Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция
Шрифт:
— Я и без того знаю, что здесь написано.
— Ты уже делала эти пробы? — удивился он.
— Нет, — ехидно ответила я. — Я их составила.
Тристан смотрел на меня недоумевающе, и я объяснила:
— Я выбрала эти конкретные отрывки и написала перевод, чтобы проверять студентов. — У меня к щекам прихлынула кровь. — Это был мой проект под руководством Блевинса на последнем курсе.
— Он это нам продал, — просто сказал Тристан. — За большие деньги.
— Это были упражнения для семинара по синтаксическим конструкциям.
— Мел, он нам это продал, — повторил Тристан. — Не было никакого семинара по синтаксическим конструкциям. Мы — то есть люди в руководстве моей теневой правительственной структуры —
— Я бы охотно подписала семнадцать соглашений о неразглашении, — сказала я, — чтобы выразить сейчас всю глубину моих чувств к Роджеру Блевинсу.
Джулия Ли, профессиональная гобоистка-приколистка, вихрем пронеслась мимо и, не спрашивая, забрала наши чашки. Мобильник у Тристана пискнул, и он взглянул на экран. Потом что-то набрал на экране и сунул телефон в карман.
— Я только что сообщил, что ты с блеском сдала экзамен. А они мне сообщили, что ты прошла проверку.
— Разумеется, я прошла проверку. Кто я, по-твоему?
— Ты принята.
— Спасибо. Но кто бы ни были эти они, пожалуйста, передай им, что именно я составила тесты, которые только что прошла.
Тристан мотнул головой:
— Тогда начнется официальное расследование и публичный скандал, а теневым правительственным структурам такое не с руки. Извини. Впрочем, если проект развалится, можешь сказать Блевинсу все, что захочешь.
Телефон снова пикнул, и Тристан прочел входящее сообщение.
— А пока за работу. — Он убрал телефон и пожал мне руку. — У тебя была очень скучная правильная жизнь. Замечательно. А теперь попробуем это изменить.
В которой речь заходит о магии
Тристан вознамерился приступить к переводам немедленно — в тот же вечер, поэтому заказал китайскую еду навынос, спросил мой адрес и сказал, что приедет через час с первой партией документов. Прошу отметить, я возмутилась, что он раскатывает по городу с древними артефактами на заднем сиденье своего потертого джипа.
Я жила тогда одна в квартирке в Северном Кембридже (что не делало меня в глазах окружающих старой девой либо распутницей, как сделало бы здесь). Отсюда я могла дойти пешком до станции метро «Портер-сквер» или доехать на велосипеде по Массачусетс-авеню и дальше через Гарвард-Ярд до университета (хотя этим маршрутом я с тех пор не ездила). Тристан прикатил ровно через час с пакетами китайской еды и шестью бутылками «Лучшего старого тиршитского горького»; как я скоро узнала, другого пива он не признавал. Он по-хозяйски экспроприировал практически все жилое и кухонное пространство, водрузив еду на разделочную панель, далеко от журнального столика, на котором разместил клинописную табличку, ноутбук и несколько шариковых ручек. Потом обвел комнату взглядом, поймал в прицел мою рабочую библиотеку, вытащил четыре словаря, положил их на столик и сказал:
— Давай сначала поедим. Умираю с голоду.
Мы впервые немного поболтали — коротенько, потому что Тристан ел слишком быстро, хотя тогда я ему об этом не сказала. Он изучал физику в Вест-Пойнте, но после выпуска оказался в военной разведке, что окольными путями (все подробности которых отсекались словом «засекречено») привело его в «теневую правительственную структуру».
Поскольку в моей жизни ничего засекреченного не было, я выболтала, откуда у меня знание стольких языков. Дело в том, что мои неверующие родители были воспитаны в католицизме и иудаизме соответственно, так что две пары бабушка-дедушка тягались за мои религиозные убеждения с самого раннего детства. В семь лет я выторговала у католических бабушки-дедушки разрешение не ходить в воскресную школу, если прочту Новый Завет по-латыни. Они согласились, считая, что мне это не по силам, и через полгода я бегло читала на классической латыни. Осмелев, я незадолго до тринадцати лет тем же методом избежала бармицвы, сдав древнееврейский на уровне колледжа. Еврейские бабушка-дедушка предложили мне оплачивать по семестру в университете за каждый язык, освоенный на уровне колледжа.
