Вендари. Книга третья

Несколько раз Накамура тщетно пытался провести операцию незадолго до родов. Он надеялся угадать момент, когда монстр оставит носителя, прервет связь и начнет питаться. «Может быть, тогда у женщин будет шанс?» – надеялся Накамура, но шанса не было. Лишь появились кошмарные сны, где он продолжал резать наживую рожениц, потому что кровь дикой поросли блокировала любое обезболивающее, любое лекарство в их крови. Они не позволяли лечить своих носителей, но и не позволяли им умереть. Так что оставалось лишь заткнуть уши и не слушать дикие крики отчаявшихся, обреченных на смерть женщин. «Господи, – думал Накамура, когда дети Наследия уничтожали мертвые тела женщин и монстров в их чреве. – Я превращаюсь в убийцу, монстра, свихнувшегося мясника». Ему стали сниться сны, где он обнаруживает себя в обычной больнице, а на столе лежит обычная женщина, которой он вспорол брюшную полость, чтобы добраться до крошечного, похожего на ангела ребенка…

– Вирус не помогает, – признался наконец доктор, сначала себе, а затем Клео Вудворт.

К тому времени рука его уже обрела твердость, а нервы закалились, научившись игнорировать чужую боль и крики. Ситуация проникла в него, стала чем-то личным. И невозможно было уже остановиться. Женщины умрут вне зависимости от того, будет он оперировать или нет. Да и можно поспорить, что хуже: умереть под скальпелем или когда монстры начнут сжирать тебя изнутри. Несколько раз Накамуре снилось, как во время операции кровь монстра попадает в его открытую рану, превращая в слугу, который стареет и умирает за считаные дни. Он думает о своей дочери, встречается с ней, но она не узнает в старике отца, пугается его, плачет.

– Сделайте одолжение, не рассказывайте мне больше о том, что мне знать не нужно, – попросил Накамура Габриэлу, когда понял, что боится спать.

Историй о Наследии было много. Генетически созданные дети, клоны Гэврила, древнего, появлялись на свет, взрослели, старились и умирали в течение одного года. Человеческий век казался им вечностью. История Первенца, Эмилиана, представлялась преданием глубокой старины, с момента которой сменились десятки поколений. Так что если смотреть изнутри, глазами Наследия, то это была древняя раса, богатая историями и сказаниями. И эти сказания пугали и сводили с ума. И что самое странное, быстротечность их жизни заставляла и жизнь внутри Наследия вращаться быстрее. С момента похищения Накамуры не прошло и нескольких месяцев, а ему уже казалось, что прошел не один год. Особенно если вспоминать прежнюю жизнь – такую простую, такую нереально невинную.

– Твое прошлое становится темным, далеким, – сказала однажды Клео Вудворт, заглядывая в мысли Накамуры. – Раньше мне нравилось видеть твои воспоминания, а сейчас… Сейчас они стали какими-то мрачными, словно ты пытаешься заново воспринимать это… Не делай так.

Доктор не особенно понимал, о чем говорит его новый друг. Или не новый? Кажется, с момента их встречи прошло уже много лет.

– Это все из-за того, что мы открыли друг другу свои воспоминания, – сказала Клео, но доктор считал, что причина в другом.

– Думаю, во всем виновато Наследие. Их старость, их тени… Их мысли… Иногда мне кажется, что они изучают мои воспоминания помимо моей воли. Забираются в голову и настраивают мое восприятие…

– Со мной было так же, когда я только начинала жить с Мэтоксом, – попыталась успокоить его Клео Вудворт. – Мой муж обладал силой, которая была мне недоступна. Мои дети. Мои друзья… И неважно, сколько крови древнего я приняла, – моя сила всегда оставалась тенью, призраком в сравнении с силой моей семьи… И первые годы… Когда они старались приобщить меня к своему восприятию мира… Это было словно прокрустово ложе для меня… Думаю, сейчас с тобой происходит нечто подобное.

Обычно все эти разговоры происходили во время ежедневных обследований. Накамура пыхтел, изучая показания сложной аппаратуры, а Клео говорила и говорила… Говорила вслух, говорила в голове доктора. Она давно не принимала кровь вендари, но теперь ее питал ребенок Илира. Мальчик. И мальчик этот общался с матерью, разговаривал, показывал мысли людей, в головы которых Клео сама и не думала забираться.

– Ты знал, что Габриэла была беременна от Эмилиана? – спросила как-то раз она Накамуру. – Никто не любил этого ребенка. Никто не хотел, чтобы он появился на свет. Эмилиан боялся его, а Габриэла ненавидела, считая еще большим злом, чем все древние.

Незадолго до рождения ребенка Клео Вудворт вообще стала очень часто говорить доктору странные вещи, словно ребенок в ней воздействовал не только на ее тело, но и на ее разум, побуждая свою мать говорить то, что нужно ему, показывать, забираясь в головы других, то, что он хочет. Слабый, беспомощный ребенок. Клео Вудворт не спрашивала разрешения Накамуры показать ему воспоминания Габриэлы о беременности от Эмилиана. Она просто забралась в голову доктора и вывалила туда часть чужой жизни, а потом сказала, что ее ребенок отличается от монстра, развивавшегося в теле молодой Габриэлы.

– Вирус убивает голод, – сказала Клео, заглядывая Накамуре в глаза. – А если нет голода, то нет и безумия. Нужно лишь немного помочь этому мальчику. Нужно обмануть природу, которая видит в нем монстра, заставляя убить при рождении мать. Ты ведь поможешь ему обмануть природу? – Клео говорила все это томно, с придыханием. Вернее, не Клео. Нет. Это был уже кто-то другой. Та Клео, которую Накамура считал другом, не вела себя так. Она нравилась ему, а эта… Эта была распутной, дерзкой, насквозь пропитавшейся пороком и моральным разложением.

Она забиралась доктору в голову и показывала странные, дикие картины своей прошлой жизни. Она подменяла ему его собственные воспоминания.

– Прекратите это, иначе я не смогу нормально работать, – сказал Накамура Габриэле.

С того дня в палату Клео Вудворт вместе с ним приходили старые наставники Наследия. Странно, но ребенок, подчинивший себе волю матери, не пытался противостоять им. Он затихал, ослаблял свою власть, позволяя Клео стать собой. Доктору не нужно было слышать ее слов, чтобы понять это, – достаточно заглянуть в ее глаза, где не было ни порока, ни вожделения. Просто женщина. Просто друг.

– Не извиняйся, – останавливал он Клео, когда она, краснея, вспоминала свое недавнее поведение. – Считай это побочным эффектом. Кто-то становится раздражительным во время беременности, кто-то остро реагирует на запахи, вкусы… Ты же странно ведешь себя… Скоро все это закончится.

Доктор брал ее за руку и смотрел в глаза, надеясь, что его взгляд успокоит лучше сотен неуклюжих слов.

– Спасибо, – говорила Клео и заставляла себя улыбаться. – Надеюсь, безумие прошло, и я смогу себя контролировать…

Но безумие возвращалось. Не явно, нет. Оно словно играло с доктором. Не являя себя в присутствии старых детей Наследия, нечто мрачное и порочное приходило к Накамуре во снах, рисуя картины диких дионисийских ночей Клео и сверхлюдей.

– Может быть, проблема не в ребенке Клео, а в вас, доктор? – скептически предположила Габриэла, когда Накамура попросил приставить детей Наследия к нему во время сна.

– Что значит «проблема во мне»? – растерялся доктор.

– Никогда не слышала, чтобы слуги, вендари или дети Наследия забирались в человеческие сны.