Вернуться в сказку

Теодор ахает от удивления. Конечно, он когда-то проходил это на уроках богословия, но это были его самые нелюбимые уроки, потому что на них нужно было сидеть смирно и просто слушать. Разве могли непоседливому ребёнку они нравиться? Но что такое «обрывок раскаяния» Траонт смутно помнил. Он тогда сам обратился к Джулии за объяснением.

— Вторая фаза Пророчества, — говорит мужчина тихо, — включающая в себя раскаяние Блудницы и досаду Избранной.

«Барон» удивлённо смотрит на него. Кажется, он ожидал услышать что-то другое. Или просто сам не знал, чего ожидать от ответа. Граф сам не вполне понимал Пророчество, с его Блудницами, Избранными, Безумцами и Несчастными. Тот, кто писал это, скорее всего, был не в здравом уме, но учителя в Академиях магии почему-то считали, что юные волшебники обязательно должны были знать это. А вторая фаза этого Пророчества не могла не казаться странной.

— И что это означает?

Теодор пожимает плечами. Как будто кто-то мог ответить на этот вопрос?! Едва ли даже священнослужители могли ответить на это. Фигуры, данные в Пророчестве, были слишком абстрактны. Джулия как-то сказала, что всё это будет скорее похоже на стечение обстоятельств. Блудница — да сколько таких женщин?! В общем-то, и герцогиню Траонт при желании можно было так обозвать. Избранной же почему-то считалась его дочь, Мария, но и это вполне могло тоже оказаться неверно. «Часть мира, рождённая в другом»? Но не одна же она родилась в другом мире! Та же Роза, тоже дочь Кассандры, родилась на Земле, как и Мария, и тоже, наверняка, имела какую-то магическую силу. Теодору до сих пор было интересно, куда могла деться эта девчонка. Кесс следила за ней не хуже, чем следили когда-то за ней самой по приказу её отца. Траонту было немного жаль Генриха. Он не был виноват в ни в чём из того, что происходило в его королевстве, разве что в том, что был слишком мягок и не мог справиться с этим сразу, как сделал бы их отец, его, Генриха, Джулии и Теодора.

Иногда графу Траонту казалось, что Мария была похожа на своего деда-короля. На того, кто по материнской линии являлся ей прадедом. Брак Теодора и Кассандры никогда бы не допустили. Их отношения были кровосмесительными, а это был грех даже больший, чем брак дворянки с простолюдином. Наверное, поэтому Кесс так пыталась задвинуть старшую дочь на задний план. Только вот Мария не была похожа на неё. Да даже от Джулии у неё было больше, чем от матери! И как же Теодор надеялся, что она, эта девочка, не окажется Избранной из Пророчества. Он не хотел этого. Не хотел…

— Кровавые знаки и у той, и у другой, — произносит Траонт. — Но какими они будут, и что будут означать, нам не объясняли.

Хозяин дома встаёт с кресла и подходит к окну. Давно уже он пытался расшифровать Пророчество, но ничего не получалось, как он ни старался. Ни малейшей зацепки. Просто бессмысленный текст на древнем языке. Что именно имела в виду его мать, когда говорила, что именно в этих текстах можно найти то, что изменит жизни всех людей в этом мире?

Что именно?

