Ведун
Шрифт:
— Сестрич твой — не варяг, — сказал он.
— Нет, — качнул головой Ругай. — Сам же видишь, — он указал на серебряный молоточек-оберег на цепочке, какие носили нурманы, что лежал сейчас на потной груди племянника.
Бурый присмотрелся… Пустой. Если и была в обереге сила, то вся уже вышла.
— Что с ним, говори! — потребовал Ругай. — Что вызнал?
— Духи, — сказал Дедко. — Те, что тому кебуну не разрешили свояка твоего лечить.
— Но почему?
— Тебя только это беспокоит? — ухмыльнулся Дедко. Но до ответа снизошел: — Кровь. Твоего свояка духи тронуть не рискнули. Или не захотели, потому что не жилец. А вот его… — Дедко поглядел
— Сестра.
Дедко встрепенулся:
— Где она сейчас?
— Уехала. У нее еще два сына, но малые. Удел не удержат.
— А сестра — удержит? — заинтересовался Дедко.
— Да, — коротко ответил воевода. — С сестричем моим что?
— Хорошо, что сестра твоя уехала, — сказал Дедко. — Не то духи эти лопские могли б на ее перейти. Теперь пусть кого из своих ищут. Если не выйдет у нас.
Дедко встал.
— Зови своих воев, — распорядился он. — Пусть сестрича твоего выносят. Прямо так, на ложе и понесут.
Воевода посмотрел на отрока в дверях, показал четыре пальца.
Вскоре тот вернулся. С четырьмя содружниками.
— Берите ложе, — велел Дедко. — Да осторожней. Руками бедолагу не троньте, не то проклятье на вас перейдет.
Лица всех четверых стали одинаковыми. Очень им не хотелось браться за дело.
— Выполнять! — рыкнул воевода. И Дедке: — Куда нести его? Покажешь?
— Ты покажешь, — сказал Дедко. — И врачевать его тоже ты будешь. А как, я скажу.
Бурый глядел на Перуна. Перун на Бурого. Не страшный был взгляд. Потому что — деревяха. Красивая. Умелый мастер лик резал. И меч у бога в руке сразу видно дорогой. Верней, тот, с которого делали, был из лучших. И усы вызолочены у идола. И пояс. И молоньи на могутных ручищах. Но — пустой. Нету силы. Впору было усомниться: будет ли толк?
Бурый поглядел на Дедку. Дедко не сомневался. Распоряжался уверенно: сюда положить, сюда встать. Всех зарядил своей уверенностью. Воевода уж на что властный, а повиновался, не прекословя. Бронь скинул, поддоспешник, рубаху. Порты остались на нем, сапоги, пояс воинский и два меча в руках.
И сестрича его тож разоблачили. И меч вложили в руку.
Тому все равно. Как был беспамятным, так и остался.
Дедко вещал:
— … Как почуешь, что здесь твой бог, так проси его, как я сказал. А потом руби! Со всей силы. Так чтоб напополам! — И угадав неуверенность Ругая: — Не бойся. Не примет ваш бог твоего племянника, уйдет тогда сестрич от твоего меча. Знаешь, каково ему? Так я тебе скажу: пытают, режут его сейчас, куда там твоему зятю убиенному! А так сразу уйдет и в место доброе. Зря что ль оружье у него в деснице? В наш Ирий уйдет или в нурманский. А не то растёрхают его духи, высосут и утащат в свою навь, дальше терзать. Заложному при кладе и то лучше, чем так. Куда лучше. А примет его ваш Молниерукий и вовсе хорошо будет.
Бурый видел: все же сомневается воевода. Не просто своей рукой пролить свою же кровь.
Дедке уговаривать надоело:
— Или верь мне, варяг, или мы пойдем.
Бурый видел: не верит. И правильно. Верить Дедке? Ха! Уж кто-кто, а Бурый знал: Дедке наврать, напутать, наговорить всякого — запросто. Шутки у него такие… Ведунские. Но не отпустит Дедку воевода. Потому что прижало его крепко. Хочется ему верить.
