Весёлый Роман

Я вспомнил плакат по технике безопасности, который видел на заводе. Он был написан черной краской по серой жести. «Если ударит током — крикни: «Подскочи», — а руками не хватай».

Когда человека ударит током, его нельзя трогать руками. Нужно только крикнуть ему «подскочи», чтобы он оторвался от земли.

Я думал, что все мы — и доктор этот, и Лена, и я, и хозяй­ка этого дома — все время кричим Николаю «подскочи», а он не может. Он уже не может. А руками тут не схватишь. Не за что.

Он умер в субботу. Днем. После того как Лена сделала ему укол.

Мы не сразу поняли, что он умер. Лена поднесла к его гу­бам зеркало — очевидно, она читала, что так делают, когда хотят определить: жив человек или умер. Зеркало не замути­лось.

Но я все равно как-то не мог поверить, что его уже нет, и незаметно поднес к своим губам это же зеркало — маленькое, круглое, с картинкой на обороте: два целующихся котенка.

Я увидел, что и у меня зеркало нe замутилось.

А затем наступили хлопоты, унизительнее которых, наверное, не бывает ничего на свете. Плакала и билась в истерике тол­стая соседка. Хозяйка дома говорила, что она предупреждала Лену: нужно принимать меры, Николаю немного осталось, а вот теперь такая жара, а гроб не заказан, и с кладбищем не дого­ворено, а сегодня суббота, и все учреждения закрыты. Не было дома врача, а он нужен был, чтобы выдать свидетельство о смерти.

Я трижды объездил всю Ялту. Один раз меня оштрафовали за то, что я проехал на красный свет, а второй раз пробили талон за проезд под запретительным знаком. Я не стал гово­рить, почему у меня такое настроение, мне это казалось уни­зительным — оправдываться смертью друга, я просто запла­тил штраф и поехал дальше.

К восьми часам вечера я понял, что ничего не могу сделать. Я даже не мог достать льда. С отчаяния я решил отправиться в райком комсомола.

— Где райком комсомола? — прижав мотоцикл к кромке тротуара, спросил я у встречного парня.

— Не знаю, я не местный.

Все отвечали, что они не местные, казалось, в Ялте вообще не было туземного населения.

Наконец какой-то пожилой дяденька в соломенном бриле сказал:

— Как же, знаю. — Он засуетился и показал рукой в ту сто­рону, куда я ехал. — К райкому комсомола можно так… А мож­но и так… — Он показал в противоположную сторону.

Мне было не до шуток. Я лишь тупо сказал:

— Не может один райком находиться в двух противополож­ных концах.

Дяденька засуетился еще больше, сорвал свой бриль и за­махал им на меня.

— Можно проехать вперед и повернуть направо. Или до угла назад и повернуть налево. Это близко.

Даже не сказав «спасибо», я крутанул регулятор газа.

В райкоме была только сторожиха или уборщица — не знаю. Она долго рассказывала мне, как найти квартиру секре­таря по фамилии Потапенко. Я нашел эту квартиру. На пороге меня встретила девочка лет десяти, должно быть секретарская дочка, и сказала:

— Здравствуйте, заходите, заходите.

Она приняла меня за кого-то другого.

Я вошел в комнату, где за столом, повернутым так, чтобы всем был виден экран большого телевизора, сидело чело­век семь-восемь. На столе — тарелки, рюмки, бутылки с ви­ном.

Я оглянулся на дверь. Мне хотелось сбежать. Но парень в белой майке, так заросший рыжими волосами, что они оттопыривали эту майку на груди, встал из-за стола и недовольно спросил:

— Вы ко мне?

— Не знаю, — ответил я. — Вы Потапенко?

— Я.

Я не знал, что сказать, и молча смотрел на экран телевизо­ра. Там в решетчатом шаре мчались, пересекая друг другу до­рогу, два мотоцикла — в телевизоре нельзя было разобрать, какой марки. Какой-то сборной. Передавали цирковую про­грамму.

— Так что у вас?

— Понимаете… — ответил я. — Это, конечно, не ваше де­ло… Но просто…

— Хорошо, — сказал секретарь райкома. — Пройдем на балкон. Там поговорим.

Мы вышли на сплошь заросший настоящим виноградом бал­кон. Между листьями свисали большие синие грозди, покрытые матовым налетом.

— Как твоя фамилия? — спросил секретарь.

— Пузо, — сказал я. — Но дело не в этом… Секретарь хмыкнул и посмотрел на меня с интересом.

— А в чем же дело?

Я рассказал. Секретарь райкома комсомола слушал меня недовольно и встревоженно.

— А он что, комсомолец? — спросил он о Николае.

— Нет, — сказал я. — Беспартийный.

— Ну это неважно, — решил секретарь. — Ладно, сейчас что-нибудь предпримем. Ты поезжай туда, в дом, а мы что-ни­будь предпримем.

Я вернулся в Узкий переулок. Кто-то принес в комнату ки­парисовых веток и цветов. Хозяйка дома сказала, что они уже обмыли Николая. Он лежал на кровати одетый, в сером ко­стюме.

— У вас электрической бритвы нет? — спросила у меня хо­зяйка.

— Где-то тут она, — ответил я.

— Нужно бы побрить покойника.

Я промолчал. Я подумал, что это ни к чему. Да и не сумею я этого.

К десяти часам вечера приехали секретарь райкома комсо­мола и еще какие-то ребята, среди которых, как мне показалось, были и те, кто сидел у него за столом. Они сняли с грузовика гроб.

— Я не спросил, какой у него рост, — отозвав меня в сто­рону, сказал секретарь. — Взяли самый большой. Пришлось из дома вызывать начальника этой конторы. В общем, все в поряд­ке. На кладбище тоже выделено место. Завтра похороним. Го­воришь, хороший был парень? — спросил секретарь так, слов­но для недостаточно хорошего парня жалко было бы всех этих усилий.

— Нормальный, — ответил я.

Как я мог объяснить, каким был Николай. Вот уж вправду, как говорит моя мама: «Бог, як дає, то не мірить, а як бере, то не жаліє» 14 .

С самого утра жара была такая, что просто дышать нечем. Я все-таки надел поверх рубашки свою черную кожаную курт­ку. Мне казалось, что не годится в одной рубашке сопровож­дать на кладбище мертвого друга.

Секретарь райкома Потапенко приехал на «Москвиче», но потом пересел вместе с нами в грузовик, куда поставили гроб.

14 «Бог, когда дает, то не мерит, а когда берет, то не жалеет».

Лена не плакала. Мне просто казалось, что она никого не видит. Она надела на свое платьице сверху такой серый плащ-пыльник, и его надувало ветром, когда мы, придерживаясь за борта, стояли в грузовике. У ребят, приехавших с секретарем райкома, были серьезные, грустные лица, и все-таки каждый из них непроизвольно поглядывал на часы — не потому, что они куда-то особенно спешили, а потому, что им хотелось, чтоб все это скорей кончилось. Мне тоже этого хотелось.

Мы опустили гроб в могилу, а затем стали бросать на крыш­ку комья глины из кучи, которая лежала рядом с ямой. Стран­ный обычай. И противный. Но мы бросали глину, а потом моги­лу засылали два кладбищенских работника.