком — любой руке нужно время, чтобы привыкнуть к весу оружия. Но только не Каррион. Она держала рапиру в опущенной руке, небрежно, как свою прогулочную трость. Кажется, даже не взглянула на нее. Не было необходимости.
— Ты можешь пройти в круг для фехтования, Барбаросса. Учебный поединок. Четыре минуты.
Сука. Барбаросса ощутила, как бусина Цинтанаккара наливается знакомой тяжестью, пульсируя в такт ударам ее сердца.
Даже в лучшие времена учебный поединок с Каррион давался ей непросто. Обыкновенно ценой такого напряжения
сил, что до конца дня она превращалась в судорожно хрипящий мешок, не способный даже доползти до своей койки без помощи Котейшества. Но сейчас… Каррион хромает, но это мешает ей в поединке не больше, чем демону — распространяемый им запах серы. В то время, как ее собственная нога искалечена настолько, что даже обычные шаги даются ей с немалым трудом, куда уж тут совершать молниеносные па по фехтовальной зале, стремительно перенося вес тела и отскакивая.Извините, сестра Каррион, сегодня я никак не могу составить вам компанию в поединке. Видите ли, дело в том, что пальцы на моей левой ноге обиделись на меня и сбежали, чертовки этакие, а еще у меня в груди сидит блядский сиамский демон, медленно пожирающий меня изнутри и…
— Из всех пятнадцати сук, с которыми я водил недолгое знакомство, ты скулишь громче всех, — в голосе Лжеца, едва слышимом, сквозило явственное презрение, — Это учебный поединок, а не дуэль!
Барбаросса едва не взвыла.
«Это Каррион, ты, заспиртованная глиста! Лучшая фехтовальщица во всем Броккенбурге! Каррион, которую сам Большой Круг в честь ее заслуг даровал титул Черного Солнца»!
— Едва ли за выдающийся вкус, — пробормотал Лжец, — Она одевается как гробовщик из Марклеберга…
«Будь уверен, она загнала в гроб больше народу, чем вся артиллерия твоего старика фон Лееб за все время службы!»
— Выглядит… опасно, — неохотно признал Лжец, невесть что видящий из своего мешка, — Я чувствую ее ауру. Это опасная, злая аура. Магический эфир вокруг нее шипит от резонанса. Какой спектр, только подумать… Что значит «Черное Солнце»?
«Как будто бы я знаю! Это знает, быть может, всего пять или шесть сук в Броккенбурге, старшие ведьмы, заседающие в Большом Круге, включая Веру Вариолу, но они, видишь ли, не держат передо мной отчета».
Это было правдой. Никто в Малом Замке не знал происхождения и смысла ее титула. Никто не знал, откуда у нее медные пальцы на правой руке. Никто не знал, чем она занимается целыми днями в тиши своего кабинета на самом верху башни. В сущности, подумала Барбаросса, если бы я захотела записать все, что мне известно о Каррион, сестре-батальере, мне не пришлось бы брать толстую тетрадь, как у Котейшества, достаточно было бы и клочка бумаги, которого хватило бы для самокрутки…
Барбаросса положила мешок с гомункулом в углу, осторожно, так, чтобы не звякнуло стекло. Ей нужно взять оружие. Нельзя выдавать смущения и нерешительности, Каррион чует их лучше, чем Котейшество — мельчайшее количество чар в окружающем воздухе. Колебание подобно смерти.
Но еще хуже, если сестра-капеллан заподозрит ее в манкировании своими занятиями по фехтованию. Это может закончиться не парой дюжин свежих кровоточащих полос на ее шкуре, это может закончиться куда как хуже. Черт. Каррион не ведает снисхождения к недостаткам окружающих. Если ей покажется, что сестра Барбаросса, ее протеже, бьется без должного усердия, она…
Запрет меня здесь, подумала Барбаросса, чувствуя, как ее костный мозг превращается в ядовитый студень, растворяющий кости. Заточит в фехтовальной зале на сутки, не ведая, что обрекает меня не на наказание, а на казнь, что запирает вместе с сидящим внутри Цинтанаккаром. К тому моменту, когда она вернется на следующий день, чтобы проведать свою нерадивую ученицу, она обнаружит ее вздернувшейся на собственном ремне в углу фехтовальной залы…
— Тебе лучше не оплошать, так?
Барбаросса была слишком занята, чтобы отвечать этому выблядку.