Вернуться в Антарктиду

– В «Ямане» все служащие знают об… устройстве? – спросил он, когда они поднимались на лифте.

– Нет. Для работы с прибором древних требуется благонадёжность и особый допуск, который одобряется кем-то на самом верху. Возможно, что и лично президентом, я точно не знаю. Но вас, Иван Иванович, одобрили.

– Не знаете, кто вами руководит?

– Я всего лишь иностранка, перевербованная на ходу, в силу обстоятельств. Я нашла и вывезла из Антарктиды черновые записи Соворотова, инициировала поиск его старых рукописей по закрытым архивам, и у меня хранился Ключ, которым я умела пользоваться. Я слишком много знала о Граале и при этом обладала соответствующей квалификацией, поэтому там, наверху, посчитали, что выгоднее оставить меня пленницей в недрах горы, заставив работать на оборону, чем расстрелять как свидетеля.

– У нас уже давно не расстреливают, - возразил Демидов-Ланской, - настало время циников и прагматиков.

– Так и есть, мне повезло, - Пат пожала плечами, - только методы не изменились. Прежде, при Советах, полезные люди работали в закрытых «шарашках», а сегодня мы работаем в закрытых бункерах.

– Вы не имеете права покинуть Межгорье?

– Я не проверяла. Мне некуда идти.

– А если бы было куда?

– Здесь находится мой Грааль, значит, мое место тоже здесь.

Иван понимающе кивнул.

– Вы не хотите узнать, насколько сами будете ограничены в своих передвижениях по миру?

– Мне это неинтересно, как и вам, - ответил он. – В настоящий момент перспектива работать с вами выглядит для меня привлекательно. Гораздо более привлекательней, чем заморские курорты и международные конференции.

– Уверены?

– Если бы я был не уверен, то выбрал бы иную стезю. Например, стал бы изучать бабочек.

– Почему бабочек? – улыбнулась Пат.

– Потому что они летают повсюду, даже в Африке.

Лифт прибыл на минус четвертый этаж, и они вернулись в кабинет.

– На самом деле, контракт не потребует от вас тотального затворничества, - сообщила Ласаль, доставая из ящика стола очередную пачку бланков. – Вам даже разрешат иметь загранпаспорт, но в отношении некоторых вещей придется соблюдать протокол и хранить молчание. Вот, читайте, обдумывайте и подписывайте. Можно завтра принести мне или отдать дежурному.

– Когда мне приступать? – осведомился Демидов-Ланской.

– Я вышлю вам на почту сборник материалов по тому объему, что мы успели проделать. Сборник поделен на тематические папки. В «Ямане» каждый участок имеет свою зону ответственности, но я бы хотела, чтобы вы, Иван Иванович, изучили их все и со временем приняли на себя общее руководство. Проблемы лишь на первый взгляд кажутся независимыми, но у нас абсолютно все завязано друг на друга. Кто-то, кроме меня, должен это координировать.

– Благодарю за доверие, - Демидов-Ланской учтиво склонил голову.

– Вы справитесь. Вы даже к Черному солнцу отнеслись как к данности, без лишней суеты и восторгов. Это неплохо. Я знаю тех, кто терял разум, из-за чего наверху недавно пересмотрели условия найма. Теперь они тщательно проверяют всех, прежде чем допустить на нижний этаж.

– Ваш артефакт произвел на меня сильное впечатление, - признался Иван. – Я до сих пор не представляю, как к нему подступиться.

– Читайте Соворотова, я пришлю вам другие его работы, не вошедшие в сборник. Этот человек не испытывал ни малейшего пиетета перед «божественной пирамидой» и был готов разбить ее кувалдой, чтобы увидеть внутренности. Его энтузиазм вдохновит вас, но не стоит повторять его заблуждений.

Читать Соворотова было непросто. К счастью, статьи были перепечатаны на пишущей машинке. Демидову-Ланскому не пришлось ломать глаза над конторскими толстыми тетрадками, где записи были выполнены чернильным карандашом – а именно в таком виде Патрисия вывезла с заброшенной станции черновики его и его коллег.