Таким образом я проучилась первые три курса.Тристан остался очень доволен моим рассказом — не столько даже мной, сколько собой, словно похлопывал себя по спине за то, что разыскал такое чудо. Когда мы доели, он вымыл одноразовые контейнеры и аккуратно убрал в рюкзак, после чего воскликнул: «Ладно, приступим!», — и мы перебрались на диван, чтобы я посмотрела документы.
Помимо клинописной таблички, тут было что-то на гуаньхуа (официальный китайский), на рисовой бумаге примерно пятисотлетней давности — надо отдать Тристану должное, такие документы он все-таки брал в перчатках. Еще был пергамент с текстом на смеси латыни и старофранцузского по меньшей мере восьмивековой давности. (Я снова
Тристан, как и предупреждал, отказался говорить, где раздобыл эти артефакты и что это за странное, ничем (на первый взгляд) не связанное собрание. Однако через некоторое время я вроде бы уловила общую тему… хотя поверить в то, что я читаю, было нелегко.
Во всех документах упоминалась магия — да, магия. Упоминалась так же спокойно, как законы в юридическом документе или медицинские анализы — во врачебном отчете. Не фигуральная «магия», но буквальная магия мифов и сказок: необъяснимая сверхъестественная сила, которой обладали ведьмы — ибо все они, судя по этим документам, были женщины. Я не имею в виду веру в магию или склонность к магическому мышлению. Я хочу сказать, что авторы этих документов обсуждали ситуацию, в которой магия была жизненным фактом.
Например, на клинописной табличке перечислялись магические действия, за которыми государственные чиновники вправе обращаться к придворной ведьме в Кяхте с указанием оплаты за каждый вид ее услуг. В латино-французском тексте аббатиса Шали излагала историю некой молодой монахини, которая тщетно силилась отринуть магические способности; аббатиса винила себя в ее неуспехе, ибо недостаточно искренне молилась об избавлении несчастной от магического дара, поскольку дар этот часто облегчал жизнь всему аббатству. С текстом на гуаньхуа пришлось изрядно повозиться — языки азиатской группы я в то время знала довольно поверхностно. Сам текст представлял собой рецепт блюда, записанный в провинции заезжим чиновником; сведения о редких ароматических травах, входящих в рецепт, он приводил со слов местных ведьм (их занятия были перечислены в виде примечания сбоку от рецепта). И, наконец, в русском дневнике девятнадцатого века престарелая ведьма сетовала на упадок магических сил у себя и своих товарок. Здесь тоже мимоходом упоминалось, что хорошо бы отыскать некоторые травы.
Я переводила очень приблизительно, почти с листа, и, когда закончила четвертый текст, между нами на миг повисло молчание. Потом Тристан улыбнулся обезоруживающей озорной улыбкой.
— Что, если я тебе скажу, что у нас таких документов больше тысячи? Из всех эпох, со всех континентов.
— И все с одним и тем же фамильным гербом? — Я указала на нечеткий штамп.
— Это ядро собрания. Остальное мы добавили сами.
— Что ж, это поколеблет некоторые представления о реальности, про которые я даже не знала, что они у меня есть.
— Нам надо перевести их все, с тем чтобы извлечь общую суть.
Я посмотрела на него.
— Подозреваю, что в военных целях.
— Засекречено, — ответил Тристан.
— Я лучше справлюсь с задачей, если у меня будет контекст для перевода.
— Моя теневая правительственная структура собирает подобного рода документы уже много лет.
— Каким образом? — выпалила я. Меня поразило и возмутило, что хорошо финансируемая тайная военная организация соревнуется в таком вопросе с учеными. Это, безусловно, кое-что объясняло.