Великая война. 1914–1918
Шрифт:
Мировой пожар разгорался быстро. Правда, Австрия объявила войну России только 6 августа, а неделю спустя все еще не воевала с Британией и Францией. Они сами объявили ей войну – Франция 11 августа, а Британия днем позже. Только Италия, которая была членом Тройственного союза наряду с Австро-Венгрией и Германией, решила, исходя из оборонительного характера договора, заявить о нейтралитете.
О сербах, спровоцировавших кризис, все забыли. Война пришла в их маленькое королевство только через 14 месяцев.
Глава четвертая. Пограничное сражение и битва на Марне
Государственные деятели были исполнены мрачных предчувствий относительно того, что ждет их страны, но жители Берлина, Вены, Парижа, Санкт-Петербурга и Лондона встретили объявление войны с огромным энтузиазмом. Улицы столиц и других городов заполнили люди – кругом звучали патриотические выкрики и песни. Посол Франции в Российской империи Морис Палеолог, вернувшись с площади перед Зимним дворцом, записал свои впечатления. «Собралась огромная толпа с флагами, лозунгами, иконами и портретами царя. На балконе появился император. Вся толпа разом опустилась на колени и запела национальный гимн. В тот момент для тысяч коленопреклоненных людей помазанник Божий был военным, политическим и религиозным лидером своего народа, абсолютным властителем их душ и тел» [101] . Это произошло 2 августа. Днем раньше такая же толпа собралась на Одеонплац в Мюнхене, столице немецкого королевства
101
Pal'eologue M. An Ambassador’s Memoirs, I. London, 1923. P. 52.
102
Bullock. Hitler. P. 45.
103
Moyer L. Victory Must Be Ours. London, 1995. P. 72, 73.
5 августа, на следующий день после того, как Британия объявила войну Германии, сцены ликования можно было увидеть в Лондоне. В Париже люди собирались на вокзалах, чтобы проводить мобилизованных резервистов. Вот как об этом вспоминал французский пехотный офицер:
В шесть часов утра, даже не подав сигнала, поезд медленно тронулся с места. В этот момент совершенно неожиданно, словно взметнувшееся от тлеющих углей пламя, из тысяч глоток вырвалась «Марсельеза». Все мужчины стояли у окон вагонов и махали фуражками. Люди на перронах и в соседних поездах махали в ответ… Толпы народа собирались на каждой станции, у каждого шлагбаума, у каждого окна. Отовсюду слышались крики: «Да здравствует Франция! Да здравствует армия!» Люди махали платками и шляпами. Женщины посылали воздушные поцелуи и осыпали наш состав цветами. Молодые люди кричали в ответ: «До свидания! До скорой встречи!» [104]
104
Grasser A. Vingt jours de guerre aux temps h'ero"iques. Paris, 1918. P. 35, 36.
Большинству резервистов повестка присоединиться к тем, кто был уже в пути, придет совсем скоро. Те, кого еще не призвали, приводили свои дела в порядок. Во многих армиях день перед назначенным сроком призыва считался свободным – можно было попрощаться с родными, друзьями и товарищами по работе.
На сборных пунктах было очень оживленно. Вот как описывает это знаменитый британский историк Ричард Кобб:
Совершенно незнакомые люди перебрасывались фразами, которые на первый взгляд могли бы показаться странными, но собеседники прекрасно понимали друг друга. Все они словно стали вдруг персонажами «Алисы в Стране чудес» – игральными картами, днями недели или датами какого-то особого календаря. «Ты в какой день? – спрашивал кто-нибудь и, не дожидаясь ответа, словно утверждая свое превосходство, гордо ронял: – Я сегодня». Тот, к кому он обращался, явно был обескуражен: «Я на девятый». (Не повезло бедняге – пропустит самое интересное, ведь к тому времени все закончится.) Стоявший рядом с ним спешил сообщить: «Мне не придется ждать слишком долго – я на третий». – «А я на одиннадцатый…» (Этот точно до Берлина не доберется) [105] .
105
Cobb R. France and the Coming of War // Evans, Strandmann. P. 133.
Немецкий офицер запаса, оказавшийся в это время по делам в Антверпене, описывал процедуру призыва более прозаично. Согласно мобилизационному предписанию ему надлежало явиться в ближайшую артиллерийскую часть на второй день после объявления мобилизации.
