Весь Дортмундер в одном томе
Шрифт:
— Да, Ваша честь.
— Не думаю, что Роджер и Фрэнк будут безмерно рады приехать в город, чтобы давать показания против этой девицы. Ты же знаешь, они не заплатят ей.
— Я не думаю, что она хочет, чтобы от нее откупились, — сказала Марджори. — По крайней мере, не таким образом. Он не хочет просто забрать деньги и исчезнуть. Он хочет быть здесь.
— Марджори, — сказал ей судья, — я правда не хочу, чтобы она здесь оставалась.
— Я знаю, Ваша честь. Но меня она не послушает. А вас может быть.
— Ты хочешь, чтобы я с ней встретился?
— Так или иначе, вам
Судья Хигби задумался. В длинной череде проявлений глупости, которые ему доводилось наблюдать день за днем, так редко появлялось что-то, что заставляло его на какой-то момент остановиться и подумать. И такой опыт ему пришелся не по вкусу. Его это очень смущало.
Марджори сказала:
— Ваша честь, если до разговора с Вами мы пойдем в суд, ее официально обвинят, мне придется просить провести слушание о залоге, и нам придется начать очень и очень длительный судебный процесс, который никогда не закончится. Вы ведь это понимаете, Ваша честь.
Судья посмотрел на календарь, который стоял, справа от него на расстоянии вытянутой руки, и где были обозначены праздники.
— Через час, — сказал он. — В 10.30.
* * *
Она не впечатлила. По крайней мере, с первого взгляда не впечатлила, хотя потом впечатлила, но не в лучшем свете. Она была очень привлекательной девушкой, как предположил судья Хигби, с очень четко выраженными индейскими скулами и густыми черными индейскими волосами. Но в то же время у нее был дерзкий, даже агрессивный стиль, который судья ассоциировал с фразой «Танцовщица из Лас-Вегаса». В ней была грубость, которую он счел непривлекательной, даже не из-за жесткого ее взгляда, а скорее из-за ее походки, манеры сидеть, поворачивать голову. Судья пришел к выводу, что с ней будет сложно.
Когда она вошла вместе с адвокатом Марджори, он ничего не говорил, потому что хотел сначала за ней понаблюдать, прежде чем делать какие-либо выводы. Даже не тени застенчивости. Похоже, что ни офис, ни сам внешний вид судьи ее не запугали. Казалось, что даже проведенная ночь в тюрьме — не возымело на нее никакого воздействия.
Марджори пробормотала ей, куда можно сесть — на стул напротив стола судьи. Сама Марджори села на соседний стул справа от нее.
Судья Хигби выдержал еще несколько секунд паузы. Девушка встретила его изучающий взгляд без дрожи, глаза в глаза. Ему показалось, что она на что-то сильно злится, но прячет это внутри. Она не сидела в закрытой позе, за которой глупцы всегда пытаются спрятаться, раскрывая свою вину, пока они упорно доказывают свою невиновность. Она не выдала залпом заранее заготовленную речь. Она молчала и ждала, пока он начнет.
«Ну и что у нас тут происходит?» — подумал судья, совершенно не радуясь этому моменту.
Ладно. Начнем.
— Мисс Фарраф, мисс Доусон сказала…
— Меня зовут, — сказала она тихо, но властно, — Перышко Рэдкорн. Это имя, которое мне дали при рождении. Позже, когда моя мать покинула резервацию и съехалась с Фрэнком Фаррафом, она
сказала, что у меня должно быть другое имя, как у всех, иначе надо мной будут смеяться. Поэтому она изменила мое имя, с которым я и жила до недавних пор. Но сейчас я хочу вернуть свое настоящее имя.Громкое заявление. Наверное, она репетировала эту речь часами, будучи в заключении. Ладно, он дал ей возможность выговориться, но теперь пришло время сворачивать этот театр. Максимально мягко он сказал:
— У вас есть свидетельство о рождении, где указано ваше имя?
— Нет, — ответила она. — У меня вообще нет свидетельства о рождении, и я даже не знаю, как мне его получить, так как даже толком не знаю, где я родилась.
— Но ведь где-то, же есть свидетельство, в котором говорится, что вам отец Фрэнк Фарраф?
— Моя мама познакомилась с Фрэнком, когда мне было три или четыре года. Тогда мы уехали из резервации в город, потому что в резервации не было работы.
С ухмылкой, от которой веяло холодом, он сказал:
— Но ведь нигде нет работы для трех-четырехлетнего ребенка, не так ли?
Ему хотелось пошутить на этот счет, хотя он прекрасно понимал, что она имеет в виду свою мать.
Но девушка сказала:
— Вообще-то была. Меня заставляли полоть. Я садилась между грядками с фасолью, и мне говорили, что нужно выдергивать, а что нужно оставлять. Я очень хорошо это помню.
Судья Хигби откинулся назад. Это уже не была глупость, это была правда. Как это девушка могла отличаться от марширующей армии тупиц, которые ежедневно мелькали перед его равнодушным взглядом? И вот, трехлетний ребенок, сидящий на грядках фасоли и пропалывающий их, — это была именно та картинка, в которую он поверил.
Хорошо. Она просто смешала реальные факты из жизни и свою чушь. Но факт оставался фактом: она мошенница, с ней нужно разобраться и выслать ее из округа.
— У вас нет свидетельства о рождении, — сказал он.
— Все, что я знаю, — сказала она, — это то, что я родилась в резервации.
— И вы уверены, что нас не станет смущать свидетельство на имя Ширли Анны Фарраф?
— Если найдете такое, — сказала она без тени сомнения, — можете запереть меня здесь, а ключ выкинуть.
У судьи на столе лежала копия ее письма. Он просмотрел его и сказал:
— Вы говорите, что ваша мать — Морда самки, так?
— Абсолютно верно. Моя мать — Морда самки Рэдкорн.
— Вы также заявляете, — продолжил он, — что ваша мать рассказала вам всю правду, в частности о том, что вы представительница племени потакноби, и что эти люди, чьи имена здесь указаны, являются вашими дальними родственниками, верно?
— Да, сэр, — сказала она. Судья обратил внимание на обращение «сэр», и он знал, что это значило. Пока он деликатно беседует с ней, она будет вести себя так же.
Отлично. Сейчас он понимал, что эта ситуация сложнее тех, с которыми ему доводилось сталкиваться ранее. Видит Бог, он не хотел никакого интересного дела, но, судя по всему, это оно и есть.
— У вас есть какие-либо документы, подтверждающие вашу историю?
— Нет, сэр.
— И почему же все должны вам верить?
— Потому что это правда.