Виктор Гюго

Это «чрезмерное и громадное» выражается прежде всего в эпитетах и сравнениях, которые Гюго широко использует в обширной вводной части, посвященной характеристике Ламаншского архипелага — месту действия романа. Здесь все бурно и величественно: волна резка и неистова; прибой бурлив; скалы походят на «огромных каменных жаб», «исполинских монахинь» или королей, восседающих «на массивных престолах». Все масштабы сознательно гиперболизированы автором: «величественные линии, величественное спокойствие природы… порой, в вечерний час, громадная туча… вычерчивает на бледном, сумеречном небе гигантский силуэт чудовищного кромлеха». Долины и холмы, которые теснятся вокруг Старой гавани, «словно зажаты в кулаке великана» (9, 19–22).

Человек, поставленный лицом к лицу с такой природой, характеризуется писателем как неустанный «грызун», в вечном напряженном труде меняющий лицо земли: «…вся природа в шрамах от ран, нанесенных ей человеком… Он приспособляет мироздание к нуждам человечества». Оптимистическая концепция человеческой деятельности, уважение к подвигу труда и преобразования природы выражается автором «Тружеников» в замечательных словах о том, что «тот, кто обречен на смерть, чья короткая жизнь лишь постепенное умирание, посягает на вечность. Человек пытается обуздать изменчивую природу во всех ее проявлениях… Ведь он хозяин вселенной. Он распоряжается в ней по своему усмотрению… Со всех сторон встают перед человеком преграды, но его ничто не останавливает. У него один ответ: он натиском берет все рубежи. Невозможное — всегда отступающий перед ним предел» (9, 57).

Мысль Гюго охватывает трудовую деятельность человека в широчайших масштабах всего земного шара («Человек работает, устраивая свой дом, а дом его — Земля»). У пего нет страха ни перед толщей земли, ни перед горным кряжем, ни перед могучей морской стихией. Он постоянно идет «на приступ необъятного». «Подчинись же, земля, своему муравью!» — таким патетическим восклицанием заканчивает писатель гимн человеческому дерзанию, который он создает в прологе к роману.

На фоне монументального сопоставления — человек-труженик и природа — разворачивается сюжет романа, который раскрывает несоответствие другого рода: между естественными законами человеческого сердца и противоестественной моралью буржуазного мира.

В «Тружениках моря», в отличие от других романов Гюго, относительно небольшое количество персонажей. Это старый Летьери — строитель и владелец первого парового судна, курсирующего в водах Ламанша, демократ и вольнодумец, вскормленный «молоком восемьдесят девятого года», чьими устами Гюго высказывает многие собственные суждения, в частности иронический взгляд на практику современной христианской церкви. Это помощники Летьери — Рантен и Клюбен, которые бессовестно обкрадывают его и в конце концов приводят к крушению его любимое детище — корабль «Дюранда». И это почтенный представитель англиканской церкви — доктор богословия Жакмен Эрод, который под маской религиозного благочестия являет собой яркий образчик буржуазно-деляческой морали.

Пытаясь утешить разоренного и убитого горем Летьери, потерявшего свой корабль, Жакмен Эрод советует ему вложить остаток его состояния в какое-нибудь выгодное коммерческое предприятие, занимающееся поставкой оружия русскому царю для подавления восстания в Польше или же эксплуатацией негров в Америке. Он, наконец, рекомендует Летьери поступить на судейскую службу. Но тот с возмущением отвечает, что не намерен служить ни царизму, ни рабству и не желает иметь дело с виселицами.

В кратком, но чрезвычайно выразительном словесном поединке между Летьери и Жакменом Эродом писатель как бы собирает в один клубок самые ненавистные для него политические институты и принципы современного буржуазного строя: монархический деспотизм, который олицетворяет русский царь; рабство, процветающее в Америке; правосудие, выразительным символом которого является виселица; и, наконец, торгашеский дух современной религии, отлично приспособившейся ко всем видам капиталистического обогащения и освятившей их своим авторитетом.

Неприемлемому для него буржуазному миру Гюго противопоставляет главного героя романа, скромного рыбака Жильята, обладающего большим сердцем и мужеством.

