Веселые каникулы мажора

Торможу мысли, вскидывая руку и обводя овал лица Василисы. Надавливаю пальцем на её приоткрытые губы, игнорируя постороннее покашливание и шуршание. Для меня сейчас не просто открытие, что она невероятная — это я знал и раньше. У меня оцепенение от смущения и стеснения Васи.

Если сравнивать с Маринкой, то последней бы даже в голову не пришло отказаться или обратить внимание на ценники.

Стоп! Снова себя одёргиваю, напоминая, что их априори сравнивать нельзя. А ещё вспоминаю, в какой семье жила и живёт Василиса.

— Никакого рынка, Вась, — стараюсь звучать максимально мягко. — Если тебе что-то понравилось, мы купим здесь. Ты моя девушка, а значит, я должен о тебе… заботиться.

Она мотает головой, отрицая сказанное мной.

— Так учил меня папа. Таким был твой отец, Василис, — этот аргумент ниже пояса, я знаю, но намеренно использую его, чтобы надломить вход в её раковинку и вытащить на поверхность. — Просто принимай.

Пытается возразить, но я подтягиваю тяжёлую артиллерию: целую. Не невесомо, как раньше, а настойчиво и глубоко. Это отвлекает, вот уже Васька с красными щеками начинает улыбаться, когда я от неё отрываюсь.

— Выбирай, моя девочка, — слегка хриплю, — я сейчас.

Срочно надо выдохнуть, а то вон уже не просто косятся на нас, а откровенно смотрят с интересом. Шорты хоть и плотные, но сбоку мой «интерес» скрыть вряд ли удалось.

— Если не выберешь сама, я сделаю за тебя, — подмигиваю и вдыхаю влажный после дождя воздух улицы.

Прислоняюсь в нагретому за утро железному боку вагончика и смотрю в небо. Переключаю мысли на нейтральные, чтобы не перегнуть палку со своими желаниями.

Понял уже, что Вася не просто так. Что с ней всё не просто так и сама она… Особенная. Для меня.

И, кажется, всегда такой была.

Несколько раз глубоко вдохнув, вхожу обратно в тот момент появления Василисы из-за занавески в выбранном… эээ… наряде…

Сглатываю, когда она с довольной улыбкой поворачивается вокруг своей оси. Джинсовый комбинезон, заканчивающийся шортами, облегает её фигурку так травмоопасно, что я на миг прикрываю глаза.

Опасно для меня, не для неё… Хотя кому я вру? Для неё тоже, ведь сдерживаться сложно.

И даже белая невинная футболочка, надетая под комбез, её не спасёт.

— Нравится? — облизывает губки и смотрит в ожидании, как будто я могу сказать «нет».

— Шутишь? — забыв, что надо хотя бы иногда дышать, спрашиваю. — Очень красиво!

Поворачиваюсь к продавщице, достав из кармана купюры. Показываю жестом, чтобы озвучила цену, но она качает головой:

— Девушка уже оплатила.

Напрягаюсь, а Васька ещё шире улыбается, что провернула без моего участия тут всё. Но, блин, не на того напала!

— Посчитайте, пожалуйста, вот это. Это, это и то первое.

Вынимаю из кучи тряпки ярких цветов и протягиваю женщине. Василиса хмурится, но я лишь посылаю ей воздушный поцелуй. Разговоры потом будут, не при посторонних.

* * *

— Мы думали организовывать поиски, — подмигивает отец, пока я закидываю в багажник покупки и наши мокрые вещи.

Василиса наотрез отказалась брать платья, и мы по дороге даже немного поссорились, но также быстро помирились.

Кажется, я нашёл способ убеждения: легкий поцелуй в ушко, и пока она недовольно бубнит, осторожно прикусить нижнюю губку. А там дело техники. Главное — самому не увлечься.

— Сами нашлись, — не могу скрыть улыбки.

Мы вместе несколько часов и во мне кипит счастье. Даже перспектива разговора с батей, разборки с Савельевым отошли на второй план.

— Давно не видел, чтобы у тебя так горели глаза. Пожалуй, последний раз это было… — отец задумчиво стучит по подбородку… — Да лет пять назад и было. Помнишь, Василиса накормила всех своими блинами? Кривые такие были, а ты остановиться не мог.

Помню?! Да я потом всю ночь не спал, потому что банально объелся. И блины эти помню: дырчатые такие, несуразные. Она хотела бабушкин рецепт повторить, но у нее не получилось. Зато вкус был… Даже сейчас слюноотделение повышается. Но я ей, конечно, не сказал, что мне понравились. Кажется, нёс что-то, что их невозможно и есть и я так и быть спасу родных от приготовленной гадости.

Мы тогда сильно поссорились, и разбили сахарницу. Или вазу? Вот этого не помню. Порез — да. Василиса ревела и заклеивала мне палец первым найденным пластырем, а потом уже чуть ревел я, когда пластырь оказался перцовым.

Ох, как она тогда убегала вокруг дома с воплями «Ааандрееей»!

А я догонял, обмотав мокрой тряпкой горящий палец, и грозился её прибить…

— Было дело, — облокачиваюсь на крышу в ожидании, пока папа докурит.

Постоянно с мамой ему твердим, чтобы бросал дурацкую привычку, но легче гору с места сдвинуть.

— Просто не будет, — делая последнюю затяжку, папа поворачивает голову в сторону моря. — Просто не будет…

* Исп. — Мурат Насыров «Я это ты, ты это я»

Глава 22

Лето 1998 год. Василиса.

Нам не дано с тобой понять,

Чему так радуется ветер

И почему от доброты

Бывают так жестоки дети.

Зачем кому-то умирать,

Чтобы он нами был замечен.

Так много разных почему,

Оставил бог на этом свете.

День уходящий не вернуть,

Не торопись, пройти свой путь.

Неосторожный сделав шаг,

Просто скажи (просто скажи):

Да будет так (просто пусть будет так).

— Это может прозвучать странно, но я горжусь сыном, — первые слова, которые я слышу от мамы Барса.

Тётя Лида сидит рядом на заднем сидении машины и практически в упор меня рассматривает. Мы не виделись с ней… наверное, лет пять… Или четыре… Хмурю лоб, пытаясь вспомнить, приезжали ли они к своим без Андрея, но память подводит. Если честно, в то время я не интересовалась, кто к кому ездит.

Сначала по Барсову страдала, потом переключилась. В двенадцать—тринадцать лет мир кажется совсем другим. Когда папы не стало, повзрослеть пришлось резко.