Когда 3 августа я добрался до Бремена, семья меня уже оплакивала. Они думали, что я расстрелян бельгийцами. <…> 4 августа я был призван в армию и приписан к 18-му резервному полку полевой артиллерии, формировавшемуся в Беренфельде близ Гамбурга, приблизительно в 120 километрах от моего родного дома. Никого из родственников к зданию, где нас собрали, не подпустили. Как только представилась возможность, я передал семье записку. На перроне штатских тоже не было, только представители Красного Креста – они раздавали всем желающим сигареты и сласти. В военном эшелоне я встретил друзей по гребному и теннисному клубу, чему очень обрадовался. <…> 6 августа нам выдали полевую форму. Я такую никогда не носил – серо-зеленая, с тусклыми пуговицами. Выдали и каски, обтянутые серой тканью, чтобы не блестели на солнце, а также высокие сапоги для верховой езды, коричневые и очень тяжелые… Все солдаты и большинство офицеров, как и я, оказались резервистами, но командир был из кадровых. <…> Почти все унтер-офицеры тоже кадровые. А лошади, как и мы, резервисты. Как выяснилось, большинство лошадей в стране стояло на учете, и их владельцы – спортсмены, фермеры и т. д. – обязывались регулярно сообщать о них, чтобы армия в случае необходимости могла быстро пополнить кавалерию и хозяйственные службы [106] .
106
Nagel F. Huntington, 1981. P. 15–19.
В первую неделю августа по всей Европе действительно были мобилизованы сотни тысяч лошадей. Даже в Британии их рекрутировали 165 000 – для кавалерии и в качестве тягловой силы для артиллерии и обозов. Австрийская армия мобилизовала 600 000 лошадей, немецкая 750 000, а русская – в ее состав входили 24 кавалерийские дивизии – больше 1 000 000 [107] . В том, что касалось лошадей, армии 1914 года мало чем отличались от наполеоновской. По расчетам штабных офицеров, на каждых трех солдат должна была приходиться одна лошадь. Вальтер Блюм, резервист 12-го Бранденбургского гренадерского полка, писал, что при мобилизации из Штутгарта взял для своих двух лошадей не меньше багажа, чем для себя: «…мой чемодан, мой коричневый вещмешок и два ящика упряжи… со специальными красными отметками «Военный груз. Срочно». Все это было заранее отправлено поездом в Мец, на границу с Францией.
107
См.: Bucholz. P. 163.
Поезда запомнились
всем, кто отправлялся в это время на войну. Железнодорожный отдел немецкого Генерального штаба составил на период мобилизации расписание движения 11 000 поездов, и со 2 по 18 августа по мосту «Гогенцоллерн» через Рейн прошли 2150 составов, по 54 вагона в каждом [108] . Главные железнодорожные компании Франции – Nord, Est, Ouest, PLM, POM – с мая 1912 года имели мобилизационный план на 7000 составов. Многие из них еще до начала войны переместили к узлам погрузки.108
См.: Bucholz. P. 278.
Пассажиры, прибывавшие [в Париж] из Мелёна, видели необычную картину – скопление пустых составов без локомотивов, зачастую смешанных, составленных из вагонов разных компаний, вперемешку пассажирских и товарных. На многих были надписи мелом… Они стояли на запасных путях всю дорогу от столицы департамента Сена и Марна практически до Лионского вокзала. Не менее удивительная картина открывалась взору пассажиров, подъезжающих к Северному вокзалу, – на запасных путях скопилось несколько сотен неподвижных локомотивов [109] .
109
Cobb // Evans, Strandmann. P. 136.
Без дела поезда стояли недолго. Вскоре они тронулись с места, заполненные сотнями тысяч молодых людей. Составы шли к границе со скоростью от 15 до 30 километров в час, нередко надолго останавливаясь. Многие подготовленные к их приему приграничные станции представляли собой сонные деревни, где в мирное время платформы были слишком велики для тоненького ручейка пассажиров. Фотографии, сделанные в начале августа 1914 года, – одно из самых сильных из дошедших до нас свидетельств тех событий: надписи мелом на вагонах – Ausfl ug nach Paris и `A Berlin, в окнах – восторженные молодые лица над расстегнутыми воротниками мундиров. Снимки черно-белые, а мундиры были цвета хаки, серые, грязно-зеленые и темно-синие.
