Вертеп

— Не надо! — подняла она ладонь. — Ради Бога. Я все это знаю — и про пьянку с приятелями в Сочи, и про дурацкую фотографию. Не надо. Так мало мне осталось, что я уже не могу тратить время на переливание из пустого в порожнее.

— Что же я могу предложить вам? Только вернуть кулон.

Он достал украшение. Однако старуха снова подняла возражающую руку.

— Тоже не надо.

— Почему? Вы рассматриваете это как гонорар?

— Нет. Это личная вещь. Это не может быть гонораром. Вы отдадите его не мне, а Лиле.

— Лиле? И сказать все? Как он попал ко мне?

— Конечно. Вы отдадите, когда закончите дело и установите истину.

Мазин наклонил голову.

— Простите, Виктория Карловна, полной уверенности у меня нет.

— Оставьте, это ложная скромность. Разве вы не хотите раскрыть истину до конца?

— Хотелось бы. Очень хотелось…

— Вы это сделаете. Не сможете не сделать…

«Ну и характер!»

— Кулон еще поможет вам. И вы, я вижу, на верном пути.

— В чем же?

— Вы уже наткнулись на противоречие: неумный человек и такое умное поведение.

Мазин посмотрел на Викторию Карловну в упор, ожидая продолжения.

Она покачала головой.

— Нет, я ничего не скажу. Я отдала вам свое доказательство. Что же касается мыслей, у вас их, я вижу, и без меня достаточно. Не думайте, что этих хитросплетений вам не распутать. Если хотите, в них есть много женского… Вот и все, что я могу сказать, — резко закрыла тему Виктория Карловна. — Да я-то, собственно, о другом хотела поговорить. У меня просьба…

— Я вас слушаю.

Неожиданно она спросила:

— Как вы относитесь к честному слову? Странный вопрос, правда?

— Для меня естественный. Я считаю, что слово нужно держать.

— Спасибо. Я так и думала, что могу на вас положиться. Я дам вам один конвертик. Для Лили. Передайте ей это, пожалуйста, после… через пару дней. Вы понимаете?

— Да.

— А пока, пока я не… вы понимаете, не нужно читать это письмо, хорошо? Она сама его вам покажет. Обязательно покажет.

Игорь Николаевич кивнул, понимая, что никакие особые заверения этой стойкой больной женщине не требуются. Она ему поверила, и этого достаточно и для нее, и для него.

— Я вижу, вы грустно настроены, Виктория Карловна, и утешать вас глупо, могу сказать только вместе с вами: жизнь и смерть, как теперь понимают, в руках Божьих, а его пути неисповедимы. Может быть, надеемся все-таки на лучшее?

Мазин поднялся, прощаясь.

— Мне Бог послал удел испытаний, но я не ропщу, я верю, что душа не умирает, и жду перехода со смирением. Хотя очень о Лиле беспокоюсь. Но Бог милостив. Я и на вас надеюсь, на закон в вашем лице, а больше на справедливость, какую в вас чувствую. Прощайте, Игорь Николаевич.

— До свиданья.

Она улыбнулась.

— Чудак вы, человек. Ну, спасибо на добром слове. А кстати, вы какой дорогой ко мне добрались?

— На троллейбусе, по Кольцевой.

— Я вам советую, спуститесь к пруду и пройдите немного берегом. Раньше там сплошной хламовник был, а теперь расчищают свалку. Богатые люди по берегу строятся, хотят чистым озером любоваться. Это рядом, — указала она дорожку, — только заросло и не видно отсюда. Пойдите. Скоро моя халупа завидным местом в городе будет. Ведь эти заросли до самого берега — мой участок, да сил на него нет.

Мазин наклонился и поцеловал ей руку…

Расстояние до пруда оказалось удивительно близким. С десяток деревьев и кустов да высокий бурьян, а за ними прямо по берегу широкой полосой самая настоящая свалка, в основном строительный мусор, который свозили сюда из микрорайона многоэтажек по другую сторону шоссе.

Мазин, конечно, знал о существовании водоема. До революции это было пригородное озеро, место пикников и даже первых в городе соревновании по новому и модному виду спорта — гонкам на яхтах.

Потом водоем захирел. Город стал расти в другую сторону, к заводу-гиганту — детищу пятилеток, туда и потянулись асфальтированные магистрали, там ставили памятники вождям, в том числе и обязательный после тридцать четвертого года памятник Кирову, который, хотя никогда в городе не бывал, но сказал незадолго до рокового выстрела, что успехи у нас громадные и хочется жить и жить. Жить Сергею Мироновичу долго не пришлось, зато слова отвечали духу времени, и их воспроизвели на темно-красном граните пьедестала.

О гранит плескались волны рукотворного «моря», как стали называть новое водохранилище. Здесь возник и яхт-клуб, и водный стадион с трибунами союзного размера, и другие сооружения для культурного отдыха с мороженым, вином и пивом, а уж водочка всегда водилась в ближайшем универмаге, возведенном тоже с размахом, но постепенно сокращавшем свой ассортимент, шли годы дефицита. Народ это не сразу заметил и к оазису культуры, отдыха и спорта тянулся дружно, сначала как к любопытной новинке, потом по привычке, а когда водку начали преследовать, со своей бутылкой и пирожками, которые приятно было разложить на берегу на скамейке, на газетке, и посудачить, поругать советскую власть, сохраняя, конечно, веру в то, что трудности временные, что войну пережили, значит, и борьбу за мир переживем, главное, чтоб войны не было, а уж бутылку раздобудем, переплатим, но выпьем, потому что Русь на этом веселии стоит…

А старое натуральное озеро зарастало тем временем камышом, зеленело водорослями, берега окаймлялись красновато-серым ожерельем строительных отходов, и посидеть там уже было негде, не то что заплыть, само название в обиходе сменилось, озеро стали называть прудом.

Все это Мазин, как старожил, хорошо себе представлял и потому удивился, выйдя на берег. Как говорится, где некогда все было пусто, голо, ныне вырастали дома, да какие дома, прямо с картинок из немецких журналов, из красного кирпича, с островерхими черепичными крышами, в два и три этажа, окруженные гаражами и прочими подсобными помещениями. Да, давненько не строили в России вот так открыто богатые, европейского типа, современные сооружения для личного проживания. Домов было всего шесть, но вблизи подвижный кран расчищал берег, подхватывая брошенный металл и бетон и укладывая все это в металлический кузов тяжелого самосвала.

Двойственное чувство испытал Мазин, глядя на развернувшееся наступление новой жизни. С одной стороны, всю жизнь мечтал он увидеть в наших городах вместо бетонных коробок и построенных еще в прошлом веке давно запущенных жилищ такие вот дома, какие знал лишь по заграничным фильмам. С другой, пересчитав возведенные здания и остановившись на шести, вспомнил социологический обзор: очередной опрос показал, что только шесть процентов населения довольны жизнью и с оптимизмом смотрят в будущее. Так не они ли пришли сюда, на берег озера, всего лишь эти шестеро?