***

Леон сидит на подоконнике в большом доме графа. Мысли, которые приходят ему в голову, трудно назвать весёлыми. Он был виноват перед Анной, виноват так, как не бывало никогда раньше. Сестра любила его, беспокоилась за него. Не стоило тогда отвечать ей так резко. Он заслужил эту пощёчину, заслужил, по правде говоря, и более суровое наказание. Но его сестра была всего лишь девушкой, слабой, хрупкой, мечтающей лишь о счастье… Хоффмана, её мужа, он ненавидел и всем сердцем презирал. Что такого было в нём? Богат, умён, красив, но бессердечен, чёрств, холоден, не способен на проявление хоть каких-то эмоций. И он не любил его Энни. Для него она была скорее частью интерьера, нежели живым человеком, которого можно было любить, уважать… Граф был не тем, о ком всю жизнь так мечтала Энн — кому как не Леону знать об этом? Георг сам был скорее машиной, нежели человеком. Он не знал, что такое чувства. Что такое боль. Что такое любовь. Он не был человеком. Не имел право называться им. Не о таком муже мечтала Анна. Она всегда хотела быть любимой, единственной, а разве с графом она может даже думать о таком? Хоффман привык быть тираном, деспотом во всех сферах своей жизни, и он не станет менять что-то в своей жизни для Анны. Зачем она была нужна ему? Почему он выбрал именно её? Эти вопросы давно не давали спокойно спать Леону. Энни была такой же девушкой, как и все те, кто окружал него. Разве что чуть более гордой. Но зачем она ему? Она никогда в жизни не сможет смириться с второстепенной ролью, а у Хоффмана первую роль в его жизни она не сможет получить никогда. Этот человек жил своей работой. И всё. Нет, безусловно, он был начитан, образован, имел неплохой музыкальный и художественный вкусы, но разве эти его качества могли как-то сравниться с простой человеческой способностью любить? Леон ненавидел этого человека и презирал его всей душой. Граф казался ему почти чудовищем, да что там и думать, Георг, безусловно, и был чудовищем. Энни любила его. Но только вот за что? Она была красивой молодой девушкой, которая могла бы рассчитывать и на жениха получше. Но почему она любила его? Его, неспособного полюбить её в ответ? Порой казалось, что Хоффман не умел и ненавидеть. Он, действительно, был почти машиной — делал всё идеально, был всегда безукоризненно вежлив в любых ситуациях, старался всегда улыбаться, хотя улыбка его выходила натянутой, почти никогда не хмурился… Способен ли он был на самом деле хоть на какие-то чувства? Хоть на ненависть? Леон был уверен, что нет. Как такой человек может уметь любить, сопереживать? И все его друзья были под стать ему — безукоризненно одетыми, безукоризненно вежливыми, безукоризненно красивыми, но такими же холодными и бесчувственными. Молодой Истнорд ненавидел Георга Хоффмана за эту его ледяную идеальность. Потому что не будь он так идеален, Анна бы его не выбрала. Энни всегда хотела от жизни лучшего. Но Георг не был лучшем в её понимании. Да, он, возможно, был заботлив и внимателен к ней, но Леон был уверен, что, не будь Энн так влюблена, она обязательно увидела в его действиях какой-нибудь корыстный интерес. Потому что этого интереса просто не могло не быть. Истнорд не представлял себе, что у такого человека, как Хоффман могло не быть корыстного интереса. Потому что… Да хотя бы потому, что денег у графа было столько, что о бескорыстности, как казалось молодому человеку, говорить было странно.

Алесия Хайнтс была одной из друзей графа. И она нравилась Леону меньше всего. Анна была совсем не такой. Его сестрёнка Энни была чище, невиннее, что ли? И она ещё могла искренне любить. Алесия же, казалось, любить уже давно разучилась. Эта женщина, называть её девушкой у Истнорда язык никак не поворачивался, была так же холодно идеальна, как Хоффман, была так же блистательно красива и так же бесчувственна, как он. Пожалуй, она была тем, с кем меньше всего хотелось связывать свою жизнь. Да, она была красива, даже умна, но она не была способна любить. Она была просто красивой оболочкой, разглядеть что-то за которой было просто невозможно. Была ли эта оболочка пустой? Леон был уверен в этом.

Даже платье, которое было сейчас на ней, идеально подходило ей. А волосы? Прекрасные белокурые волосы, в которые влюблялся не один мужчина? Всё в ней было слишком. Когда она улыбалась, обнажался ровный ряд жемчужно-белых зубов, когда она смеялась, звуки звонкого голоса будто рассыпались и растворялись в комнате, где она была. А улыбалась или смеялась эта леди всегда. Ступала она осторожно, бесшумно, словно кошка, и грациозно. Красивая. Ослепительно красивая. Почему Хоффман не выбрал её? Они идеально подходили друг друга. Главное, оба были неспособны любить.

