Ведун

— Так хмельное же! — не раздумывая, выпалил Бурый. — Напьется человек и такое творит, что после сам удивляется!

Дедко снял ладонь с котелка, облизнул, сказал:

— Еще потомить надоть, — вернул на огонь, и добавил: — А ты меньше про пива-меды думай. Вода — всего основа. На воде мир стоит, с водой жизнь в мир приходит. Даже младенчик прежде воды из утробы не вылезет. Вода все примет, и она везде. Волохов жрец через нее с тучами говорить может…

— Точно? С тучами? — изумился Бурый. — Там же Перун со Сварогом молоньи мечут!

— Ну так пусть себе тешатся, кто мешает, — на подернутой желтой пленкой поверхности варева медленно вздувались пузыри. Вздувались и опадали, не лопаясь. Верный знак, что доходит зелье как надо. — Вои княжьи, вон, тоже по земле скачут, мечами блещут, а земле от того что? Да ничто. Родить лучше не станет.

— Хуже. Всходы вытопчут, — вспомнил, как бывает, Бурый.

— Вот, — удовлетворенно произнес Дедко. Правда, непонятно что одобрил: слова ученика или то, как зелье варится. — О живой воде слыхал?

— Слыхал, — подтвердил Бурый.

— А видел?

Бурый замотал головой:

— Только мертвую.

— Мертвую ты и сам теперь сотворить можешь. Плохонькую, но так и должно быть. Мало в тебе от Морены. Ну как расскажи, как.

— Так просто же! — воскликнул Бурый. — Любой смерд так сумеет. Поставил глечик рядом со свежим покойником, душа уходящая в воде той умылась, земное с себя смыла, вот и готово.

— Верно, — согласился Дедко. — А что непросто?

— Непросто смывки те в воде удержать, — сказал Бурый. — И чтоб не стухли. Не то не целить такая вода будет, а гадить. Потому воду надо брать чистую и текучую, ветку омелы в нее опустить. А как душа омоется, ветку вынуть с сильным наговором «Вода-водица, сладка родо…»

— Довольно, — перебил Дедко. — Важные слова впусте не говорят. Дальше что?

— Дальше — зелье нужное добавить, — сказал Бурый. — Ежели рану зарастить, то…

— А что в каждом зелье непременно? — снова перебил его Дедко.

— Крепь-трава. Не то уйдет сила из воды.

— Верно, — подтвердил Дедко. — Такова вода: примет легко, а отдаст еще легче. Если мы ей не помешаем. А почему мертвая вода мертвой зовется?

— Так с мертвеца же!

Дедко покачал головой:

— Не быть тебе ведуном.

— Как это? — испугался Бурый. — Я ж уже ведун! Ты сам сказал!

— Я сказал: сила в тебе проснулась, — поправил Дедко. — А сила без ума — это не ведун, это баран дурной. Толку от него — шерсть да мясо. А поскольку шерсти в тебе чуть, то тебя, малой, сожрут вскорости. Как уйду я, так тебя и схарчат. Будут косточки твои глодать и меня благодарить, что такого упитанного барана вырастил. Хочешь так?

— Не хочу, — буркнул Бурый обиженно.

— Тогда думай, недоумок, что душа уходящая в смерть, с себя смывает?

— То, что в смерти ей не нужно.

— А что в смерти ей не нужно?

— Жизнь? — предположил Бурый. — Жизнь она с себя смывает? Остатки?

— Может ты и не так туп, как кажешься, — проворчал Дедко. — Может и не сожрут тебя ведьмы, духи или еще кто. Верно, жизнь. Самую основу ее. Зерно. Так устроено. Пока душа основу эту не отдаст, ни в Навь, ни в Ирий ей пути нет. Кромка не пропустит.

— А как тогда нас пропускает? Мы ведь живые!

— Так мы ж не навсегда, — пояснил Бурый. — Мы — в гости. Вот позовет меня князь в терем свой для дела, я и войду. И назад выйду, если хозяин дозволит. Но жить в княжьем тереме и гостить — не одно и то же. И, заметь, впустят меня только если дело у меня, а не так, побродить. А не то меня княжья гридь скрутит и за ворота выкинет. Но мы сейчас о другом толкуем. А о том, почему мертвая вода называется мертвой, а сама раны живит, к примеру. Скажешь?

