Версты
Шрифт:
БИБЛИОГРАФИЯ
тюрнста и спекулянта Невзорова, уже гораздо лучше — потому что такая же невероятная нелепость рассказа настолько здесь искренно самоуверенна, что воспринимается как законный И удачный «прием». Лучший же рассказ в книге — «Голубые Города), трагическая (все трагическое у Толстого неизбежно становится трагикомическим) судьба идеалиста Революции в советской провинции. Сам идеалист весьма аляповат п марио-нсточен, но жнвенисателы.ын дар автора находит себе подходящее поле в удивительно жи-вом п ярком изображении захолустной обывательщины процветающей под тончайшим лаком советизации.»Голубые Города» надо причислить к лучшим рассказам одного ца наших лучших рассказчиков, может быть единственного русского писатели наших дней соедипяющаго настоящую художественную ценность с безусловной "читаемостью-; и полным отсутствием скуки.
Новый роман Андреи Белого должен был бы стать литературным событием. К сожалению мы изменчивы и неблагодарны , п легко забываем на тих благодетелей. Андрей Белый стал не «современен», 4 а так как
только стилиста и только му у него и учились ( и Ничем не научились: поскольку орн! ментальная проза жвша, всецело восходит к традици Ремизова и Лескова, не Белого Но «Серебрянный Голубь» «Петербург/. — : романы, роман столь же крепко поетроенны как романы Достоевского и Бал» зака с сюжетным развитием т; кого напряжения на какое г способен ни один из валя современников. «Москва» тон ;юмап. и сколько мы може судить по началу роман не х; же двух первых.
Оригинальность Белого ка романиста определяется соч( Танием в его романах двух бы несовеместимых элементе С одной стороны напряженна сюжетность, по природе определенно мелодраматическая и этой мелодраматичностью бли< ко родственная кинематографу ? «Петербург» кажется уже оы переложен На экран, и из <Мо( н'вы» вышла бы превосходна фильма. Но этот кинематогр] фпчеекпп мелодраматизм разв! вается на фоне стиля слуэя щего целям чисто-метафизичв кпм. Посредством стилистичя ких приемов Белый разлага^ строй видимого мира па осек нечно-текучпе и раз пересекающиеся вихр> Стиль Белого . как орудие е метафизики . сводит действ телыюсть к вихрям и слова .Монотонный анапестический ритм, непрерывающийся в пр зе Белого С"«Петербурга»—вн шнее выражение восприятия .м ра, как непрерывного пото4 ?роев-, а напряженная «слов спость» его стиля и непрекр; щающееся словотворчество — п/ стояино возобновляемая раб та уловления этих «роев» в п стояино ?рассыпающийся и н| когда не адекватный «стро^
Самые «обще-доступные» ннцы «Москвы» (как и в «Пг. ступленни Котика ЛетаеЕ комические и сатирические зоды,И ОНИ легче всего отдел мы от ткани романа и пригодн!
вас. шография
сего для цитат.*) Драматически эпизодгл гораздо теснее свя-аш.г с "сковным сюжетным стершем, н оторванные от него те-яют свой смысл.
Основной недостаток Белого ссгда было некоторое отсутствие яовепности, некоторая безот-гтственная, как бы, духовность духовность < стпхнпиаго духа» спяотной, не сгорающей в ог-с саламандры. Отсюда невоз-ожность для него быть чело-;пески серьзезными. В новом Ч) романе, как будто замечает-екоторый поворот от еала-авдп ы к человеку и отдель-ые то си, особенно сам герои рофессор Норобкйн несомненно е всего до сих пор Данного Белым. Но до выс-сго выражения человеческого. ) трагедий п до возможности магического Белому всетаки да-ко. II поэтому «крестный путь» офессора Коробкина с его ко-;ч,.ым п по настоящему по-ясающим мученичеством приедятся воспринимать как сим-(Яическую мелодраму, по не Ж трагедию, или может быть к; трагедию в ее до-художе-Й'екном ритуальном смысле растсп страдающего бога, не человеческом, праведно-б) 1ыс-яном смысле «Антигоны» и ьгамемнона».
