Вера и рыцарь ее сердца

Семья Володи жила в мазанной известью хате, что стояла на краю села на невысоком холме, рядом с которым протекала речка. Двор был открыт всем ветрам, и в центре двора дымила самодельная печка с высокой трубой. Забором из сухих веток были огорожены два огорода: один – под картошку, другой – под овощи. Тоненькая скользкая тропинка зигзагом бежала среди высокой сочной травы к реке, где женщины брали воду для полива, где купалась летом детвора и где хорошо ловилась рыба. Зимой все домашние собирались у красной от огня печки, и пение печальных старинных украинских напевов под гитару и балалайку помогали коротать длинные зимние вечера.

У родителей Володи было десять детей, но места в доме хватало всем. Одним рядком спали мальчики, а у другой стены – девочки. Мама и папа спали за пологом. В доме не было ссор и ругани. Авторитет отца был бесспорным, а мама всегда находила для каждого своего «дитятки» доброе словечко. Многие в селе завидовали этой дружной семье, но завидовали не богатству, которого у них не было, а их семейному единству в труде, в отдыхе и в беде.

Степана, отца Володи, арестовали в 1936 году, объявив его врагом народа. Сгорела мельница, охранять которую председатель колхоза обязал его в течение несколько месяцев. Степан не раз обращался в сельсовет, чтобы ему нашли помощника для охраны мельницы. Председатель сельсовета только обещал рассмотреть этот вопрос, но ничего не решалось. Мельница сгорела, когда Степан ушел домой, чтобы взять еду на ночное дежурство.

Все в деревне знали, что на Степана Шевченко донес в НКВД сам председатель колхоза Коврига, а ему-то и обижаться на жизнь было стыдно. Коврига имел добротный крестовый дом, правда, сварливую жену в нем, но зато покорную, она совсем не мешала мужу заводить пышных сладострастных любовниц. Сытную жизнь вел председатель при советской власти, и так растолстел, что садился сразу на два стула, но сам добрее от этого не стал. Жену, дочерей и всех жителей села Коврига держал в ежовых рукавицах, зато с районным начальством умел хорошо ладить. Всё было хорошо у председателя в жизни, но обида юности змеей лежала на его сердце.

Ладная дивчина Мария отвергла его, богатого и знатного жениха, чтобы выскочить замуж за бедняка Степана. Ревность сжигала Ковригу долгие годы. А как стал он верховодить в деревне, то отыграться решил на Степане. Любил этот Коврига пакостить людям.

Тогда время было такое, по одному доносу людей хватали и без суда и следствия отсылали в лагеря, а бывало, что и до тюрьмы дело не доходило, прямо на месте приводили смертный приговор в исполнение, а если сам председатель сельсовета донос написал, то никто в деревни сомневался, что не увидят более Степана Шевченко живого.

Когда отца арестовали, Володя с Василием уже готовились ночью поджечь крестовый дом председателя, но мама тихо подошла к ним после ужина, положила им руки на плечи и сказала: «Ох, сынки, не спешите делать зло, как-бы оно к вам самим не вернулось», – и потом, вздохнув, добавила: – «Бог ему судья! Не забудьте, что батя сказал вам на прощанье. Ты, Василий, как старший, будешь детям за отца, а ты, Володька, утихомирь свою прыть и учись справно». После ареста мужа, по воскресным дням, Мария, одевала на голову нарядный платочек, подаренный ей Степаном, и отправлялась на богослужение в маленькую церковь, что стояла в пяти километрах от их села, и там она вымаливала своего мужа у Бога, чтобы дети сиротами не остались.

Степана освободили перед самой войной. Этого не ожидал никто в селе, потому что это было чудом – выйти из лагеря живым. К Степану толпами шли люди, чтобы узнать что-нибудь о своих близких, о таких же, как и Степан, «врагов народа», от которых уже долгие годы не было известий.