И Дедко все по уму вывел. Где еще варягу уверенным быть, если на Перуновом капище. Так что сколь бы
Ругай не сомневался, а сделает, как Дедко говорит.Другое дело: Дедке зачем эта игра? Он же видит: нет в идоле силы. Ну зарубит воевода сестрича, а дальше как? Ясно же, что. Осерчает. На Дедку. Вои — они такие. Если что не по-ихнему, враз карать. И коли до виновного не достать, то гнев — на того, кто рядом. То есть на них с Дедкой.
Однако Бурый знал: Дедко ничего не делает попросту. И ведает. Потому не будет ни с ним, ни с Бурым ничего худого. Если это худое сам Дедко и не задумал…
Оттого беспокойно Бурому. Беспокойно, любопытно и поэтому весело. Он тоже шутки такие любит. Особо если подшутить выдастся на теми, кто властью и силой от людей наделен. Заставить таких приплясывать по-скоморошьи слаще любого меда.
Бурый увидел, как поменялось у воеводы внутри. Решился Ругай. Ноги согнулись, напряглись, а плечи, напротив, расслабились. Руки с мечами повисли плетями… И вдруг полетели.
Ругай завертелся детским волчком, запел что-то. И клинки его запели-загудели, размазались стрекозиными крыльями: не углядишь. И уже казалось: не воин повелевает мечами, а они — воином. Сами пляшут, как им любо, а воин крутится по их воле, как кукла скоморошья на веревочках.
Красиво то как! Глаз не отвесть. Глядишь — и кровь внутри вскипает. Так и тянет — в пляс.
Засмотревшись, Бурый упустил миг, когда мечущийся меж идолом и сестричем Ругай вскинул оба клинка и те, сверкнув особенно ярко, разом упали на племяша…
И тут случилось.
Доселе пустой идол варяжского бога засиял, будто солнце. И ударил из него свет в Ругая, в руки его, в мечи. И те полыхнули так, что Бурый зажмурился.
А когда открыл глаза, то увидел, что сестрич цел-невредим, а облепившие его духи истлевают, словно сухая листва в пламени костра.
Не мудрено. Такая силища.
— Такая силища! — пробормотал кто-то их гридней позади Бурого.
Это он, глядя, как отроки пытаются вытащить прорубившие ложе и глубоко ушедшие в плотую утоптанную землю мечи Ругая.
А сам Ругай сидел рядом на земле и плакал.
А сестрич его лежал на покосившемся ложе и спал. Просто спал. Но такая благость и тишина была в его чертах, что у Бурого перехватило горло.
— Это тебе урок, — раздался за его спиной скрипучий голос.
Дедко.
— Ни Волох, ни Сварог, ни Стибог. Он, Перун, здесь первый.
— А Госпожа как же? — сглотнув, пробормотал Бурый.
— А она не здесь, — сказал Дедко. — Она там, за Кромкой. А здесь… Слыхал, небось, как смерды мишку лесным хозяином зовут? — И, дождавшись кивка: — Они, варяги, мишку одним только ножом берут. Помни об этом… Бурый.
Глава 19
— И кто он? — спросил Дедко.
— Лехит. Лыцари. Так они свою старшую гридь именуют.
— Рыцарь, — поправил Дедко, удивив Бурого. — Знаю сие. И что ж с ним такое приключилось?
— Ранили его.
— Эка невидаль! — фыркнул Дедко. — Воя ранили. Тебя самого, что ль, ни разу не ранили?
Дружинник помотал головой.
— Что, неужто ни разу?
Даже Бурый удивленно вскинул брови. Небывальщина же.
— Да не, я не про то, — еще раз мотнул головой дружинник. — Его баба ранила.
— Ну тут да, редкость, соглашусь. Опять же не понимаю, зачем мы? Лекарей у вашего князя не осталось?
— Так порча же! — воскликнул дружинник.
Его спутник, доселе молчавший, решил вступить: