Вернуться в сказку

— Поверь мне, — продолжает Алесия, — он не тот человек, который по-настоящему заслуживает презрения. Мы — все собравшиеся в этом доме сегодня — очень ему обязаны. А я так даже жизнью.

Истнорд пожимает плечами. Почему-то он не верит. Граф всегда казался ему человеком абсолютно бесчувственным, и осознавать то, что ему кто-то был обязан, было сродни тому, что он жестоко ошибся, что не смог разглядеть что-то. Разве можно было судить так, сразу?

Анна всегда была внимательнее и усидчивее его. И, пожалуй, морально сильнее, хоть он и считал всегда иначе. А ещё, она умела прощать, признавать себя неправой, просить прощения у того, кого обидела. Леон зря обидел тогда её. Она не была виновата ни в чём из того, что с ним произошло. И она, правда, пыталась найти наиболее оптимальный для него выход. Она уважала его выбор, старалась уважать. Это он, почему-то, считал себя вправе вершить её судьбу, хоть и не имел на это никакого права, это он, почему-то, считал себя тем, кто мог решать за неё. Анна не могла позволить этого ему, а он обижался на неё. Наверное, Алесия была права, он был глуп, раз считал себя лучше её. Сестра была для него тем, кто всегда поддерживал его, а он считал, что она глупая, что она всего лишь девушка, которая ничего не умеет, ничего не может… Энни была сильнее его во многом. И, если бы он был чуть внимательнее, он бы понял, что замуж за этого человека она вышла только потому, что её семья терпела настолько бедственное положение, что необходимо было что-то делать. Она прекрасно всё понимала. И скорее всего, видела и то, что граф не любил её. Леону было стыдно. Стыдно за свою поспешность, за свою глупость. Анна, скорее всего, будет страдать из-за его эгоизма. Алесия была права — он всего лишь глупец. Всего лишь глупец…

— Знаешь, мне жалко твою сестру, — грустно произносит мисс Хайнтс. — Она умнее тебя, но не уверена, что это принесёт ей много счастья.

Леон вздрагивает. Он не хочет даже думать о том, что Энн будет несчастна. Он не хочет думать о том, что кто-то может сделать её несчастной. Она ведь всегда была для него примером упорства, независимости, свободы… Она называла себя «самой счастливой». Анна была умной, смелой, доброй — примером для него, самой себя и других. Истнорд не мог представить, чтобы кто-то смог сломать её. Это всегда казалось ему чем-то немыслимым.

Он и сам не замечает, что Алесия кажется ему уже куда менее неприятным собеседником, парень словно привык к ней за время их разговора. Да и глаза её не смотрели на него уже так насмешливо. Леон привыкал к племяннице короля. Она уже не казалась ему, настолько достойной презрения.

— Она лучше меня, знаешь ли, — задумчиво, не обращая внимания на реакцию собеседника, продолжает девушка, — сильнее, даже умнее. Когда она только появилась в столице, она была почти в той же ситуации, что я когда-то, только вот вышла из неё она по-другому. Но, понимаешь, я не думаю, что это сделает её счастливой. Я уважаю её, твоя Анна многого добилась, поверь мне, только вот придётся ей, скорее всего, нелегко.

Алесия почему-то вздрагивает. Леон не сразу понимает, почему она замолчала. Когда он поднимает глаза, чтобы посмотреть на неё, он едва удерживается от вскрика — на её белое платье капали алые капельки крови. Девушка испуганно смотрит на собеседника. Она не понимает, что именно происходит. Истнорд замечает глубокий порез на её руке. Мисс Хайнтс растеряна, во взгляде её голубых глаз уже давно нет привычной насмешливости, парню даже кажется, что она сейчас от страха едва может дышать. Леон хватает её за здоровую руку и почти сразу же слышит за спиной непривычно строгий голос Горация Бейнота, одного из друзей графа Хоффмана.

— Что тут случилось, господин Истнорд?!

Алесия поворачивается к нему. Девушка слишком напугана сейчас, чтобы мыслить хоть сколько-то адекватно. Она сейчас не делала ничего, чтобы была возможность порезаться, а тем более — порезаться так сильно. Просто разговаривала с Леоном, но тот точно никак не мог ударить её, тем более, ударить ножом. Во всяком случае, она бы увидела это, как-то почувствовала. Что такое могло произойти с мисс Хайнтс, чтобы произошло это?

— О, боги! — выдыхает Бейнот потрясённо. — Как ты могла так порезаться? Да сбегайте уже за доктором, Истнорд! Быстрее!

Молодой человек убегает. Алесия готова зарыдать от ужаса. Ей больно. Очень больно. Но страшно куда сильнее. Хотя бы потому, что она не понимает, что такого она могла сделать, чтобы с ней случилось подобное. Девушка чувствует себя куда слабее, чем обычно, почти так, как чувствовала себя постоянно до встречи с Хоффманом, но заплакать перед Бейнотом она права не имеет. Ей хочется плакать. На самом деле — хочется. Почему же Гораций, как всегда, так некстати появился рядом? Она сердится на него. Сильно сердится. И, в тоже время чувствует себя почти обязанной ему. Иначе рядом с ней находился бы Леон… Она не хочет видеть рядом с собой того парня.

***

Обучение магии всегда считалось наиболее сложным, нежели что-то другое. В Академии магии, обычно, детей начинали учить с пяти лет. Только в семь они начинали потихоньку приступать к практической магии. Начинали с самых лёгких заклинаний. И первые четыре года были не самыми продуктивными — дети изучали всего по два заклинания в год. И это считалось много. Нейтральная магия считалась наиболее лёгкой, поэтому, обычно, ни светлых, ни тёмных магов из Академий не выходило. Таким тонкостям детей обучали дома. Магия считалась самой сложной наукой, которая только могла быть. В ней было столько всего. Никто не мог сразу овладеть ей. Седрику начальная магия давалась легко, Хельге — тоже, а Леонард долго не мог понять, что к чему… Это было тем, объяснить что было почему-то очень трудно. Обучиться чему-то без наставника было практически невозможно…

Жуткий грохот заставляет Мердофа подскочить какой раз за день. Мария пытается разобраться в том заклинании, которое она нашла в одной магической книге, которую почему-то хозяин квартиры забирать с собой не стал. Девушка в гневе бьёт кулаком по столу. Опять не получается! Да что она не так делает то? Вся в саже, в царапинах и даже в синяках она совсем не походила на традиционное представление о том, как должны выглядеть принцессы. А ещё рубашка, в которой она была, совсем помялась, испачкалась, к тому же, даже если не считать пуговицы на ней, можно было догадаться, что пара нижних отсутствует. Видимо, Мария, когда рассердилась особенно сильно, со всей силы дёрнула рубашку за нижний край. Фаррел была рассержена. Очень рассержена — у неё ничего не получалось. Совсем ничего. И валяющиеся на полу долбанные осколки долбанной посуды, стоявшей на долбанных полках в этом долбанном шкафу это лишь подтверждали. Девушке хотелось что-нибудь швырнуть в стену. Так, чтобы это «что-нибудь» обязательно сломалось. Или нет?

Мердоф осторожно выглянул из-за двери. Сидя в соседней комнате, он чувствовал себя абсолютно беспомощным, неспособным хоть как-то помочь. Это раздражало его. Он привык хоть как-то контролировать ситуацию. Хоть насколько то. С его нынешней спутницей это было почти невозможно. С ней всегда происходило что-то странное и непредсказуемое. Но она была тем человеком, кто не осуждал его за то, что он думал, чувствовал… Она считала, что он имел право на это. И за это ей можно было простить эту её непредсказуемость. К тому же, девушка всегда хотела помочь. Да и вряд ли все эти неожиданные события зависели от неё. Просто было такое чувство, что принцесса притягивала их к себе. Мария сама не хотела этого. Она не могла жить спокойно, но в этом, пожалуй, её вины не было. Девушка всегда растеряно пожимала плечами, когда что-то случалось с ними.

Кажется, Мария начинала успокаиваться. И нужно было только не разозлить её сейчас, чтобы избежать ещё одного приступа гнева. Ведь достаться могло и Айстечу, а это несколько не входило в его планы на сегодняшний день. Он совсем не хотел быть убитым. Во всяком случае, точно не сегодня. Парень осторожно входит в комнату. Бывшая принцесса усмехается, правда несколько грустнее, чем обычно. Наверняка, ей неприятно, что все её отчаянные попытки хоть что-то сделать потерпели неудачу. Ему тоже было бы неприятно. Он прекрасно понимал, её чувства…

— Ай! — вдруг вскрикивает девушка. — Вот блин! Никогда не буду больше заниматься этой проклятой магией!

Мердоф быстро оказывается рядом. Мария держится левой рукой за запястье правой. По рукаву рубашки расползается красное пятно. Принцесса, кажется, нисколько не удивлена. Айстеч, увидев, что случилось, бросается в соседнюю комнату за бинтами. Девушка, оставив здесь и книгу, и весь тот беспорядок, что она учинила, идёт за ним. Пожалуй, ей стоило притвориться смертельно больной — она, и так, довольно сильно поранилась, не убирать же ей за собой ещё и этот бардак?! Мария достаточно пострадала от этой магии! А Мердоф, кажется, готов будет забыть про то, что она тут натворила…