Виа Долороза

Бельцин удивленно замер, вскинул растерянные глаза на Кожухова, но потом (словно спохватившись) грозно нахмурился и угрюмо набычил седую голову. Взгляд сердитый, исподлобья, пиджак замялся крупными складками. Он вдруг напоминать большого, разгневанного носорога.

– Значит так! – произнес он тихо, но в его голосе легко угадывались плохо сдерживаемое раздражение. – Ты, я вижу, Александр Васильевич, уже забыл, как про подземный ход мне докладывал и про то, как меня сбить хотели, понимаешь! (Кулак его на столе угрожающе сжался.) А раз нет, запомни! Путчистами была предпринята попытка уничтожить демократию….

Кожухов хотел было напомнить президенту, что штурма никакого не было, но Бельцин в ярости гулко припечатал кулаком по столу:

– Все! Точка! Их осудят! А потом… Потом может быть я их помилую! Вот так! А ты не суйся, Александр Василич, куда тебя не просят… Не твоего ума это дело… Сделай мне копию, – кивнул он на кассету в руках у Кожухова. – И отправь сегодня Михайлову… Понял? А эту верни мне… Иди, иди… – и нетерпеливо махнул рукою.

Кожухов резко, на каблуках развернулся и направился к двери президентского кабинета. Но стоило ему выйти, как Бельцин расслабленно откинулся на кожаном кресле и в каком-то буйном, переплескивающимся через край восторге, подумал:

"Все! Теперь сам буду вершить историю! Осталось только с республиками договориться…"

В это время рядом с ним, на столике зазвонил телефон. Бельцин снял трубку.

– Владимир Николаевич… Звонит президент Белоруссии Сушкевич…– послышался в трубке голос секретаря. Бельцин довольно усмехнулся – "На ловца и зверь бежит!" – и плотнее прижал трубку к уху. Через секунду из телефона донесся радостный голос:

– Приветствую тебя, Владимир Николаевич! Хотел поинтересоваться, как там у тебя дела?

В памяти у Бельцина всплыл образ белорусского президента – большеголового, нескладно скроенного профессора филологии, добывшего себе славу и популярность пламенными речами на митингах. Бельцин снисходительно ухмыльнулся.

– Нормально, Павел Андреич! Нормально… У тебя как?

– Тоже ничего… Хорошо б, конечно, встретиться, обговорить, как будем жить дальше… А то, знаешь, Украина собралась у себя референдум о независимости проводить… Приехал бы… Поохотились бы вместе, отдохнули… А заодно обговорили промеж себя наши проблемы… Как? Владимир Николаевич?

Бельцин настороженно подался вперед, – пока все складывалось, как нельзя лучше.

– А Травчук приедет? – спросил он нетерпеливо.

– Он, сказал, приедет, если ты приедешь…

– Я приеду! – ответил Бельцин. – Передай ему, что я обязательно приеду…

Затем положил трубку и радостно потер ладони. Взяв с хрустальной вазы гроздь винограда, оторвал несколько крупных градин и отправил их себе в рот. Сладкий сок фонтанчиком брызнул во рту и Бельцин, сложив губы трубочкой, довольно захрустел, глядя на вид за окном. За окном тяжелыми хлопьями падал первый снег – робкий, мокрый, ненадежный. Бельцин выплюнул в мусорную корзину большие темные косточки и, обхватив мягкие подлокотники кресла, замер, – словно сидел на троне.

Через пару дней он вылетел в Белоруссию.

Матерый кабан вышел из чащи на опушку леса и остановился. Посреди небольшой поляны стояли ясли с кормом, но старого вожака насторожил запах. Запах человека. В сущности, этот запах ему был давно знаком. Он знал, что люди устраивают кормушки. К этим кормушкам он и его стадо приходит, когда под снегом становится трудно отыскать сочные, пузатые желуди. Так было всегда, сколько он себя помнит. Но сейчас старый кабан учуял запах чужого человека, а не тех, кто обычно загружает ясли. Кабан повел в сторону волосатым рылом и скосил глаза назад. Позади него нетерпеливо переминались с ноги на ногу несколько молодых секачей, за которыми плотной стайкой жались свиньи с полосатым молодняком. Молодые кабаны с нетерпением щетинили мохнатые загривки и играли мускулами под жесткой темной шерстью. Когда-нибудь один из них нанесет вожаку смертельный удар своими остро отточенными клыками и займет его место в стае, но пока что они еще слишком молоды, очень неопытны и слишком нетерпеливы, чтобы кто-нибудь из них мог противопоставить что-то серьезное его силе и опыту. Поэтому единственно, что они могут, так это показывать пренебрежение к осторожности вожака.

