Ведомые

— Моя мать была француженкой. Ее родители эмигрировали в Бирмингем после того, как ее отец занял руководящую должность на заводе «Ягуар». Некоторое время она работала бухгалтером. Она встретила отца, выбирая книги в одном из магазинов, где работал отец.

— Любовь к цифрам досталась тебе от нее? — тихо спрашиваю я, потому что Габриэль, кажется, витает в своих мыслях, выражение его лица напряжено.

— Полагаю, так, — он бросает на меня взгляд. Я не вижу его глаз за очками. — Мама умерла, когда мне было пятнадцать.

— О, Габриэль. — Я хочу взять его за руку, но они все еще в карманах брюк.

Я оборачиваю пальцы вокруг его крепкого предплечья, слегка склоняясь к парню. — Мне очень жаль.

Он пожимает плечами.

— Рак легких. — Глубоко вздыхает. — Скорее, ей поставили диагноз на четвертой степени, немелкоклеточный рак легких. Однако... она, хм, решила уйти на своих правах.

Я останавливаюсь, и он тоже, так как я до сих пор сжимаю его руку. Ком встает у меня в горле.

— Ты имеешь в виду...

— Покончила с собой, — отвечает он кратко. — Да.

— О черт.

— Я не... обвиняю ее, — усмехается он. — Я просто… Ах, пустяки, я обиделся на мать из-за того, что она быстро ушла от меня. Знаю, это эгоистично, но как есть, — он раскидывает руки, словно хочет так сбросить боль.

Мне приходит в голову мысль, и от ужаса по коже бегут мурашки.

— А потом Джакс...

— Да.

Слово — пуля, его лицо краснеет и выражает ярость, прежде чем стать пустым.

Я делаю шаг вперед, чтобы обнять его, но Габриэль поворачивается и снова начинает идти, все еще контролируя себя, но его темп становится быстрее.

— Как я уже сказал, у нас было мало денег. Но мама всегда хотела вернуться во Францию. Ее родители умерли, и, по-моему, она скучала по своей родине. Как-то раз отец посадил нас в машину и отвез сюда, в Ниццу, на выходные, — он останавливается и смотрит на море. — Мне было десять лет. Это был последний раз, когда мы отправлялись куда-то всей семьей.

Он позволяет мне взять его за руку, и холодные пальцы Габриэля переплетаются с моими.

Я держу его крепко.

— Мне жаль, Габриэль.

Кивнув, он всё равно не смотрит на меня.

— Я помню, что был счастлив здесь. Но это возвращает другие воспоминания, которые я бы предпочел забыть.

— Конечно.

Некоторое время мы ничего не говорим, просто идем.

— Теперь я чувствую себя хреново, — признаюсь я. Когда он смотрит на меня с замешательством во взгляде, я кипячусь. — Я всё жаловалась и жаловалась на то, как меня достали родители...

— И я был рад слушать, — перебивает он. — Не смей думать иначе. И не смей меня жалеть. Я не вынесу этого.

— Я не жалею, — тихо говорю я, сжимая его руку. — Просто... — Мое сердце болит за тебя. — Черт, не знаю. Я чувствую себя дерьмово из-за этого, ясно?

Он взрывается смехом.

— Ну ладно. И у меня есть семья.

— Ребята и Бренна?

— Да. — Его рука выскальзывает из моей, и он откашливается. — После смерти мамы папа появлялся рядом еще реже. Но я всегда хорошо учился в школе. Получил стипендию для независимой школы. Полагаю, ты бы назвала это подготовительной школой или школой-интернатом.

— Я читала Гарри Поттера, — отвечаю я.

Он почти улыбается.

— Думаю, все мы предпочли бы Хогвартс.

— Там было плохо?

— Не хорошо, — говорит он с резкой ноткой в голосе. — Не знаю, много ли тебе известно о Британии, но признаем мы это или нет, классицизм в этой стране процветает. Мне нужно было лишь открыть рот и заговорить, как другой ученик уже знал, что я из рабочего класса.

— Ты? — не могу сдержать смех. — Ты говоришь со мной как принц Уильям.

Его едва заметная улыбка с привкусом горечи.

— Это всё имитация. Учишься приспосабливаться, чтобы выжить. И бывают дни, когда я ненавижу исходящие из моих уст звуки. Потому что мне стоило и дальше быть верным себе. Однако в тот момент я просто хотел вписаться. Хотя это не сработало.

— Они устроили тебе те еще времена?

— Стипендия Скотта тому, чей отец живет на пособие? Конечно! И я был слегка недоростком, пока не достиг двенадцати лет. Худой, как дрыщ, и сантиметров на пятнадцать ниже.

Мне приходится улыбнуться, когда я представляю Габриэля в подростковом возрасте, такого костлявого и по-юношески красивого.

— Я был затюкан в край, когда повстречал Джакса, — он произносит это почти ласково. — Джакс ворвался в ту мою жизнь, бешенный, как дикий пес. А затем были Киллиан, Рай и Уип, которые выбили дерьмо из всех и каждого.

Он смотрит на меня и смеется — первый по-настоящему забавный звук, который я слышала от него с начала нашей прогулки.

— Я был в шоке. Кто такие эти мудаки? Они меня не знали. Зачем им мне помогать?

У меня сжимается горло.

— Тебе никто никогда не помогал только потому, что так было бы правильно?

Глаза цвета моря встречаются с моими.

— Нет. Во всяком случае, я сказал им отвалить.

— Но они не сделали этого.

— Конечно, нет! Во-первых, они слышали, что я могу достать травку...

Мои ноги замирают на полушаге.

— Ты? Курил? Нет.

— Кажется, ты в шоке, Дарлинг, — говорит Габриэль, слегка улыбаясь. — Я был подростком, застрявшим в школе-интернате с кучей элитарных чудаков. Пребывание нескольких из этих долгих часов в забвении считалось частью выживания.

— Теперь я представляю, как ты сгорбился на диване, покуривая травку через бонг, — я усмехаюсь, думая об этом. — А у тебя бывало, что просыпался дикий жор?

Он тупо смотрит на меня.

— Да, но только после того, как катался на Тайной машине в поисках злодеев. Трудная работенка.

Усмехаясь, я снова шагаю вперед.

— Значит, после этого ты стал поставщиком ребят?

— Смешно, — бормочет он. — Дело было не в наркотиках. Не совсем. Они тоже были изгоями. Родом из богатых семей, но они все либо были на половину американцы, либо большую часть своей жизни жили по ту сторону океана.