Это был месяц сбора урожая, и лица сияли на ярком солнце – улыбки, гримасы безмолвных криков, неуловимо хорошее настроение, освобождение от рутины. Отъезд в действующую армию везде воспринимался как праздник. Жены и возлюбленные в длинных юбках и белых блузках, взявшись под руки, шли на вокзалы за колоннами своих мужчин, четко печатающих шаг. Немцы отправлялись на войну с цветами в дулах винтовок или между верхними пуговицами мундиров. Французы маршировали сомкнутыми рядами, немного горбясь под тяжестью громадных ранцев, прокладывая себе дорогу среди наводнивших улицы толп. Одна из фотографий Парижа той первой недели августа запечатлела младшего командира, который пятясь шел впереди своего подразделения и, словно дирижер, размахивал руками, помогая держать строй на булыжниках мостовой. И немцам, и французам не терпелось оказаться на фронте и прицелиться из оружия [110] . Невидимый оркестр, по всей видимости, играл марш. «Походную песню» или «Самбра и Мёз»?.. У русских впереди колонн шли священники с иконами, а австрийцы славили Франца Иосифа – монарх был символом единства их пока еще многонациональной империи. Во всех странах мобилизация вызвала смятение – общество перестраивалось на военный лад. Самой подготовленной к войне оказалась британская армия. Она могла развернуться очень быстро. Вот что писал 5 августа Х. В. Соейр из 1-й пехотной бригады, формировавшейся в Колчестере: «Казармы уже заполнены резервистами, хотя многие еще в гражданской одежде, и они продолжают прибывать почти с каждым поездом. Форму, ботинки и амуницию выдают без промедления, заминки случаются редко. Мне запомнился один мужчина, наверняка весивший больше ста килограммов… Резервистам, оставившим уютные дома и хорошую работу, было тяжело привыкать к новым реалиям жизни, в частности к грубому обмундированию и тяжелой обуви» [111] .
110
См.: Vansittart P. Voices from the Great War. London, 1981. Р. 25.
111
Macdonald L. 1914: The Days of Hope. London, 1987. P. 54.
Гражданскую одежду резервисты отправляли родным посылками. Один из них, по фамилии Шоу, впоследствии писал: «Я упаковывал свой темно-зеленый костюм и вдруг подумал, что, возможно, мне уже никогда не придется его надеть…» [112]
Лейтенант Эдвард Спирс из 11-го гусарского полка, прибывший в Париж в порядке обмена офицерами британской и французской армий, отправился в Военное министерство в своей новой форме – брюках и мундире цвета хаки. «Какой вы смешной! Словно птица, извалявшаяся в пыли…» – не удержалась от шутки консьержка на входе. Лейтенант, впрочем, решил, что удивление женщины вызвал не столько его мундир, сколько галстук. Этот предмет туалета французы считали на войне неуместным, а британцы себя без него уже не представляли ни при каких обстоятельствах [113] . Они ввели галстук в гардероб офицеров после Англо-бурской войны, а французы с переменами медлили. Экспериментов с военной формой было много, и дебаты по поводу того, какой она должна быть в ХХ веке (!), велись жаркие, но в начале войны 1914 года французские солдаты и офицеры были одеты так же, как в 1870-м, и почти так же, как при Наполеоне. Карабинеры тяжелой кавалерии все еще носили медные шлемы с плюмажами, а в некоторых подразделениях оставались кирасы времен битвы при Ватерлоо. Легкая кавалерия по-прежнему была облачена в доломаны со шнурами и ментики. Это не говоря уж об алых рейтузах… Зуавы – представители элитных частей легкой пехоты французских колониальных войск – воевали в турецких шароварах (тоже красных), коротких куртках и фесках. Пехотинцы носили брюки (опять же красные!), заправленные в высокие ботинки, и длинные серые кители. Все шили из шерсти, и это вкупе с неудобством устаревших мундиров, а также с тем, что замаскироваться в них не было никакой возможности, стало дополнительным испытанием в сражениях солнечной осени 1914 года. По части маскировки задуматься следовало и другим армиям: спахи – солдаты турецкой тяжелой кавалерии – таскали за собой широкие красные плащи, да и британские солдаты полка королевских африканских стрелков щеголяли в голубых мундирах [114] . Капитану Вальтеру Блюму при первой встрече британцы показались одетыми в серо-коричневые костюмы для гольфа [115] , но если бы он видел подразделения шотландских стрелков… Немногие из них сменили килты на брюки – они остались клетчатыми, но от споррана – сумки с мехом – не отказался никто.
112
Macdonald L. 1914: The Days of Hope. London, 1987. P. 55.
113
См.: Spears E. Liaison 1914. London, 1968. P. 14.
114
См.: Je serais soldat. Paris, 1900.
115
См.: Bloem W. The Advance from Mons. London, 1930. P. 56.