Великий карбункул

старинных каменных домов, пока тяжелый аромат растений доктора Рапачини не

привлек ее в сад. Прежде чем опуститься на цветы, крылатое существо, видимо, привлеченное красотой Беатриче, стало медленно кружиться над ее головой. И

тут, вероятно, зрение обмануло Джованни, ибо ему показалось, что в то время, как Беатриче с детской радостью следила за насекомым, оно все больше и

больше теряло силы, пока наконец не упало к ее ногам. Его яркие крылышки

затрепетали - бабочка была мертва! Джованни не мог установить никакой

видимой причины ее смерти, кроме разве дыхания самой Беатриче, которая опять

перекрестилась и с тяжелым вздохом наклонилась над мертвым насекомым.

Невольное движение Джованни привлекло ее внимание к окну. Она подняла

глаза и увидела сверкающую золотом волос голову юноши, безупречная красота

которого скорее напоминала древнего грека, нежели итальянца, Джованни, едва

сознавая, что он делает, бросил к ее ногам букет цветов.

– Синьора, - сказал он, - эти цветы чисты и безвредны. Примите их как

знак уважения к вам Джованни Гуасконти.

– Благодарю вас, синьор, - ответила Беатриче голосом, прозвучавшим, как

музыка, с лукавым кокетством полуребенка-полуженщины.
– Я с радостью

принимаю ваш дар и хотела бы предложить вам взамен этот пурпурный цветок, но

боюсь, что не смогу добросить его до вашего окна. Поэтому синьору Гуасконти

придется удовольствоваться моей благодарностью.

Она подняла букет, упавший в траву, а затем, как бы устыдившись, что, забыв девичью скромность, ответила на любезность незнакомца, быстрыми шагами

направилась к дому. Хотя все это свершилось в несколько мгновений, Джованни

показалось, что, когда молодая девушка подошла к дверям дома, цветы в ее

руках уже увяли. Конечно, это была нелепая мысль, ибо кто может на таком

расстоянии отличить увядший цветок от свежего?

В течение нескольких дней после этого Джованни избегал подходить к

окну, выходившему в сад доктора Рапачини, как будто бы ожидая в нем увидеть

нечто уродливое и страшное. Юноша почувствовал, что, заговорив с Беатриче, он в некотором роде отдал себя во власть какой-то таинственной силы. Самым

благоразумным было бы, зная об опасности, грозившей его сердцу, тотчас же

покинуть этот дом и даже Падую; менее благоразумным - постараться видеть

Беатриче каждый день, чтобы приучить себя, насколько возможно, к ее облику, возвращая его тем самым жестоко и систематически в границы обычного. И, наконец, самым неблагоразумным (а именно так и поступил Джованни) -

оставаясь вблизи девушки, избегать встреч с нею и вместе с тем постоянно

занимать ею свое воображение, давая ему все новую пищу для фантастических и

беспорядочных образов. Глубиной чувства Гуасконти не отличался или по

крайней мере глубина эта была еще не изведана, но у него было живое

воображение и горячий южный темперамент, и от этого лихорадка в его крови

усиливалась с каждой минутой. Обладала ли Беатриче ужасными свойствами, которые наблюдал Джованни, - смертоносным дыханием и таинственным сродством

с прекрасными, но губительными цветами, - так или иначе, она отравила все

его существо неуловимым, но жестоким ядом. Это была не любовь, хотя

необыкновенная красота девушки сводила Джованни с ума; не ужас, хотя он и

подозревал, что ее душа наполнена такой же губительной отравой, как и ее

тело. Это было чадо любви и ужаса, сохранившее в себе свойства каждого из

родителей, и сжигавшее, подобно огню, и заставлявшее содрогаться. Джованни

не знал, чего ему бояться, и еще меньше - на что ему надеяться; в его душе

надежда и страх вели нескончаемую борьбу, попеременно одерживая победу друг

над другом. Благословенны простые чувства, будь они мрачными или светлыми!

Но смешение их в нашей душе сжигает ее адским огнем.

Иногда, чтобы приглушить лихорадку в крови, он предпринимал длинные

прогулки по улицам Падуи или ее окрестностям. Но так как шагал он в такт

ударам своего сердца, его прогулки зачастую превращались в стремительный

бег. Однажды, схваченный за руку каким-то дородным человеком, он вынужден

был остановиться: толстяк, проходя мимо, узнал юношу и, бросившись за ним, чуть не задохнулся, пытаясь догнать его.

– Синьор Джованни! Мой юный друг! Остановитесь!
– закричал он.
– Разве

вы не узнаете меня? Право, я бы не удивился этому, если бы изменился так же

сильно, как и вы!

Это был Пьетро Бальони, встреч с которым Джованни старательно избегал, опасаясь, что проницательный профессор проникнет в его тайну. Молодой

человек, с трудом придя в себя, ответил, словно пробудившись от сна: - Да, я действительно Джованни, а вы профессор Пьетро Бальони. А теперь

позвольте мне удалиться!

– Одну минуту, синьор Джованни Гуасконти, одну минутку, - промолвил

профессор, улыбаясь, но в то же время пытливо разглядывая юношу.
– Неужели

я, друг детства и юности вашего отца, допущу, чтобы сын его прошел мимо меня

как чужой человек на этих старых улицах Падуи? Задержитесь еще немного, синьор Джованни, мне нужно с вами поговорить, прежде чем мы расстанемся.

– Тогда поторопитесь, достопочтенный профессор, поторопитесь!
– с

лихорадочным нетерпением ответил Джованни.
– Разве вы не видите, что я

спешу?

Пока он говорил, на улице появился человек в черном - хилый, согбенный, с трудом передвигавший ноги. Его лицо, покрытое мертвенной бледностью, вместе с тем поражало такой силой ума, что видевшие его забывали о

физических недостатках этого человека, пораженные энергией его духа. Проходя

мимо, он холодно ответил на поклон профессора Бальони, устремив на Джованни

настойчивый взгляд, казалось, проникший в самую глубину существа юноши.

Однако в этом взгляде было странное спокойствие, как будто юноша вызывал в

нем не человеческий, а чисто научный интерес.

– Это доктор Рапачини, - прошептал профессор, когда незнакомец

удалился.
– Видел ли он вас когда-либо прежде?