Вернуться в сказку
Шрифт:
Мальчик, ты понял, что стало с тобой
В это утро? Ты понял…
Что ж, скоро ветер окрепнет и мы
Навсегда оттолкнемся от тверди.
Мы ворвемся на гребне волны
В ледяное сияние смерти…
Радость моя, мы летим!
Выше, и выше, и выше,
Города проплывают под нами
И птицы с ликующим криком
Взмывают под самое небо
Прощаясь с тобой…
Все для тебя в этот день!
Горы, и реки, и травы,
Это утро - последний подарок Земли
Так прими его в Вечность с собой!
Плачь, мы уходим отсюда, плачь,
Небеса в ледяной круговерти,
Только ветер Сияния, плачь,
Ничего нет прекраснее смерти!
Плачь, слышишь - Небо зовет нас, так плачь,
С гулом рушатся времени своды,
От свободы неистовой плачь,
Беспредельной и страшной свободы!
Плачь, мы уходим навеки, так плачь,
Сквозь миры, что распались как клети
Эти реки сияния! Плачь!
Ничего нет прекраснее смерти!*
В дымке величия не видно ничего. Обычно не видно. Быть может, кто-то, всё же, может бороться с этим. Но обычно… Иллюзия власти над кем-то, нужности кому-то заставляет человека забыть всё остальное, те принципы, те цели, которыми
Красивые каменные девушки в лёгких платьях смотрели с одних домов, уродливые горгульи смотрели с других, величественные львы – с третьих, суровые титаны – с четвёртых, а драконы, что легли на крышах пятых домов, даже открыли свои пасти, всерьёз раздумывая о том, чтобы проглотить «неверных». Все эти фигуры строго взирали на любого, кто смел поднять свои глаза на них. Девушки будто качали головами, опускали свои прекрасные глаза, не желая видеть тех ничтожных людей, что проходили мимо них, горгульи заходились в беззвучном смехе, говорившем: «Грешник! Грешник! Ты сгоришь!», львы собирались наброситься, а титаны не собирались делать ничего. Драконы же, как мы уже говорили, и вовсе собирались проглотить любого, кто проезжал или проходил мимо. Длинные колоннады опоясывали жилища богатых горожан и театры, окружали с трёх сторон храмы. Они создавали одновременно впечатление воздушности и монументальности, удивительно, как эти два качества могли сочетаться в них так легко, так спокойно, что, казалось, и никаких усилий приложено не было для того, чтобы возвести их. Колонны делались из мрамора, этого чудного камня, который мог быть стольких всевозможных цветов: белого, чёрного, красного, зелёного, небесно-голубого… Эти поистине величественные и великолепные колоннады просто не могли кому-то не нравиться! Сколько сооружений в Алменской империи были сделаны из этого камня? Больше, чем кто-либо мог себе представить. Памятник первому императору, фальранскому владыке Инарду, красовался на площади перед главным собором. Отлитый из бронзы он стоял на гранитном постаменте. Алмения была достаточно южной страной, здесь когда-то жили древние маги, потом магов отсюда вытеснили, и на их место пришли вампиры и эльфы. В Алмении было тепло. Сюда стекались люди со всего Осмальлерда только для того, чтобы попробовать знаменитые алменские вина. Здесь жили представители всех-всех рас: и маги, и люди, и вампиры, и эльфы, и сильфиды… И всё же Алменская империя принадлежала магам, существам смелым и умным, быстрым и точным, которые никогда не отступали перед поставленной задачей. Орандор тоже относился к империи Инарда. Но после смерти его праправнука, императора Иннароиза, Великая империя распалась на двадцать мелких королевств. Сейчас уже трудно представить, что когда-то все эти королевства были объединены. Теперь уже, вообще, трудно что-то представить. Гранитные сфинксы, присевшие около здания Священных Советов, качали своими человеческими головами и думали о том, какую загадку следует загадать проезжающему путнику. Загадку… Вся Алменская империя была, по сути, загадкой. Образовалась она из небольшого и бедного осколка Великой империи Инарда, владыки фальранского. Тот король тоже был фигурой весьма загадочной и личностью многогранной, а, следовательно, трудно объяснимой.