— Так сам же сказал: мы в ней зерно жизни силой своей запечатали! Зерном этим и живим. Так?

— Так да не так. Не зерном мы живим, а его смертью.

Бурый почесал затылок. Запутал его Дедко. Теперь уж и непонятно, что сказать.

Но Дедко сжалился: спрашивать не стал. Сам ответил:

— Когда зерно умирает, жизнь от его смерти сразу в рост идет, поднимается колосом. Ну все, созрело зельецо. Не хочешь спробовать?

— Чур меня! — отмахнулся Бурый. — У меня и без него уд чуть что — торчком! — и добавил с укором: — А ты мне с бабами не дозволяешь!

— Не время, — строго сказал Дедко. — Придет время, будешь пахтать, когда захочешь.

— И когда оно придет? — вздохнул Бурый. — Когда из тебя мертвую водицу сделаю?

— Не-е-е… — Дедко снял с огня котелок и накрыл березовой плашкой. — Раньше.

— Когда — раньше? — оживился Бурый. — Скоро?

— Того не ведаю.

— А должен. Ты ж ведун!

Дедко фыркнул:

— Так это не мое, это твое. Как созреешь, так и проведаю. Бабу зови. Будем уху варить, пока печь не остыла.

Во дворе работа спорилась. Сом перекладывал крышу на сараюшке. Мамка ему помогала. Старались. Ведун обещал обоих через седмицу отпустить. Эти верили. Дурачье. Зелья Дедко наварил: до серпня хватит. Хотя, может, Сома и отпустит. Только на его месте Бурый в огнище не возвращался бы. Не надо ведуном быть, чтоб понять: там с него за убитого родовича непременно спросят.

Бурый хлопнул бабу по заду. Так что оба подпрыгнули: и баба и зад.

— Ведун зовет, — сказал, — вечерю готовить.

Поначалу эта дура решила: раз Дедко ей промеж ног сует, то она тут хозяйка. Может теперь не только сынком своим помыкать, но и им. Бурый ее тогда маленько поучил: зуб наговорил. Простое дело: зубную боль наговором унять. А наоборот еще легче. Дура к Дедке кинулась, да он только посмеялся. День помаялась и Бурому в ноги поклонилась: прости. Бурый простил. Он же не со зла ее учил, для вежества.

Больше ни мать, ни сына укорить было не за что. Трудились честно. Баба в избе каждую досочку, каждый столбик от сажи отмыла-отскребла, все щели свежим мхом набила, все трещины в глиняном полу промазала. Прям посветлело в доме. И сын ее трудничал с рассвета до заката. Он бы, может, и по ночам работал, да ночью он даже по нужде во двор старался не выходить. Боялся, что схарчат волки или духи злые. Бурый его еще и попугивал, когда вдвоем оставались. Дедко ночь через ночь в лес уходил. С бабой тешиться. Любил он лес по ночам. Никого в чаще не боялся. Его боялись. Что зверье, что нелюдь. Кто с Мореной дружит, тот по-особому пахнет. Так, что даже комары ближе, чем на сажень не подлетят. Бурый так пока не мог.

Когда на ведуново подворье дух заложного мертвеца притащился, того самого возницы, которого Сом сгубил, Дедки тоже не было…

Неупокоенного Бурый сначала не увидел, почуял. Но только когда проснулся. А проснулся потому, что Сом во сне застонал.

Проснулся, почуял особый духов дух, глядь — сидит. На груди у Сома. И обе ручищи призрачные холопу в грудь запустил.

Нет, ну наглый какой! Дом Дедки обережными чарами с порога до крыши оплетен. Не от таких вот мелких, как этот. В него даже мары без спросу не войдут. А на таких, как этот никудыка, пучка полыни хватит. Правда, полыни в доме не было. В сарае, что в стороне от подворья, ее хватало: полезная травка, а в доме — ни к чему. Мелкой нежити сюда близко подбираться не стоит. Дедко языком щелкнет — и развеется. Духи сие чуют. Берегутся.