Ведомые
Шрифт:
Никто не спорит, а Джакс сжимает мое плечо перед уходом.
Благодаря телу Габриэля, закрывающему меня от всех, ощущение такое, будто мы одни. Он открывает дезинфицирующую салфетку, хмурясь, осторожно касаясь моего нижнего века. Оно горит, но я не двигаюсь.
Когда, наконец, он начинает говорить, его голос мягкий.
— Я мог бы убить его.
— Ты сядешь в тюрьму из-за человеческого мусора, и это будет цирк. И напрасная трата сил.
Прохладная ткань скользит по моему разбитому лицу.
— Нет, не будет.
Хватаюсь за его широкое запястье, чувствуя под рукой быстрое биение
— Никакой мести, Солнышко. Обещай мне. — Когда он не отвечает, я глажу пальцем его запястье. — Пожалуйста, Габриэль. Ради меня.
Его губы сжимаются, пока не белеют, но он кивает, взглядом скользя к моему глазу. Осторожными касаниями очищает рану, а потом смазывает порез толстым слоем мази.
— Продолжай накладывать, пока не заживет. Мазь поможет предотвратить рубцы.
Он передает тюбик с мазью и прикладывает холодный пакет к моему лицу.
— Ты специалист по ушибам? — шучу я.
Приходится шутить или я расплачусь.
Он смотрит на меня с мрачным выражением лица.
— Да.
Накрываю его руку своей, чтобы продолжать удерживать компресс на месте, но он не отпускает. Скользит по моему лицу большим пальцем, царапая уголки губ.
— Уип прав. Больше никаких прогулок в одиночку.
— Я большая девочка. Могу постоять за себя. — Он демонстративно осматривает мое лицо. — Гребаная случайность, — парирую.
И его палец снова поглаживает мою щеку, касается губ. Его веки немного опускаются, когда он резко вдыхает.
— Ты попросила меня об одолжении. А вот моя просьба. Не заставляй меня переживать о том, что это снова случится. — Он пристально смотрит и чувство от этого как удар под дых. — Пожалуйста. Я не смогу нормально работать.
Я сглатываю комок в горле. В глазах собираются слезы. Глупые слезы. Начинаю трястись, все наваливается одновременно.
— Мне было страшно.
Он втягивает воздух и касается своим лбом моего. Его свободная рука путешествует к моему затылку, удерживая меня на месте. Спокойно, твердо.
— Как и мне, — шепчет он, шокируя настолько, что я вздрагиваю.
Неправильно истолковав мое удивление и подумав, что это от боли, он шепчет проклятия. Его пальцы нежно поглаживают меня.
— Ты в безопасности, Софи. Такое больше никогда не повторится.
— Я знаю. — Судорожно вздыхаю и закрываю глаза, когда чувствую его запах. — Ты обеспечиваешь безопасность своим людям.
— Я забочусь о своих людях. — Его губы скользят по моей неповрежденной щеке, касание настолько легкое, что это может быть игрой моего воображения. Только это не так. Я чувствую его до кончиков пальцев. Оно гудит на моей коже, даже когда он слегка отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза. — Я защищаю свое.
Габриэль
Мне нужно чертовски много времени, чтобы прийти в себя. Слишком много, чтобы сдержать ярость, чтобы начать дышать как нормальный человек, говорить спокойным тоном. К тому времени, как выхожу в переулок, руки так сильно дрожат, что едва могу открыть дверь.
Теплый влажный воздух тяжело оседает на моей
коже. Я делаю вдох, чувствуя кислый запах мусора, смешанный с мускусным запахом мокрых камней. Не важно. Я снова вдыхаю, медленно, долго. Кружится голова, и я прислоняюсь к стене позади театра.Костюм будет испорчен. Люди заметят.
Я не обращаю внимания на это. Больше нет.
Глядя на тусклый оранжевый свет, выбивающийся из-под двери, спрашиваю себя, кто я теперь, черт возьми. Скотти распадается. Трещины его доспехов проступают по всему моему усталому телу. А Габриэль? Теперь только один человек называет меня этим именем. Только один человек заставляет чувствовать себя человеком из нежной плоти, а не машиной. И я подвел ее.
Поврежденное лицо Софи заполняет мои мысли. Как этот ебаный челеносос ударил ее локтем. Дважды. Прежде, чем я смог добраться до нее.
Сердце бьется настолько сильно, что рубашка ходит ходуном. И вот я снова задыхаюсь, изо всех сил стараясь набрать в легкие больше воздуха. Земля подо мной качается и кренится. Сейчас меня стошнит.
Два быстрых шага, и я склоняюсь над мусорным баком. Меня рвет, пока ничего не остается. Пока горло не начинает гореть.
Блять, ненавижу, что у меня уходит вечность на то, чтобы выровняться. И даже когда удается, голова пульсирует, ощущение, будто она слишком тяжелая и слишком легкая одновременно. Ненавижу, что рука все еще дрожит, когда из нагрудного кармана достаю шелковый платок, чтобы вытереть рот.
Теплая влага стекает по губе. Белый шелковый платок в малиновых пятнах. Снова кровотечение из носа. Мои пальцы холодеют. Я думаю о маме, когда ее не стало. Головокружение, обмороки, кровотечение из носа.
Меня снова обдает холодом.
В ночи раздается женский смех. Просачиваются обрывки разговоров: как жарко было Джаксу во время его соло, как кто-то предпочитает смотреть на Уипа, играющего на ударных, другая хочет иметь ребенка от Киллиана. Слушатели покидают шоу, насладившись им. Они называют эту ночь лучшей в своей жизни.
Я помог им достичь этого. Эти девушки никогда этого не узнают или им наплевать. Так и должно быть. Однако гордость, которую испытываю от осознания того, что подарил им крохи счастья, присутствует.
Если уйду я, кто-то другой будет делать эту работу. Но будет ли он делать ее хорошо? Будет ли он присматривать за моими парнями и следить, чтобы все шло как по маслу? Или будет думать только о собственной выгоде?
Тот факт, что нет никаких гарантий, раздражает.
Снова раздается хрипловатый смех, ничем не сдерживаемая женственность. Это напоминает мне о смехе Софи, хотя в нем всегда присутствует толика самоуничижения, как будто она является частью шутки, но не насмешки.
Я никогда не мог свободно смеяться и часто находил тех, кто это делает, раздражающими. Жизнь — это не шутка, не для меня. Но я все равно хочу купаться в звуке смеха Софи, позволить ему очистить меня и смыть всю тяжесть моей жизни.
Не знаю, как попросить об этом или даже позволить себе спросить.
Я назвал ее своей. Она захочет объяснений. У меня их нет. Это просто так. Не важно, трахаю ее или нет, я уже принадлежу ей. Даже если она меня не хочет.
Мой телефон вибрирует от полученного сообщения.