Велик
Шрифт:
— Я не шаман, я — маг-исследователь с дипломом и ученой степенью! — раздраженно огрызнулся волшебник. — И если ты думаешь, что только поэтому стоит мне ткнуть пальцем вверх и сказать «Криббле-Краббле-Круббль», как тьма разверзнется и воссияют хляби небесные…
Иллюстрируя свои слова, он театрально воздел руки горе… и в ту же секунду над их головами ослепительно вспыхнул голубой квадрат.
Это откинулась крышка люка.
Привыкшие ко мраку глаза, застигнутые врасплох, сощурились, слезясь, и открылись только когда трое матросов спустились по трапу и остановились рядом.
— Я требую
Конечно, будь на нем одежды хотя бы раз в пять больше и чистотой раз в сто выше, а грязи раз в столько раз же меньше, а еще побриться бы, и встать, гордо выпрямившись и сложив руки на груди, а не пытаясь пристроить их поудобнее в кандалах — и заявление его прозвучало бы гораздо внушительней, и Анчар это понимал…
И поэтому не ожидал услышать моментального согласия.
— Сейчас капитан встретится, — мирно кивнул в ответ моряк с лампой — и ткнул пальцем в Оламайд. — Только с ней.
По его сигналу двое других подняли торговку на ноги. Один из матросов — пониже ростом — выудил из кармана штанов ключ, открыл ее кандалы и мотнул головой к далекому квадрату дневного света:
— Пошли.
— Куда? — испуганно попятилась матрона. — Анчар?.. Куда они меня ведут? Я не хочу!..
— К капитану ведем. Сами просили же, — старший обнажил в улыбке кривые зубы. — А не пойдешь — потащим. Ну?
Невысокий сунул ключ обратно и схватил пленницу за руку. Его товарищ — за другую.
— Клешни уберите, вы, крокодилы! — гневно дернула локтями Оламайд. — Я — замужняя женщина! И сама к вашему капитану дойду, если ему так надо, и скажу ему всё, что про него думаю, и про его отца, и про его мать, и про его братьев и сестер, если они у него есть, хотя как не быть, потому что такие дети каракатицы, как он, по одному из икринок не вылупляются, и все племя ихнее акулье, и как ему стыд глаза не выел до сих пор и печенки не повыворачивал наизнаночку, и…
Чародей поморщился было в невольном сочувствии капитану, но тут же отогнал жалость: так ему и надо. Сам заточил — сам пусть теперь ее и слушает. А у него сейчас найдется другое дело.
Он откинулся на штабель мрамора, расслабился и впился взглядом в нужную ему точку, пока свет — хоть и слабый — гостевал в их темнице…
Ослепительное сияние ударило в глаза Оламайд. Она зажмурилась, отвернулась, закрыла лицо руками, оступилась, покачнулась…
Через последние несколько ступенек трапа она вознеслась на руках матросов и сразу же была низвергнута на палубу.
Сзади с почти оглушительным грохотом захлопнулся люк.
С едва ли не менее оглушительным стуком лоб ее встретился с горячими гладкими досками. Посыпавшиеся из глаз искры закружились, меняя местами верх и низ, на минуту затмили свет солнца, а когда осветительный и пространственный статус-кво был восстановлен, оказалось, что действие вокруг нее уже разворачивалось вовсю.
Приоткрывшиеся в крошечную щелочку глаза сообщили, что перед ее носом стоит пара крокодиловых сапог, прикрытых длинным подолом малинового шелка, вышитым по краю странными черно-желтыми узорами. Но не успела она подумать, что нормальная
женщина в такую жару должна ходить если не босиком, то в полотняных туфлях, а черное на малиновом видно плохо, особенно в сочетании с мутно-желтым, и лучше было бы его заменить на синее, и желтое сделать поярче, а зеленая кожа обуви так и вовсе не сочетается с цветом юбки, как нервный мужской голос проговорил:— Начинаем. Они уже близко.
Мужчина в юбке?..
— Кто это? — решив отложить консультацию по вопросам имиджа, шатко приподнялась на локтях торговка.
Но обладатель сапог, похоже, не только не умел правильно одеваться, но и вежливо себя вести, так как ответа она не получила, а вместо этого морской бриз внезапно наполнился удушливым запахом горелых перьев и мешаниной из резких бессвязных звуков.
— Что у вас там такое? Чайка в сигнальный огонь упала? — она подняла голову, но не успела ничего разглядеть, потому что в глаза ей тут же посыпался разноцветный порошок с запахом мяты, а в лицо и на шею брызнули капли апельсинового сока.
— Да что я вам — тунец перед жаркой?! И оглохли вы там все, что ли?! Я спрашиваю, что за ерунда тут происходит!
Оламайд возмущенно принялась тереть глаза, одновременно пытаясь встать, чтобы лицом к лицу на пальцах и неоднократно объяснить самовлюбленному мужлану в малиновом балахоне, как надо себя вести, когда с тобой разговаривают почтенные рыботорговки, но тут внезапный порыв ветра ударил волной галере в скулу — и палуба метнулась из-под ног. Матрона, не успев разогнуться, взмахнула руками и головой вперед повалилась туда, куда ее стапятидесятикилограммовую фигуру послали законы физики.
То есть на пижона в малиновом наряде — и за борт.
Молотя руками по воде, Оламайд вынырнула из бирюзовой толщи воды, хватанула воздух ртом, и тут же исторгла его обратно в истошном крике: «Помогите!!!..»
Справа, метрах в трех от нее, волна разорвалась, и на поверхность, отплевываясь и хрипя, выскочила голова с залысинами, сопровождаемая плечами и руками в малиновом шелке.
На палубе тут же завопили, забегали, и в воду полетели веревки.
— Хватайте!
— Держитесь!
— Они уже близко!
Оламайд, забыв тонуть, потянулась к ближайшей веревке — но та моментально взвилась вверх.
— Болван!!! — отплевываясь, прокричала она. — Куда?!
— Быстрее!!!
— Спасайте жреца!!!
— Да как его спасешь, капитан?!
— Прыгай!
— Я не умею плавать!
— Заодно научишься!
— А пока я буду учиться, кто будет жреца спасать?
— Фахак тебе в мерлузу, каранкс облезлый!
— И вовсе я не облезлый…
— Плывут, плывут!!!.. — голоса наверху зазвенели на грани истерики.
— Кто?!.. — впервые осознав, что все происходящее — нечто большее, чем недоразумение и незапланированные водные процедуры, матрона панически оглянулась на море, но волны, малозаметные с высокого борта галеры, здесь, внизу застили всё, кроме зазубренных скал вдалеке.
— Они уже рядом!!!
Грань сломалась, и годовые запасы истерики посыпались на головы утопающих — вместе с новыми веревками:
— Хватайтесь, святейшество!!!
— Ловитесь!
— Ловись, святейшество, большое и маленькое…