Про Инарда говорили многое. В основном, его не любили. Этот магический владыка считался тираном и деспотом. Захватчиком. Обычно, даже в школах, даже в магических академиях не рассказывали о нём всего того хорошего, что он совершил за свою жизнь, за своё правление. Ещё бы! Человек, объединивший под своим началом земли, принадлежавшие некогда великому Танатосу! Про Танатоса, кстати, тоже, говорили не мало неприятного. Но кем был тот человек, уже никто не сможет сказать. А Инард… Разве мог он быть другим? И разве следовало пытаться разглядеть за этой властной и могущественной фигурой гениального военачальника, стратега, правителя? Разглядеть то, что и так было понятно. Просто потому что другой человек просто не смог бы сделать всего того, что сделал Инард. Маг был тем человеком, которого следовало прославлять вечно, но… После гибели Иннароиза Жестокого, убитого пятнадцатилетней девчонкой Аделаидой, о великой фальранской династии, вообще, старались не упоминать. Аделаида… Обвиняла Иннароиза в том, что он правил, как тиран, карал всех, кто ему не по душе… Не она ли, после воцарения в Орандоре, стала поступать ещё хуже? Не она ли приказала через три года после воцарения убить всех девушек, кто мог стоять по красоте близко к ней? Не из-за неё ли лились в Орандоре реки крови? Королева Аделаида тоже, впоследствии, была прозвана Кровавой, как Иннароиз – Жестоким. Аделаида была ещё более ужасной и жестокой правительницей и закончила свои дни почти точно так же, как за одиннадцать лет до этого умер последний император фальранской династии.
Забавно, не так ли?..
Династия великих императоров пресеклась на самом любопытном её представителе, так считал Ерин. Он, вообще, в последнее время больше размышлял над этим, нежели над чем-то другим. Его уже довольно продолжительный период времени не тянуло ни ко всем этим бумагам, собраниям и прочему. Только старинные рукописи, расшифровывать которые было любимым делом Ерина, только старинные портреты, имевшие не слишком правдоподобные пропорции и нацарапанные на жёсткой коре, глине или камне… И всё это смотреть, перебирать, осторожно сдувать, стряхивать пыль, перебирать… К его счастью, такая возможность представлялась. Клирское жалование в Алменской империи было весьма приличным, к тому же, королева Рэйна была его покровительницей. Рэйна… Будет жаль, если её муж разведётся с ней и женится на другой, будет жаль лишиться такой покровительницы, но, к сожалению, вряд ли кто-то скажет хоть слово в защиту этой женщины. Впрочем, Ерин думает о том, чтобы
как-то отсудить у Джона для Рэйны хотя бы приданное этой женщины. Королеве вполне хватит этих денег для того, чтобы жить безбедно. Было бы нечестно оставить её нищей после стольких лет помощи и покровительства. Эту женщину можно было назвать достойной королевой, достойной женой, достойной матерью. Дочь её, принцесса Мария, была девочкой тихой, умной и добродетельной. Слишком странной, впрочем, для её возраста. На время бракоразводного процесса Джона и Рэйны Ерин забрал юную принцессу в Алменскую империю, пожалуй, несколько недель девочке лучше пробыть здесь. Марии не стоит видеть всех этих судов, споров… Куда лучше пока побыть здесь, в купели истории, в сверкающей Алменской империи. Впрочем, вернёмся к мыслям об Иннароизе. Император, пожалуй, искренне пытался вернуть империи то величие, которым она обладала при Инарде. Но его прапрадед был, во-первых, удачливее, а во-вторых – умнее. И дальновиднее. Первый император, в отличие от своего потомка, хорошо видел и чувствовал людей. Да уж что-что, а слепо жесток Инард не был, вопреки всем вампирским преданиям о нём. Иннароиз был заколот собственным фамильным кинжалом в своей же спальне. Кровью бывшего императора с тех пор прокляты алменские земли. Из-за страшного греха – предательства – теперь страдают люди, теперь Алменской империи никогда не вернуть того, что она когда-то имела.Стук колёс будто отвечал его мыслям – «Да, да, да!», кучер ничего не кричал и не пел, вопреки своему обыкновению. Клир Ерин проезжал в своей карете по улицам столицы Алменской империи. Вот-вот должно будет начаться главное богослужение года, и он, как один из четырнадцати главных клиров обязан присутствовать на нём. Ерин всегда раньше мечтал о такой участи, даже в детстве, когда его братья грезили о военных победах и карьере королевских или императорских гвардейцев, но сейчас, уже добившись того, чего желал в детстве, он не понимал, почему радости у него ничего не вызывало. Расшитые золотом богослужебные облачения не становились поводом для радости, даже то, что он был самым молодым клиром, его не радовало. Ерин проезжал в своей карете по улицам столицы. Колёса стучали по каменным мостовым, отвечая его мыслям. Поднимать занавески было непринято, но мужчина и без этого прекрасно знал, что происходит снаружи. Потому что так всё происходило всегда. Вряд ли сегодня всё будет как-то по-другому. Всё было так предсказуемо! Пожалуй, пару раз, когда молодого Ерина только избрали клиром, все эти церемонии были даже интересны мужчине, но, по истечению некоторого времени, всё это опостылело и стало скучным. Если бы только хоть что-то менялось. Ерин хотел бы видеть хоть что-то новое… Хоть что-то новое.
