Веселое горе — любовь.

Наконец, окончил осмотр, и морщины на его лбу разгладились.

— Неси домой, — сказал слесарь довольным тоном. — Птица без обмана.

Всю дорогу до дома нас с дядей Сашей сопровождали мальчишки. Они молча переглядывались, серьезно подмигивали друг другу и даже вздыхали, жалея, что такая превосходная птица досталась не им.

Поставив садок у голубятни, мы задумались. Как приручить почтаря? Продержать его месяц в связках? Нет никакого смысла. Ни месяц, ни год плена не привяжут такую птицу к новому дому.

Но вот дядя Саша выбил пепел из трубки, почесал в затылке и вынес приговор:

— На полгода — в резки. Спари, добудь голубят, тогда — на крыло.

— Хорошо, — согласился я. — Если уйдет, хоть детишки останутся.

Посадить голубя «в резки» — значит, обрезать у него опахала на перьях. Ворсинки на стержне не отрастают, и голубь не поднимется до тех пор, пока не облиняет или пока у него не вырвут перья, взамен которых вырастут новые.

Я отвел карьеру лучшее верхнее гнездо, потеснив Пашу и Орлика с семьями.

Вместе с дядей Сашей мы подыскали новичку жену, обсудив достоинства и недостатки всех голубок.

Выбрана была голубка породы дракон. Стройная отважная птица с клиновидной головой и клювом.

Пусть никого не смущает название «дракон». Голуби эти вовсе не похожи на огнедышащих крылатых чудовищ. Ничего змеиного в них, право, нет.

Англичане и немцы считают, что драконы произошли от скрещивания всадников с гончими. Всадник — очень древний голубь. Он не сохранился до наших дней. Так вот, знатоки полагают, что и карьер, и дракон — потомки старинного всадника.

— Раз они одной нации, — сказал дядя Саша, — то пусть и играют свадьбу.

Вся голубятня отпраздновала женитьбу новосела, съев тройную порцию конопли — этого птичьего пирожного.

Карьер оказался добропорядочным мужем. Он с королевской важностью похаживал возле голубки и молчал. Почему-то спокойно переживал свой плен и беспрерывно набивал зоб зерном.

— Тонкий плут, — ворчал дядя Саша, косясь на голубя, — силы копит к отлету и виду не подает.

В начале апреля голубка положила яйца, и у меня в квартире сразу стало шумно. Все знакомые голубятники и юнги записывались в очередь на голубят.

Дядя Саша, чувствовавший себя совладельцем птицы, отказывал всем.

— Вас вон сколько, — широко разводил руки старик, — где я вам такую прорву птенцов добуду? Никому не дам.

Голубята должны были вылупиться из яиц в воскресенье. Дядя Саша с самого утра дежурил на балконе, то и дело заглядывал в гнездо, философствуя о блестящем будущем новых птиц.

В полдень он не выдержал и, осторожно пошарив под голубкой, извлек яйца. На них уже хорошо виднелись бугорочки-трещинки, — голубята пробивались на волю.

Старик одно за другим приложил яйца к уху — и вдруг побледнел.

— Слышь-ко, — сказал он тревожно, — помрут они, не пробьются. Скорлупа крепкая, видно.

— Пробьются, — постарался успокоить я старика. — Не нужны им повивальные бабки.

— Мальчишка! — неожиданно рассердился дядя Саша. — А я не могу видеть, как гибнет новая порода. Дай щипчики.

Я принес слесарю щипчики, которыми обычно переворачивал фотобумагу в ванночках, проявляя снимки.

Дядя Саша осторожно стал отщипывать кусочки треснувшей скорлупы, расчищая голубишкам выход к воздуху. Слесарь до того волновался, что губы у него побелели и возле усов выступили капельки пота.

— Вот теперь ладно, — наконец сказал он, обломав боковинки яиц, в которых уже были видны головки новорожденных. — Теперь-то они пробьются.

Голубята сбросили скорлупу вечером. Это были богатыришки! Головастые, носастые — красота!

Дядя Саша похаживал по балкону, торжествующе посматривал вниз, где стояли, задрав головы, не потерявшие надежд юнги.

— Ладно уж, — бросил совершенно оттаявший старик, — новую пару птенцов подарю вам. Измотали меня, ироды!

«Ироды», сразу повеселев и перепугав криками жителей окрестных квартир, исчезли из-под балкона

Голубята росли, как и положено детям почтарей. Через двадцать суток они покрылись тугим черным пером, а на носах у них красовались здоровенные шишечки.

Еще через десять дней, очень похожие на папу-короля, юные принцы взлетели в воздух.

Юнги под балконом, торжествуя, швыряли вверх шапки.

Июльским воскресным утром дядя Саша пришел ко мне и, выкурив трубочку, объявил:

— Пора начинать. А? Как ты думаешь?

Он утащил голубят прямо в руках и выпустил их за квартал от дома.

— Прилетели, что ль? — еще издали закричал он мне, почти торчком задрав бороду.

Я пожал плечами.

Слесарь быстро поднялся на балкон, смущенно ухмыльнулся:

— Малы еще. Подрасти надо.

Старик пытался завести беззаботный разговор и даже шутить, но я видел, что он взволнован и напряжен. Дядя Саша то и дело посматривал туда, откуда должны были прийти карьеры, мял бородку в кулаке и сосал потухшую трубку.

По обязанности владельца голубей я старался подать своему другу пример хладнокровия и выдержки. Но это у меня совсем не получалось. Смеялся там, где не надо было, и отвечал невпопад.

Минул длинный-предлинный час ожидания. Птиц не было.

— Погибла новая порода, — мрачно сообщил дядя Саша. — Запутались, черти!

— Пропала, — грустно подтвердил я.

Голубята пришли в полдень. Слетев в гнездо, они страшно заверещали и бросились к родителям, — жаловались и требовали пищи.

— А ты еще хныкал: «Затеряются!» — бросил небрежно слесарь.

Прошло два месяца. Дядя Саша вырвал у старого карьера голые стержни, и у голубя быстро отрастали зорьки.

Однажды слесарь прибежал ко мне взволнованный, кинулся к голубятне. Увидев короля, он радостно охнул и опустился на стул.

— Что ты? — не понял я его.

— Оброс бы он перьями — и поминай как звали! — хрипловато заворчал старик. — Где у тебя молоток?

Слесарь принес из кухни разный инструмент, фанеру, металлическую сетку — и в пять минут соорудил дверцу к гнезду карьера.

— Не открывай, — предупредил он, — пока не скажу.

Воскресным октябрьским утром под моим балконом раздался оглушительный свист. Свистели, по крайней мере, в двадцать пальцев. Я вышел на воздух и увидел: дядя Саша стоит, окруженный юнгами, вид у него торжественно строгий, и красуется на слесаре праздничный шерстяной пиджак.