Великолепные Эмберсоны

– Ну, вроде да.
– Однако Джордж ничуть не повеселел.
– Если ты уверен, что сплетничают именно о тете Фанни. Если это так...

– Не глупи, - посоветовал дядя и повернулся, чтобы уйти.
– Я на неделю еду на рыбалку, чтоб отдохнуть от этой бабенки и ее свиньи-мужа.
– Он махнул рукой в сторону особняка, давая понять, что это про мистера и миссис Сидни Эмберсон.
– Тебе тоже рекомендую, раз уж ты начал прислушиваться к этим бредням! До встречи!

Джордж немного успокоился, но совсем забыть не мог: слово преследовало его, как воспоминание о ночном кошмаре. "Сплетни!"

Он стоял и смотрел на дома напротив особняка, и хотя ярко светило солнце, над ними словно нависли таинственные грозные тени. Эти дома никогда не нравились ему, ну, кроме самого большого, принадлежащего семье его преданного оруженосца, Чарли Джонсона. Когда-то Джонсоны владели участком шириной в три сотни футов, но продали его, оставив себе лишь жалкую лужайку на входе, и теперь там, где раньше вольготно стоял один дом, теснились целых пять. Та же картина наблюдалась со всех сторон: старые кирпичные домищи возвышались в окружении двух или трех домиков, притулившихся к ним, и многие из этих убогих соседей требовали чистки и покраски, но даже выглядящие так дешево здания теперь при постройке стоили не меньше, чем большие дома, чьи дворы они заполонили. И только Джордж стоял на обширном газоне, точно вынырнувшем из прошлого, - на просторном, аккуратно подстриженном зеленом лугу, принадлежащем одновременно двум особнякам, Майора и его дочери. Эта безмятежная поляна, не тронутая ничем, кроме двух гравийных выездов, оставалась последним отблеском былого величия Эмберсон-эдишн.

Джордж пристально вглядывался в уродливые дома напротив и ненавидел их даже больше, чем обычно, но тут по телу пробежала дрожь. Не исключено, что сброд, проживающий там, сидит у окон и смотрит на особняки; не исключено, что при этом они осмеливаются трепать языками...

Джордж невнятно выругался и быстро пошагал к воротам своего дома. Вернулась коляска, но там сидела только мисс Фанни; она соскочила на землю, оставив кучера ждать.

– Мама где?
– резко спросил Джордж тетю.

– У Люси. Я вернулась забрать рукоделие, потому что для прогулки слишком жарко. Я спешу.

Но когда они вошли в дом, он опять задержал ее, не дав взбежать по лестнице наверх.

– Мне некогда, Джорджи, надо срочно назад. Я обещала твоей маме...

– Послушай!
– сказал Джордж.

– Ну что еще?

Он повторил ей слова Амелии. Однако в этот раз он оставался спокоен, в отличие от эмоционального обращения к дяде: теперь нервничала Фанни, мгновенно покрасневшая и с разгоревшимися глазами.

– С какой стати ты говоришь мне всю эту дрянь?
– взволнованно спросила она.

– Просто хочу узнать, кто из нас должен рассказать обо всем отцу...

Фанни топнула ногой.

– Дурак малолетний! Совсем ничего не соображаешь!

– Я попросил бы...

– Он попросил бы, только посмотрите на него! Твой отец болен, а ты...

– Мне так не кажется.

– А мне кажется! И ты хочешь растревожить его ссорой внутри семейства Эмберсонов! Вечно ты суешь нос не в свои дела!

– Ну, я...

– Если хочешь, давай, рассказывай отцу! Пусть еще заболеет из-за того, что его глупый сын прислушивается к бреду сумасшедшей!

– То есть ты уверена, что никто про вас не сплетничает?

У возмущенной Фанни не нашлось слов для ответа. Она лишь презрительно зашипела и щелкнула пальцами. Потом высокомерно спросила:

– Что еще ты хочешь знать?

Джордж побледнел сильнее и сказал:

– Неужели в данных обстоятельствах не было бы лучше, если бы наше семейство перестало так близко общаться с семьей Морганов, хотя бы на время. Было бы лучше...

Фанни недоверчиво посмотрела на него.

– Ты хочешь перестать видеться с Люси?

– Я как-то не подумал о деле с такой стороны, но если это будет необходимо, чтобы прекратить разговоры о моей маме, я... я...
– Он замешкался, и вид у него был несчастный.
– Я предлагаю, чтобы все мы... на время... наверно, на время... было бы лучше...