;енный г;; молодого по-э.тсьпч которого бы можно бы-;ак романиста сравнивать
Пслым — Феднн. Его роман Ърода и Годы» выдающееся
одинокое явление. Как мне и ыпе уже приходилось отме-ать , Фёдин единственный из шг'.х младших современников леюншп создавать живых лю-•п, как это умели делать 'Гуриев, Толстой и Достоевский. оэтому я приветствую нере-
Иатку отдельной книжечкой шзодов его романа в которых швлясгся мужик Федор Ле-НД1Н1 (Федор Лвпенвця Гос. зд. 1926), одно из лучших соз-
даний во всей портретной галерее русского романа.*)
Но кроме Федина никто из молодых бытописателей не умеет изобразить отдельного живого человека — все лица расплываются у них в какой-то однородный , безипдивидуальной массе, — может быть законное и неизбежное следствие величайшего в мировой истории движения масс. Это отсутствие людей распространяется даже на писателей той группы к которой принадлежит сам Феднн, тех кого можно назвать петербургской или «западнической» школой. Роман крайнего и принципиального <западника» В. Каверина «Девять Десятых Судьбы» (Государственное Издательство , 1926) населен такой же недиференицированкой толпой, как и романы Пильняка и рас сказы Никитина: Действие романа происходит в октябре 1917 года. В нем есть .массовое движение, есть биение Октябренок революции, по (кроме явно взятого у Достоевского шантажиста Главепкаго)) нет люден, а только марионетки, А в области сюжета < сюжет &ку !.- ? .
ечно далеко до «орнамен-талч ста » Белого. История — октябрекнй переворот дан ЖИВО и убедительно, как движение масс: на движение все беллетристы .мастера. И<> сюжет — сухая, плохо натя! утдн проволока. Каверину кс удалось преодолеть гццноз.1 массового романа».
«Массовой роман» стал национальной формой
искусства. Со времени талантливого, хотя и не по чину претенциозного «Голого Года» Пильняка он за-| другие роды прозы, и)*) 0:;ш| из таких эпизодов вос-юизводится и нестоящей книж--.<• Верст».
*» «Городи и Годы» были перепечатаны в «Днях». Там-же. печати; I сь от] ывк! из «Москвы» Белого и из «Кюхли» Ть.нянова. Вообще среди зарубежной прессы, «Дни» приятно выделяются културиостью своего литературного отдела и определенным интересом к отечественной Литературе .
БИБЛИОГРАФИЯ
привлек почти что все лучшие силы. К массовому роману принадлежит и первый роман Артема Веселого, «Страна Родная» (оемля и фабрика, Москва 1926). Начав с великолепной полифонической прозы «Волнипы> (см, «Версты» № 1) Артем Веселый в «Диком Сердце», написанном тем же полифоническим сказом, показал себя мастером авантюрного, или скорей героического рассказа. В «Стране Родной» он несколько умерил свой стилистический разгул обнаружил новый редкий в паши дни дар, настоящего юмора, и написал мне кажется, лучший «массовой роман» изо всех доселе написанных. Артем Веселый не даром выбрал себе такое имя (я предпологато что это псевдоним) — в нем действительно есть какая то бодрящая веселость от которой мы давно отвыкли. Это не легкость А. Толстого, потому что у Артема Веселого есть мозги — есть сила суждения, есть приближение к тому истинному духу комедии, который как о том пишет в этой книжке «Верст» Рамон Фериан-дез,прслиологает установившуюся иерархию ценностей. Тема Артема Веселого совершенно схо дна с темой «Голого Года» — 1918-1021» года в дальнем уезде Восточной России. Но какая разница — какое отсутствие претензий , рассуждений и потуг на историософию: какой бодрый быстрый сказ; какое здоровье даже в юмористическом подходе к ужасам. II вместе с тем какой широкий изобразительный размах, какое подлинное проникновение духом этой новой формы «массового романа». В Артеме Веселом больше чем в ком нибудь я чувствую «бодрящий холодок» молодости, который позволяет мне надеяться на будущее русской литературы.