Когда началась война, провожая на фронт мужа и двух сыновей, Мария не кричала от горя и не плакала горючими слезами, она их благословляла и крестила, а в одежду Степана, Василия и Володи она зашила молитву «Живый в помощи…», которую ей написала на листочках старшая дочь Надежда. Володя знал о молитве, написанной рукой сестры, и не стал вступать на фронте в ряды коммунистов, ибо в глубине души боялся разрушить силу материнской молитвы.

Степан и его сыновья живыми возвратились домой через четыре года. И дом опять наполнился радостью и песнями. Через год после их возвращения Мария родила еще одну дочку, Раису. Уверенность в завтрашнем дне озаряла их жизнь. В селе был уже новый председатель сельсовета, не из местных сельчан, бывший фронтовик, а Коврига перед самой победой скончался от сердечного приступа, после бани под водочку.

– Володя, Володя.

Тихий голос жены пробудил его от воспоминаний. Римма сидела напротив него за кухонным столом.

– Володя, – говорила ему Римма одобряющим тоном, – Володя, ты поступил правильно. Зло должно быть наказано в его зародыше.

– Но Саша не признался! – вставил устало Володя.

– Вера – тоже, но это дело времени и зависит от нашего с тобой родительского усилия.

– Римма, как же нам теперь жить?

– Бороться со злом и не дать ему нас победить, – ответила Римма уверенно.

Глава 3

Теперь Вера сидела в комнате, как мышка в норке. «Тише, мыши, кот на крыше… Тише, мыши, кот на крыше…» – навязчиво повторяла девочка одну и ту же детскую присказку. Ей были уже не нужны артисты из Ленинграда, которых грозилась выписать для нее мама каждый раз, когда Вере становилось скучно. Нет, в последние дни девочке было не до скуки. Ей было страшно, страшно до колики в животе, но она не жаловалась.

Вера ждала момента, когда кто-нибудь расскажет о ее том плохом поступке, за который ее наказали. Как просить прощения, если не знаешь за что? А после наказания, наступит прощение и всё обязательно станет хорошо, как было прежде.

Одно Вера знала точно: что-то ужасное произошло ночью, три дня назад, в ее доме. Потому что с тех пор ее закрыли в маминой спальне, и никто не интересовался ни ее уроками, ни ее настроением. В туалет девочка ходила не тогда, когда ей хотелось, а в положенное время, как на перемену. Еду ей приносила мама, тоже по расписанию, у Веры совсем не было аппетита, а мама строго следила, чтобы дочерью съедалось всё, что лежало на тарелке. Девочка давилась едой и ела, давилась и ела. Она не перечила маме, она ее боялась, и боялась так, что каждый раз, когда слышались мамины шаги, и открывалась дверь в ее комнату, Веру начинало тошнить и нестерпимо хотелось в туалет.

Своего отца Вера не видела: он уходил на работу с самого утра, а вечером занимался с Сашей. Он занимался с ним не уроками, как раньше, он его «воспитывал», потому что Саша вдруг стал негодным мальчиком.

– Пусть он и негодный, но я люблю его и негодного, – так думала Вера о брате, сострадательно вздыхая, когда за стенкой слышался, то плачь брата, то его короткие вскрикивания под ударами ремня. Теперь Саша являлся к ней во сне, весь окровавленный и жалкий. Вера начинала плакать вместе с ним и просыпалась мокрая от слез, но теперь девочка не бежала к родителям за утешением. Она была ими закрыта в дальней комнате и всеми забыта.

Через неделю после страшной ночи папа увез Сашу в деревню к своим родителям, в Алтайский край. Теперь Вере разрешалось выходить из комнаты и есть на кухне. Это было хорошо. Дома как будто бы ничего не изменилось, но Вера чувствовала себя в нем не так, как раньше, веселой домашней девочкой. Она чувствовала себя в нем маленькой беспризорницей. Правда, беспризорники, которых Верочка видела в детских фильмах про революцию, имели плохую рваную одежду, а ее одежда была чистая и заштопанная, они жили на улицах, но были так же беспомощны, как и она у себя дома. У сирот беспризорников не было родителей, поэтому их каждый мог обидеть, а у Веры родители были, но они не признавали ее узнавали своей дочерью и отказались от нее совсем.