Старый кабан, отвернулся и негодующе передернул щетинистыми ушами. Затем неторопливо вышел на поляну. В этот момент с противоположной стороны опушки раскатисто ахнул выстрел и что-то тяжелое ударило кабана в бедро, опрокидывая его на снег. Кабан, яростно хрюкнул, присел на задние ноги, но тут же вскочил и закрутил тупым рылом, выискивая глазами противника. На другом конце поляны стояли несколько человек. На уровне груди одного из них (человека в лохматом волчьем малахае и высоких меховых унтах) рассеивался дым от выстрела. Глаза зверя встретились с прищуренными глазами человека – человек отодвинул лицо от приклада и внимательно смотрел на старого секача. Боль от раны стала алой пеленой застилать глаза зверя, наполняя его подраненное тело слепой яростью. Кабан, угрожающе вздыбил тугой загривок и рванулся вперед. Люди, стоящие на краю поляны, разом вскинули ружья, но человек в малахае громко крикнул:

– Он мой! – и тут же раскатом грянул второй выстрел.

Картечь вошла вожаку прямо в глаз и он как подкошенный рухнул на мягкий, пушистый, первый снег. Остальные звери, замершие на опушке, в испуге шарахнулись в чащу. Они бежали напролом, не разбирая дороги, через попадающиеся им на пути кусты, прыгая через сгнивший валежник. Вскоре треск от ломающихся веток затих в глубине заповедного леса.

К поверженному кабану подошел одетый в волчий малахай Микола Травчук. Кабан лежал на боку. С мохнатого рыла его на снег капали красные капли крови.

– Видный зверюга! – довольно произнес президент Украины и пнул старого секача меховым унтом в бок. – Берите его, хлопцы, и айда до хаты!

Двое егерей в черных шапках с медными кокардами в виде скрещенных дубовых листьев вытащили из-за пояса короткие топорики и срубили стоящую рядом березку. Обрубив тонкие сучья, соорудили короткую лесину – привязали кабана за ноги, взвалили лесину на плечи и немногочисленная процессия отправилась обратный в путь к жилью…

В глубине заповедного леса, среди многовековых необхватных дубов, помнящих ещё походы удалых польских шляхтичей и воинственную тяжелую поступь шведских мушкетеров, стояла привилегированная охотничья резиденция. В левом крыле ее под высокой стилизованной башней потрескивал огромных размеров камин, огороженный витой чугунной решеткой. С внутренних стен охотничьего павильона пялились в зал бессмысленными стеклянными глазами чучела кабанов и оленей. Травчук, раскрасневшийся после удачной охоты и первого морозца, стянул с головы лохматый малахай и скинул с плеча двустволку, – поставил ее на пол, прислонив к стене. Степенно усевшись на стул, принялся стягивать меховые торбаса.

– Ну, як вам мой кабан, государи мои – президенты? – спросил он с гордостью у стоящих у бильярдного стола Бельцина и Сушкевича.

Бельцин (в правой, неискалеченной руке он держал кий), внимательно оглядел широкое зеленое поле и похвалил сдержанно, без особого энтузиазма:

– Неплохой секач! Неплохой…

(На самом деле сдержанность его происходила оттого, что ему просто не терпелось побыстрей начать нужный разговор.) Потом ещё прибавил:

– Но только, Микола, я сюда ради другого зверя приехал…

Выбрав шар для удара, он тщательно прицелился и звонко щелкнул кием. Выточенный из слоновой кости кругляш стремительно метнулся в заданном ему направлении и, натолкнувшись на другой шар, проворно юркнул в узкую горловину лузы. Травчук недовольно повел широкой бровью и едва заметно оттопырил нижнюю губу:

– А чем тебе мой кабан не понравился, Владимир Николаевич? Али ты бачил, шо я тебе зубра зараз притащу?

Бельцин тонко сощурился, как будто снова выбирал шар для удара, и бросил небрежно: