Ветхий завет

Я тебя не виню. Длинный язык — вот твой главный обвинитель. Ты что, самый мудрый в округе? Может быть, ты родился ещё до исторического материализма, а бог у тебя в советчиках?

Что ты знаешь такого, чего не знаем мы? Ведь среди нас есть и старец, который твоему отцу в отцы годится.

Если бог пытается тебя утешить — это чего-нибудь да стоит. Но ты, заболев проказой, возгордился донельзя, смотришь на всех свысока, да так, что к тебе уже и на козе не подъехать.

Послушай меня, как я слушал стариков, которые многое повидали. Человек недолговечен, и в его короткой жизни очень мало радостей. Впору стать греховодником и поступать нехорошо. Но, и хороший и плохой — знают, что верёвочке недолго виться.

Как считаешь, кто ожидает своего конца с меньшим страхом — грешник или праведник? Не стоят ли чистая совесть и спокойный сон того, чтобы жить не по лжи? Даже если вознаграждения праведнику не будет, даже если грешник возрадуется, а праведник возрыдает — стоит ли оно того?

Иова этот разговор начал тяготить.

— Как вы все красиво говорите! У меня уже уши болят — вас слушать. И когда вы уже наговоритесь? Я тоже так умею. Был бы я на вашем месте — ещё красивее речи задвигал бы. Но я не на вашем месте. Это у меня кожа гниёт и отваливается заживо, а не у вас.

Побудьте в моей шкуре хоть минуту, а потом попробуйте повторить хотя бы одну из своих речей.

Дальше Иов начал повторяться. Опять рассказал, как ему плохо, и какой он хороший парень, а вот бог стал плохим парнем.

В спор вмешался Велдад и тоже начал восклицать: сколько уже можно спорить об одном и том же?

Сценка была ещё та: каждый из собеседников заглядывал остальным в глаза и вопрошал: сколько можно заниматься пустой болтовнёй? Пора прекращать это дело. А между тем, болтовня именно из этих реплик и состояла.

Тут и Елифаз подал голос. Сказал, что богу от человека никакой пользы нет, и быть не может, а посему самое лучшее, что он может сделать — это приносить пользу себе самому.

Ну, это уже что-то новое. Хороший ты или плохой — какая разница? Для бога — никакой. Ему от этого ни холодно, ни жарко. Станет праведник богу претензии ставить и на судьбу свою жаловаться — богу-то что?

Он не испугается таких претензий, не станет прятаться за шкаф в гостиной и говорить оттуда жалобным голосом «Я больше не буду».

Но не только этим хороша речь Елифаза. Он сказал ещё нечто.

— Иовушка, не такой уж ты праведник, каким прикидываешься. Бедным ты милостыню не подавал, вдов и сирот не защищал, а даже очень наоборот — ссуживал бедняков под большой процент, а потом отнимал у них последнее. Так что, грех тебе жаловаться.

И то правда, скажем мы. Одно поведение его зажравшихся деток чего стоит.

Так всегда было. Рассекают на чужих джипах с ворованными номерами, ёжиков на тротуарах давят, в прокуроров стреляют, на трёх работах числятся, а потом заявляют, что они бедные студенты и глубоко веруют в бога.

И папашки их туда же — проказой покрываются. Чем не Иовы?

А Елифаз продолжал.

— Ты не рви глотку, дорогой, бога всё равно не дозовёшься. По небу тучи ходят табунами — он тебя не видит. Да и недосуг ему разглядывать со своей высоты таких придурков, как ты. Так что, ты не напрягайся, а расслабься — и получай удовольствие.

Представь себе, что бог тебя любит — и живи радостно, даже если твои конечности будут на ходу отваливаться. Это же просто игра.

А Иову всё казалось, что есть какой-то секрет, что существует где-то чёрный ход, по которому можно добраться в тронный зал небесного хозяина и замолвить ему словечко за себя.

Взятку сунуть или подарок дорогой подарить. Если людям можно, то почему богу нельзя? Ведь мы же созданы «по образу и подобию» — так почему бы не попробовать?

И вот он плакался перед своими собеседниками, жаловался на то, что сколько не искал он служебный вход в царство небесное, а всё же не нашёл. Почему так? — недоумевал Иов.

Почему нет какого-то тотального контроля за бездельниками и недостойными, за злобными бедняками, за презренной голытьбой? Ведь творят, что хотят! Непорядок.

— Почему бедных грабят всегда, а богачей никогда? Почему хороших убивают, а злых восхваляют? Почему честных сажают в тюрьму, а воров сажают на троны? Почему?

Чем ты помог хоть одному слабому, как просветил хоть одного тупицу, насколько обогатил хоть одного нищего? Разве это по-божески?

Иов перевёл дух, и взялся за своих приятелей:

— А вы, пустозвоны, о чём языками молотите? Есть в ваших словах хоть какой-то смысл? Все знают, где можно найти золото, а где — серебро. Но кто знает, где можно найти мудрость? Где та пещера, в которой она спрятана?

Ну, это уже не похоже на речи человека, страдающего от проказы. Далее Иов делает совершенно неожиданный вывод:

— Мудрость человека в том, чтобы бояться бога, а его ум в том, чтобы избегать зла.

Стоило ли ради такоговывода огород городить?

Иов наконец-то оседлал новую тему. Его пробила ностальгия по старым добрым временам.

— Эх, были раньше денёчки! Когда-то и мы были рысаками! А я был рысаком, понятное дело.

Вернуть бы те времена! Бог меня любил, и я жил у него за пазухой — прямо подмышкой. «Пути мои обливались молоком». И устилались сыром. Я выходил на городскую площадь, как король. «И на площади ставил седалище свое». Да уж.

Молодые пацаны сразу прятались по норам, а старики принимали строевую стойку — при моём появлении. Князья затыкали свои пасти и заглядывали мне в рот. А у богачей прямо языки к нёбу присыхали — намертво.

Вот такой я был крутой мужик. Настоящий праведник — вам не чета.

«И сердцу вдовы доставлял я радость»!!!!!

Действительно, парень был, хоть куда.

«Сокрушал я беззаконному челюсти, и из зубов его доставал похищенное».

И серьёзный боец к тому же.

«После слов моих уже не рассуждали».

Куда уж тут. Ему есть, с чем сравнивать свою гнойную коросту, нашему праведнику.

Да, но он все-таки сравнивает.

— А сегодня! Вы посмотрите — во что я превратился! Надо мной даже ленивый посмеялся. Я теперь в изгоях — хуже бомжа. Да что говорить! Бомжи — князья по сравнению со мной.

Они плюют на меня — слюной. Смачно так. А я даже утереться не могу. Мне теперь всё страшно, всё больно, всё стыдно, всё ужасно.

«Я стал братом шакалам и другом страусам»!!!

Ух, ты! Шакалы — куда ни шло, но страусы… В Палестине…