— Не дуйся на Хоффмана, мальчик, — будто слыша его мысли, фыркает мисс Хайнтс. — Он куда более сложный человек, чем кажется твоей глупой головке.

Леон готов рассмеяться — сложный человек и граф. Да что могло быть сложного в этом секретаришке? Что он мог чувствовать?! Да, он был умён, красив, богат, но все хорошие его качества на этом заканчивались. Что было хорошего в этом человеке? Он не был способен на проявление каких-либо чувств, он не был способен, вообще, что-либо чувствовать, всегда был холоден. И Анна страдала от этого. Страдала, он, Леон, был её братом и чувствовал это, хоть девушка старалась и не показывать этого. Сколько он себя помнил, Энни была всегда готова смеяться, шутить. Она никогда никому не позволяла заставить себя плакать. И Истнорд не смог бы простить графу её слёз. И не сможет простить их.

Что сложного могло быть в этом человеке? Да будто он видел что-то, помимо своих цифр и отчётов? Разве всерьёз интересовался чем-то кроме этого? Алесия серьёзно смотрела на Леона, будто хотела дождаться чего-то. Но парень не понимал этого. Он просто хотел поскорее отделаться от неё. Ему было противно её общество.

— Я не мальчик, — упрямо возражает Леон. — И этот человек не может быть сложным. Он обычный кабинетный человечек. Он не способен показывать какие-то эмоции!

Алесия усмехается. Красивый рот коверкает эта усмешка, впрочем, даже сейчас мисс Хайнтс ослепительно красива, как и обычно. Длинные волосы спадают на оголённые белые плечи, она всегда казалась всем прекрасной. Достаточно прекрасной, чтобы благоговеть перед её красотой, и достаточно распущенной, чтобы презирать её. Голубые глаза необычно строго для неё смотрели на Истнорда. Услышав его ответ, девушка смеётся, как будто услышала что-то смешное. Леон краснеет от этого смеха. Ему неудобно находиться рядом с этой женщиной.

— То есть, с тем, что ты совсем ещё глупенький, ты согласен? — смеётся она. — Не мальчик? Как же не мальчик? А кто ты тогда?

Молодой человек краснеет ещё больше, хотя ещё минуту назад ему казалось, что дальше уже некуда. Он готов провалиться со стыда от этого насмешливого взгляда, который обращён к нему. Алесия совсем не стесняется так смотреть, хотя, пожалуй, и Анна бы не стеснялась. Но Энни была его сестрой, ей это было позволительно, хоть она и была младше его.

А мисс Хайнтс не была ему никем. Просто знакомая мужа его сестры. Красивая, но пустая, в общем-то, девушка. Разве нужно было слушать её? Это можно было даже назвать неуважением к самому себе. Она была красива, да, но это было, пожалуй, единственное её хорошее качество. Была ли она умна или глупа говорить тоже было странно. Никто никогда не задумывался над этим.

— И говорю же, не думай о Хоффмане так, — говорит она уже серьёзно. — Он хороший человек, хоть и странный.

Леон недоверчиво смотрит на девушку. Белое платье на ней смотрелось несколько странно. Истнорд когда-то слышал от матери, что белый цвет означает невинность, а назвать Алесию невинной у него язык не поворачивался. Что творилось в её душе? Переживала ли она из-за чего-то? Или могла только смеяться? Энни, его маленькая Энни, старалась относиться ко всем друзьям своего мужа как можно спокойнее. Почему? Было ли это знаком того, что граф уже начал плохо относиться к ней или нет? Леону хотелось убить этого человека. Он был тем, кого хотелось ненавидеть. И кого ненавидеть казалось по-настоящему глупо. Молодой Истнорд не был похож на своего отца. Все и всегда говорили ему это. В общем-то, и Анна не была похожа на него. Слишком свободолюбива, упряма… Как она себя будет чувствовать в браке с Хоффманом? Леон беспокоился за неё. Она была всем, что у него осталось. Больше никто не беспокоился о его судьбе, о его здоровье, о его интересах, больше никто не старался поддерживать его в любой ситуации, больше никто не старался спасти его от голодной смерти, когда, поссорившись с отцом, он оказался на улице…