Весело – но грустно

– Ну, мне пора, – ровно в полдень объявила Татьяна, решительно снимая фартук. – сейчас Глотов пришлёпает.

– Ох, ты, – громко хмыкнул Павел Петрович, сметавший шваброй паутинки на углах кабинета. – Ну, что ж, иди с богом, – и он в задумчивости почесал волосатое ухо о черенок швабры.

– Счастливо тебе, – по-матерински серьёзно напутствовала Вероника Фёдоровна. – Может, и сладится у вас. Мужик-то обеспеченный.

– Не забудь на свадьбу пригласить! – с неестественной весёлостью крикнул Света вдогонку Татьяне.

Татьянины сослуживцы, развернувшись на сто восемьдесят градусов, руководствуясь единым желанием, выстроились у окна наблюдать Татьяну, спешащую навстречу своему счастью.

– Вон-вон, вон тот, в скверике, на скамейке. Видите, в серой шляпе? – шипящим голосом сказала Света. – Вот повезло шалавушке нашей, какого шикарного мужчину подцепила… А тут, не знаешь для кого себя хранишь.

– Не-е, – замотал головой Павел Петрович. – У неё же офицер. Должен быть в форме, в парадной.

– Ой чёрт! Умру от зависти, – пискнула Света.

– И не говори, – поддакнула Вероника Фёдоровна. – Военный. Из-за границы… Завалит теперь Танюху фирменными тряпками.

– Вон, вон… побежала. Ишь, как скачет, – грустно заметил Павел Петрович.

Женщины примолкли. Все почувствовали себя, будто перед окошком кассы, когда вдруг в ведомости на премию оказалась лишь одна фамилия Татьяны.

– Ну-у, и офицер, – протянул Павел Петрович, вытянув шею и всматриваясь под другим углом через оконное стекло. – Сразу видно – из-за границы… И захихикал как-то злорадно.

– Фу-у, – поморщилась Света, – какой мерзкий тип. Нам таких и задаром не нужно. – И она с надменным лицом отошла от окна.

Смущаясь, точно уже в зале регистрации браков, Татьяна чмокнула в щёку подошедшего навстречу ей мужчину в мятом клетчатом пиджаке, с причёской «полубокс», с рыжей щёточкой усов на лошадиной физиономии кирпичного колера. Татьянин жених заглянул в её сумочку, ощерился малосимпатичной улыбкой, после чего подхватил Татьяну под руку и они быстро пошли в ногу по песчаной дорожке скверика.

– Да уж, – сказала своё слово Вероника Фёдоровна. – Как была дурой, так дура и осталась.

– А мы губы раскатали: свадьба, свадьба… – Света, усмехнувшись, развела руками. – А всё-таки мне её жалко. Чисто по-женски жалко.

В скверике на ветках тощих чёрных деревьев лопались почки, и на белый свет проклёвывались дождавшиеся новой весны наивно-удивлённые листочки зелёного цвета надежды.

Квадратность мира, или пожарная лестница

1.

С психикой творилось что-то ненормальное. Во-первых, преследовал запах грязных солдатских портянок. Во-вторых, всё вокруг раздражало.

И раньше у Радькина случалось плохое настроение. Бывали депрессии, меланхолии, как и у всех нормальных людей, на почве нарушения пищеварения или не комфортной погоды. Но сейчас, в последнюю неделю, преследовало ощущение какой-то надвигающейся катастрофы, ощущение притаившегося за спиной ужаса.

Радькин глотал седуксены и нозепамы, пил отвар пустырника и просто пил… для эмоционального расслабления. Расслабление приходило – но ненадолго, а потом делалось ещё хуже: хотелось, как таракану, забиться в щелку или, как трусливому щенку, спрятаться под диван. Радькин об этих своих ощущениях никому не рассказывал, потому что был уверен, что выразить творящееся у него на душе просто не хватит красноречия. Никак не объяснишь, и никто не поймёт.

Или отвернутся, не дослушав, или дадут равнодушный совет, вроде: займись бегом по утрам – всё как рукой снимет. Вот если стать посреди коридора в своей конторе да заорать благим матом: «Ой, господи, как мне плохо!» – тогда, может и поймут. Вернее, не поймут – а сделают конкретное предположение – и вызовут психбригаду.

Раньше он сдерживался, но сегодня почувствовал, что уже не сможет сдерживаться. Он уже не мог уговорить себя тем, как он будет выглядеть в глазах окружающих. Это стало для него глубоко безразлично. Окружающий мир колебался вокруг серым туманом и вонял противным запахом грязных солдатских портянок.

2.

Утром, собираясь на работу в своё офисное болото, Радькин и почувствовал критический надлом в организме. Когда чистил зубы в ванной, от ожесточения к чему-то непонятному, аж согнул ручку зубной щётки. Когда посмотрел из окна кухни на городской пейзаж снаружи, все здания приобрели резко-контрастный абрис, точно зрение подскочило на все сто десять процентов. Жена, наливая чай, обыденно напомнила, что за квартиру хозяйке не плачено уже два месяца. По телевизору радостно сообщали, что «ещё чуть-чуть – и всё будет хорошо». По радио на кухне одновременно сказали, что «уже всё – и мир на грани катастрофы».

Жена уже собралась на работу и бурчала в прихожей перед зеркалом насчёт своей потёртой шубы. Всё обычно – и обыденно. Жена часто, одеваясь перед зеркалом, вздыхала по этому поводу. Но тут, в этот пасмурный утренний час, Радькина больно, по самому сердцу, задело скрытым упрёком и он, швырнув на пол чашку, из которой отхлёбывал чай, заорал до хрипоты в голосовых связках:

– Что-о?! Что, мне воровать пойти, чтобы купить тебе новую шубу? Воровать, да! – Чашки ему показалось мало и он смёл на пол чайник с заваркой. Чайник силой удара рассыпало на мелкие черепки, чёрные брызги залепили стены и даже потолок. – Что! – орал Редькин. – Как!.. Где!…

Хлопнула входная дверь. Закашлявшись, Радькин опустился на табуретку, обхватил голову руками. Ему стало жалко себя и противно от самого себя. Стало жалко жену, которая идёт сейчас неуверенным шагом по скользкому тротуару, беззвучно плачет и размытые тени по лицу текут чёрными струйками, как чайная заварка по кухонной стенке.

«Я – виноват?.. Разве, я виноват?.. Я живу, вроде бы, как и полагается жить?..» – угнетённо размышлял Радькин. Голова у него кружилась, давило в висках, в ушах звучала, будто наяву, тревожная музыка, предвещающая пиликаньем скрипичной струны какие-то близкие ужасные события. «Что же за жизнь такая? Всё однообразно, уныло, беспросветно и – главное, что обидно, так будет долго, если не всегда. И вчера так было, и завтра также будет… Коридор какой-то… Выход есть?.. Выход какой-нибудь есть?..»

– Мы передавали фантазию Мусоргского «Ночь на Лысой горе», – сообщило кухонное радио.

3.

Радькин опоздал на работу на целых сорок минут. Рубашка на его спине взмокла, несмотря на промозглую погоду. Сердце колотилось, как только что пойманная в клетку птица. Бледное лицо с прикушенной нижней губой выражало скрытую боль и отрешённость, как у лётчика-камикадзе перед вылетом.

В сумеречном коридоре, без окон и со слеповато мигающими люминесцентными лампами, Радькин столкнулся с начальником своего рабочего места.