Характер Жильята раскрывается во время спасения потопленного судна старика Летьери. Разбив корпус корабля, океан пощадил самое ценное — паровой двигатель, застрявший на месте крушения между океанскими рифами. Почти невыполнимую задачу отвоевать у морской стихии эту машину и взял на себя Жильят, надеясь такой ценой получить руку Дерюшетты — приемной дочери старого Летьери, которую он нежно и безответно любит многие годы, не решаясь ей в этом признаться.

Человек одинокий и нелюдимый, Жильят вырос в самом тесном общении с природой. Он постоянно размышляет о жизни моря, о движении ветра — обо всех первозданных стихиях, которые окружали его с малолетства. Он является другом и покровителем птиц и животных, а когда и людям бывает нужна его помощь — бескорыстно выхаживает больных и спасает тех, кто попал в беду. Честность и прямодушие внешне сурового Жильята резко противопоставлены автором лицемерию мнимого добряка Клюбена.

В каждом романе Гюго есть демонический персонаж, который являет собой средоточие зла. Подобно Клоду Фролло из «Собора Парижской богоматери» и Жаверу из «Отверженных», Клюбен — зловещий персонаж «Тружеников моря». «Сьер Клюбен был человек, поджидавший случая… Тридцать лет этого человека связывало лицемерие. Он был воплощением зла, но сочетался браком с честностью… Он всегда был преступником в душе…. под личиной порядочного человека билось сердце убийцы… За маской простодушия скрывался призрак преступления» (9, 211–212), — такими словами рисует автор психологию этого «сладкоречивого пирата». Однако, совершив, наконец, давно задуманное и тщательно подготовленное преступление — ограбив, а затем потопив корабль Летьери, Клюбен не успел воспользоваться похищенным богатством, так как стал добычей морского спрута.

То, что загубил Клюбен, призван возродить Жильят. Решившись на спасение ценного механизма, он тем самым обрекает себя на титаническое единоборство со слепыми силами природы. Ставя его перед лицом безмерного и грозного океана, Гюго показывает, как этот скромный и молчаливый человек, простой ловец крабов и лангуст, постепенно превращается в подлинного героя, укротителя разбушевавшихся стихий. Великолепен портрет Жильята в апогее его невероятно тяжкого, но вдохновенного труда: «Ничего у него не осталось, кроме пустой корзины от провизии да изломанных или зазубренных инструментов. Жажда и голод — днем, холод — ночью, раны и лохмотья, тряпье на гноящихся струпьях, изодранная одежда, израненное тело, изрезанные руки, окровавленные ноги, худоба, землисто-бледное лицо, но пламень в глазах» (9, 298).

Как и во многих других своих произведениях, автор «Тружеников моря» поднимает в этом романе проблемы мироздания и человеческой судьбы. И если в «Соборе Парижской богоматери» основой для таких универсальных проблем послужила каменная громада собора, а в «Отверженных» — судьбы народных масс, то в «Тружениках моря» главным стержнем романа становится океан. Художественный мотив беспредельной морской стихии и борьбы с ней человека придает эпичность и этому, сравнительно небольшому роману Гюго.

Устами Жильята писатель выражает собственные глубокие и упорные размышления, которым он сам предавался на берегу океана в годы многолетнего изгнания: «Человек приходит в смятение, видя работу могучих сил, рассеянных в непостижимом и беспредельном. Он стремится понять их цель. Вечное движение пространства, неутомимые воды, облака, точно спешащие куда-то, титанический, непонятный порыв, все эти судорожные усилия — загадка. Во имя чего безостановочно колеблются воды? Что сооружают шквалы? Что воздвигает прибой? Что создают волны, сталкиваясь, рыдая, рыча? К чему эта сумятица?» (9, 275–276).

Изображая морскую стихию, художник одушевляет ее, наделяя волны, скалы и ветры чувствами, свойственными человеку: хитростью, лицемерием, злорадством, надменностью, высокомерием и т. д.

Жильяту, прибывшему к Дуврским скалам на место крушения корабля, кажется, что «риф, державший свою добычу, словно выставлял ее напоказ, внушая ужас; часто в неодушевленных предметах чувствуется мрачное и враждебное высокомерие по отношению к человеку. Как будто скалы бросали вызов. Они словно выжидали. Сколько заносчивой надменности было в этой картине; побежденный корабль и победительница-бездна» (9, 244).