Иван узнал подробности той эпопеи чуть позже, когда уже работал в «Ямане» месяц или два. Коллеги рассказали, как Вик Соловьев сортировал распадающиеся страницы, подбирая их по смыслу, чтобы отдать машинисткам (нелепый анахронизм, возникший из-за повышенной секретности, от которого, впрочем, скоро отказались). Очень многое было утраченным, поскольку после смерти ученого темой «Грааля» никто не занимался. Патрисия была права: неудача в Антарктиде так напугала правящую верхушку, что они предпочли сделать вид, будто ничего не было. Имя Соворотова было замазано черной краской во всех анналах.

«Современники редко уважают своих гениев», - думал Демидов-Ланской, в который раз перечитывая сборник. Он спрашивал себя, останется ли после них – его, Патрисии, других его соратников – хоть что-нибудь? Они надеялись на удачу, но если вдруг все пойдет не по плану, как пошло у Соворотова, их имена точно так же испуганно сотрут, и следующему поколению придется начинать с нуля. При условии, конечно, что оно будет, это следующее поколение.

Иногда Иван всерьез размышлял о том, что советский физик Афанасий Соворотов был кем-то проклят. Из пятидесяти двух предложенных им проектов в жизнь воплотилось только три, не самых прозорливых. Поездка в Антарктиду могла бы стать его лебединой песней, но несчастный случай и последовавшая за ним смерть поставили крест на всех его амбициях.

Впрочем, еще при жизни Афанасий Соворотов догадывался, что не все его гипотезы будут безоговорочно признаны, поскольку шли вразрез с научным мейнстримом. Сохранилось две статьи, напечатанные в «Вестнике советской науки» и «Всесоюзном физическом журнале», обе посвящались параллельным мирам, но тексты, хоть и опубликовали, потом раскритиковали в пух и прах. Его труды были настолько сложны для восприятия, что выводы из них вызвали скандал. Современники решили, что физик над ними насмехается, перечеркивая все предыдущие достижения советской науки.

Соворотов утверждал, например, что Вселенная имеет минимум шесть измерений: три пространственные координаты и три временные, причем время не является прямолинейным, как стрела. Каждый объект в мире – шестимерный, и его физические параметры напрямую связаны с параметрами времени. Из этого вытекало, что объект перемещается в пространстве, путешествуя по времени, и наоборот – путешествует во времени, перемещаясь в пространстве. При этом, шесть измерений для нас, людей, сворачиваются в три. (*)

Тут, конечно, Соворотов не был первопроходцем, основу для подобных измышлений заложил еще Грегорио Риччи-Курбастро в 19 веке, который математически рассчитал, как половчее скомкать шестимерный тор, превращая его в трехмерный. Однако Соворотов пошел дальше и показал, как измерения на самом деле вставляются друг в друга, и как шестимерные миры сосуществуют бок о бок в границах многомерной Вселенной.

«Каждое мгновение где-то там возникает совершенно невообразимое количество миров, - писал он, - и все они отличаются от нашего какой-то мелочью. Но чем дальше они расходятся, тем больше появляется меж ними несовпадений». По сути, он опередил Хью Эверетта, провозгласившего о «делящейся вселенной» в 1957 году, и предвосхитил открытия Калаби и Яу, в конце 70-х годов 20 столетия поведавших о Суперструнах. (**)

Афанасий Соворотов не только описывал Мультивселенную, но и предлагал способ путешествия между ее ответвлениями. «Невозможно разрешить все возникающие проблемы подобных путешествий в жестко детерминированном материальном мире. Все, что мы видим – это иллюзия, и для преодоления этой иллюзии необходимо привлекать метафизику», - указывал он и далее пускался в рассуждения о том, что человек наделен от природы ментальными возможностями, позволяющими силой мысли трансформировать связи, возникающие между реальными объектами.