Единственное что мне не нравится в «Стране Родной» —- это эпизод деревенского быка бросающегося на поезд и накоыец раздавленного. Из дальнейшего видно , что это символ неизбеж-
ной неудачи деревни в борьбе с городом. Такия дешевые украшения можно оставить газетчи^ нам. Еще маленькая небрежность: эс-эрский начальник штаг ба восставших крестьян в одной главе называется Павел Иванович, а в других Борис Иванович. Это досадно.*)
Говорят, что Артема Веселого особенно урезывает коммуни^ стическая цензура {хотя, если не ошибаюсь, он сам коммунист). Это очень вероятно, так как ничего более «объективного», ничего менее «официозного» и в то же время более жизненного? чем «Страна Родная» (за исклв! чением совершенно лишнего эшР зода быка с поездом) в советской» литературе еще не появлялось.
Новый роман Леонова «Ба^ суки» (Государственное изда-телр ство , 1926) — разочаровывает, Это то же «масовой роман» .н< Леонов слишком склонен к рефлексии и интроспекции чтобн удачно справляться с этой фоф мой. Лучшее в «Барсуках» пер« вая часть, но и она скучна и полна реминисценций: все это былс
когда-то сделано гораздо лучше Ремизовым и Горьким. Этг слепые искатели правды отмё 1 чены знаком елгшком определенной эпохи. Тем не мене« Леонов остается большой 1 адеЖ| дой и большой «заботой >. Эт< писатель внутренне стеснена ы: советской несвободой, и позто| му (может быть подсознательна неискренний в своем творчестве По духу своему он тесно связа] с Горьким, — у него есть Горы ковское инстинктивное отвраща нне ко всякой грубости, Щ всему что (духовно) не в белья перчатках. II необходимость сать только о грязи и грубост: приводит Леонова к незаживг емому надрыву. Самое гла для Леонова найти свой сте$ жень и в нынешних обстоятед!
*) Эпизод из романа «Стра Родная» воспроизводится в В; стоящей книжке «Верст».
БИБЛИОГРАФИЯ
ствах это может быть безнадежно. Отсутствие же стержня пока эбееемысливает его как творящее целое. Единственные его Постижения «Туатамур» и «Ко-вякпн» еще только блестящие упражнения виртуоза за которыми не встает личности ху-жника и человека.
Кюхля» Тынянова ГГосудар-ственпое Издательство , 1925'), биографический роман о Вильгельме Кюхельбекере^ — произведение нового в русской литературе рода. Его сравнивали с «Ариэлем», биографическим ровном Андрея Моруа о Шелли но если II Моруа и Тынянов ставили себе задачей дать цельный образ исторического лица, у Тынянова есть то чего нет у Моруа — подлинное чувство истории. ( Приписывая Тынянову качества которых нгт у Моруа и вовсе не хочу ирипнсы-ь ему какое ипбудь превосходство над французским писателем: : по совершенству своего мастерства, по уверенной экономии средств, по умению гтг'очт:, роман, Моруа настолько выше Тынянова, насколько большой мастер может быть выше начинающего ученика.) Исторический роман еще не-вно был не в чести и казался жанром годным разве что для юношества. Жанр, соединявший познавательные задачи истории 'с задачами собственно художественными по самой природе 1евоей казался ублюдочным.. Но для нас различие между историческим знанием и искусством кажется гораздо меньше чем оно казалось эпохе односторонне эстетической в литературе и односторонне источниковедческой в истории. Нам все Ьнее, что историческое познание, как только оно перестает быть просто критической каталогизацией источников и переходят к синтезу, — явление почти того же порядка, что художественное творчество. С |йругой стороны роман, за ред-