– Слушай, - перебила она его.
– Давай уладим возникшее недоразумение прямо сейчас. Если Юджин Морган придет в этот дом, чтобы, например, увидеться со мной, не будет же твоя мама вскакивать и мчаться прочь, как только он появится? Что ты хочешь от нее ждешь - оскорбления гостя? Или ты предпочтешь, чтобы она обидела Люси? Тут никакой разницы. Так что тебе нужно? Ты и в самом деле так любишь тетю Амелию, что хочешь угодить ей? Или ты по-настоящему ненавидишь тетю Фанни, раз хочешь... хочешь...

– Она задохнулась, поискала носовой платок - и вдруг расплакалась.

– Ну смотри, - сказал Джордж, - я не ненавижу тебя, теть Фанни. Всё так глупо. Я не...

– Ненавидишь! Ненавидишь! Ты хочешь... разрушить единственное... что у меня... что когда-либо...
– Не в силах продолжать, она беззвучно уткнулась в платок.

Джорджа мучила совесть, а его собственные проблемы вдруг показались пустяками: ему сразу стало ясно, что волноваться не о чем. Он понял, что его тетка и впрямь несчастная старушка и нелепо придавать значение ее скандальным выходкам. Будучи человеком по сути добросердечным, тем более в такой ситуации, Джордж даже пожалел Фанни, которая вот так выразительно выдала свои чувства, и ему пришло в голову, что и мама жалеет Фанни даже больше, чем он. Это объясняло всё.

Он неловко похлопал несчастную даму по плечу.

– Ну, ну!
– произнес он.
– Я не имел в виду ничего плохого. Конечно, нечего на тетю Амелию внимание обращать. Всё хорошо, теть Фанни. Не плачь. Мне и самому полегчало. Давай успокаивайся, я с тобой тоже поеду. Всё нормально, ничего не случилось. Да приободрись ты!

Фанни приободрилась, и вот обычно враждующие тетя с племянником в полном согласии ехали в коляске по раскаленному солнцем Эмберсон-бульвару.

Глава 14

Последним словом Люси перед отъездом Джорджа в университет стало "почти" - в тот судьбоносный вечер она почти согласилась "всё прояснить". Она почти согласилась стать его невестой. Джорджу не понравилось это "почти", но понравилось, с какой радостью она надела на шею сапфировый медальон с крохотной фотографией Джорджа Эмберсона Минафера внутри: в свой последний вечер дома он вступил в новый чудесный мир. Ведь, даже отказавшись поцеловаться с ним на прощание, будто это его желание было наинелепейшим капризом, она вдруг приблизила свое лицо к его и оставила на щеке самое настоящее перышко из крыла феи.

Месяц спустя она написала ему:

Нет. Пусть останется почти.

Разве у нас почти всё не прекрасно? Сам знаешь, как ты дорог мне. Я думаю о тебе с первой минуты нашего знакомства, и я уверена, что ты тоже сразу понял это... боюсь, что понял. Боюсь, что ты всегда это знал. Но в вопросе помолвки я не осторожничаю, как тебе показалось, дорогой. (Я всегда перечитываю слово "дорогая" в твоих письмах, так же, как и ты в моих, правда, я каждый раз опять и опять перечитываю твои письма целиком!) Но помолвка настолько серьезная вещь, что пугает меня. Она затрагивает очень многих, не только нас с тобой, и это тоже пугает меня. Ты пишешь, что я слишком "легкомысленно" отношусь к твоим чувствам, да и "на наши отношения смотрю слишком легкомысленно". Ну не странно ли? Потому что я воспринимаю всё гораздо серьезнее, чем ты. Я не удивлюсь, если на старости лет буду по-прежнему думать о тебе, даже если мы будем далеко друг от друга, возможно, с кем-то другим, даже если ты давным-давно меня позабудешь! "Люси Морган, - скажешь ты, увидев мой некролог.
– Люси Морган? Дайте подумать, кажется, имя мне знакомо. Разве я когда-то не знал эту Люси Морган?" А потом ты покачаешь седой головой и погладишь побелевшую бороду - у тебя будет такая замечательная длинная белая борода!
– и скажешь: "Нет. Кажется, никакой Люси Морган я не помню, и с чего я взял, что мы были знакомы?" Бедная я, бедная! Я и глубоко под землей буду думать, узнал ли ты о моей смерти и что сказал по этому поводу! На сегодня всё. Не работай чересчур много... дорогой!