Великий карбункул

Бешенство Джованни утихло и уступило место глухому бесчувствию.

Беатриче со свойственной ей душевной чуткостью сразу поняла, что их

разделяет мрачная, непроходимая бездна. Они долго бродили по саду, грустные, молчаливые, и наконец подошли к фонтану, посреди которого рос великолепный

куст с пурпурными цветами. Джованни испугался той чувственной радости и даже

жадности, с какой он начал вдыхать его пряный аромат.

– Беатриче, - резко спросил он, - откуда появилось это растение?

– Его создал мой отец, - спокойно ответила она.

– Создал! Создал!
– повторил Джованни.
– Что ты хочешь этим сказать, Беатриче?

– Моему отцу известны многие тайны природы, - отвечала девушка.
– В тот

час, когда я появилась на свет, из земли родилось и это растение, произведение его искусства, дитя его ума, в то время как я - лишь его земное

дитя. Не приближайся к нему!
– воскликнула она с ужасом, заметив, что

Джованни сделал движение к кусту.
– Оно обладает свойствами, о которых ты

даже не подозреваешь! Я же, дорогой Джованни, росла и расцветала вместе с

ним и была вскормлена его дыханием. Это была моя сестра, и я любила ее как

человека, ибо - неужели ты не заметил этого?
– надо мной тяготеет рок!

Тут Джованни бросил на нее такой мрачный взгляд, что Беатриче, задрожав, умолкла. Но, веря в его нежность, она покраснела от того, что на

мгновение позволила себе усомниться в нем, и продолжала: - Моя участь - результат роковой любви моего отца к науке. Она отделила

меня от общества мне подобных. До той поры, пока небо не послало мне тебя, любимый, о, как одинока была твоя Беатриче!

– Такой ли ужасной была эта участь?
– спросил Джованни, устремив на нее

пристальный взгляд.

– Только недавно я поняла, какой ужасной она была, - ответила она с

нежностью.
– До сей поры сердце мое было в оцепенении и потому спокойно.

Долго сдерживаемая ярость прорвалась сквозь мрачное молчание Джованни, подобно молнии, сверкнувшей на покрытом тучами небе.

– Проклятая богом, - вскричал он с ядовитым презрением, - найдя свое

одиночество тягостным, ты отторгла меня от жизни и вовлекла в свой адский

круг?

– Джованни… - только и смогла вымолвить Беатриче, устремив на него

взгляд своих больших и ясных глаз. Она еще не осознала всего значения его

слов, но тон, которым он произнес их, как громом поразил ее.

– Да, да, ядовитая гадина!
– продолжал он вне себя от гнева.
– Ты

добилась своего и заклеймила меня проклятием. Ты влила яд в мои жилы, отравила мне кровь и сделала из меня такое же ненавистное, уродливое и

смертоносное существо, как ты сама, отвратительное чудовище! А теперь, если

наше дыхание одинаково смертельно для нас, как и для всех других, - соединим

наши уста в поцелуе ненависти и умрем.

– Что со мной?
– со стоном прошептала Беатриче.
– Святая мадонна, сжалься над моим разбитым сердцем!

– И ты еще молишься?
– продолжал Джованни все с тем же дьявольским

презрением.
– Разве молитвы, срывающиеся с твоих уст, не отравляют воздух

дыханием смерти? Что ж, хорошо, помолимся, пойдем в храм и опустим свои

пальцы в чашу со святой водой у входа! Те, кто придет после нас, падут

мертвыми, как от чумы. Мы можем еще осенить воздух крестным знамением -

изображая рукой своей священный символ, мы посеем вокруг себя смерть!

– Джованни, - ровным голосом произнесла Беатриче, скорбь которой

приглушила ее гнев.
– Зачем соединяешь ты меня и себя в этих ужасных

проклятиях? Ты прав, я чудовище, но ты? Что тебя держит здесь, почему, содрогнувшись от ужаса при мысли о моей судьбе, не оставляешь ты этот сад, чтобы смешаться с себе подобными и навсегда забыть, что по земле ползает

такое чудовище, как бедная Беатриче?

– И ты еще притворяешься, что ничего не знаешь?
– грозно спросил

Джованни.
– Взгляни - вот какой силой наградила меня чистая дочь Рапачини!

Рой мошек носился в воздухе в поисках пищи, обещанной им ароматом

цветов рокового сада. Они вились и вокруг головы Джованни, по-видимому

привлеченные тем же ароматом, какой влек их к кустам. Он дохнул на них и

горько улыбнулся Беатриче, увидев, что по меньшей мере дюжина маленьких

насекомых мертвыми упала на землю.

– Теперь я вижу, вижу!
– воскликнула Беатриче.
– Это все плоды страшной

науки моего отца. Я непричастна к этому, нет, нет! Я хотела только одного -

любить тебя, мечтала побыть с тобой хоть недолго, а потом отпустить тебя, сохранив твой образ в сердце. Верь, мне Джованни, хотя тело мое питалось

ядами, душа - создание бога, и ее пища - любовь. Мой отец соединил нас

страшными узами. Презирай меня, Джованни, растопчи, убей… Что мне смерть

после твоих проклятий? Но не считай меня виновной! Даже ради вечного

блаженства не совершила бы я этого!

Гнев Джованни, излившись в словах, стих. Печально, но без теплоты

вспомнил он о том, как нежны были их столь странные и своеобразные

отношения. Они стояли друг против друга в своем глубоком одиночестве, которое неспособна была нарушить даже кипящая вокруг них жизнь. Отторгнутые

от человечества, не должны ли были они сблизиться? Если они будут жестоки

друг к другу, кто же проявит доброту к ним? К тому же, думал Джованни, разве

нет у него надежды вернуть девушку к естественной жизни и вести ее, эту

спасенную Беатриче, за собой! О, слабый, эгоистичный, недостойный человек!

Как смел он мечтать о возможности земного союза и земного счастья с

Беатриче, разрушив так жестоко ее чистую любовь? Нет, не это было ей

суждено. С разбитым сердцем должна была она преступить границы этого мира, и

только омыв свои раны в райском источнике, найти успокоение в бессмертии.