Его жизнь была скучной. Пожалуй, следовало согласиться с братьями, которые вздыхали и сочувствовали ему. Но согласиться с ними – означало признать свою неправоту. Ерин всегда знал, что гордыни ему не занимать. Плохое чувство, ужасный порок, но мужчина не мог ничего с собой поделать. Как только надо было признать за собой какой-то недостаток, признать свою вину, признать, что он был не прав, клир не мог совладать с собой. Не признавал. Отрицал всё. Мог даже вспылить. Ерин прекрасно понимал, что так нельзя, что он виноват, что следовало бы куда теплее относиться к братьям и сестре. Но… Гораций не мог принять чей-либо совет сразу, а клир не находил в себе сил что-либо повторять. Пожалуй, следовало признать, что он слаб. Горделивый человек редко бывает сильным. Ерин прекрасно понимал это. Он знал, что так нельзя было продолжать. Гордыня… Бессмысленная и глупая страсть, выросшая из гордости. Корень всех грехов. Ерин тяжело вздыхает. Избавиться от этого порока ему просто необходимо. Потому что иначе он скоро станет гневлив и раздражителен. А этого в его работе никак нельзя допустить. Он, всё-таки, клир, духовное лицо, человек, который должен был стать примером для остальных, тем, кого хотелось слушать, тем, за кем хотелось пойти.
А кем он был на самом деле?
Ерин не был не милосердным, ни доброжелательным, ни сильным духом, ни мудрым, не умел убеждать… Словом, он не содержал в себе ни одного качества, которое должно было быть в священнике. Был усидчив… С таким же успехом он мог бы стать нотариусом или банкиром! Там тоже нужна была усидчивость! Пожалуй, даже больше, чем здесь… А здесь нужна была готовность выслушать и понять, готовность помочь и сопереживать. Нужно было уметь любить и чувствовать. А Ерин этого совсем не умел. С детства он всегда воспитывался с мыслями о том, что проявлять любые чувства на людях – неприлично и недостойно. С детства он каждый день слышал о том, что чувства – лишь низшая форма выражения своего отношения к кому-то. И с детства юный клир привыкал к тому, что это считалось нормой. А сейчас… Ерин совсем не был тем человеком, который мог бы стать кому-то духовным наставником. Даже в богов он, и то, уже не совсем верил – тому ребёнку удалось убедить его в том. Удалось. Возможно, Ерин сам когда-нибудь пришёл к той мысли, но… Клир должен был убеждать людей сам. Утверждать в их вере. Направлять их. Помогать им определиться в том, что именно им нужно. Он сам должен быть настолько твёрдо убеждённым в своей вере, что…
Ерин не относился к числу тех, кто был достойным представителем священства. Так он считал.
Люди выглядывали из окон, с балконов и приветствовали его, другие стояли перед домами и тоже кричали. Славили. Благословляли. Ерин слышал эти крики, их слова, обращённые к нему, слышал даже детские голоса в этом нестройном хоре. Когда клир проезжал мимо, толпа, славящая его, бросалась вслед за каретой, люди так же продолжали кричать. Все, кто только мог бежать, бежали за экипажем. Можно было даже услышать в этом всём гаме стук башмаков и чьё-то сбитое дыхание. Но, постепенно, голоса начали затихать, да и не слышно было уже, как кто-то бежал позади. Карета уже подъезжает к собору – догадался Ерин.
Двери кареты раскрыли, какой-то человек помог клиру спуститься на землю, не запутавшись в этих длинных золотых одеяниях. Почувствовать под ногами этот мягкий синий ковёр… Ерин прекрасно знал, что на него смотрят сейчас все, впрочем, его это уже давно не смущало. На других клиров тоже всегда все смотрели. Никто уже не обращал на это внимание. Так и должно было быть. Ерин шёл по этому, постеленному специально для него, ковру и всё же постоянно возвращался мыслями к тому, что он-то, достоин всех этих почестей точно не был. Ещё несколько шагов – и на ковре лежат специально выращенные и оборванные для этого бутоны белых роз.