Виктор Гюго

Крушение общественных иллюзий Гуинплена сопровождалось глубоким кризисом его нравственных идей.

Когда, грубо осмеянный в палате лордов, Гуииплен бежит в свой родной дом и не находит ни «Зеленого ящика», ни Урсуса, ни любимой Деи, он принимается в отчаянии анализировать свою собственную трагическую ошибку. Великий моралист Гюго заставляет своего героя взвешивать на собственных внутренних весах материальные и духовные, эфемерные и подлинные ценности жизни: какое безумие он совершил, согласившись на восстановление пэрских прав, отдав за титул лорда балаган Урсуса и улыбку Деи! За все это внешнее великолепие он, глупец, отдал подлинное счастье! Но в то же время, в чем состоит основной долг человека? Разве не должен он был использовать свое внезапное возвышение для того, чтобы подать голос в защиту обездоленных? В чем состоит наша обязанность перед людьми? В заботе ли о наших близких или о всем человечестве? Не следует ли оставить малую семью ради большой?

В этих размышлениях и моральных антитезах мы снова слышим личные терзания, некогда пережитые писателем. Удивителен накал общественного и нравственного сознания, которым всегда отличаются романы Гюго!

Однако при всем том «Человек, который смеется» — этот последний роман, написанный Гюго в изгнании, — является, пожалуй, наиболее пессимистическим и скорбным из всех его книг. И дело не только в трагической концовке романа, когда смерть Деи приводит отчаявшегося Гуинплена к беспросветному отрицанию («Умираешь? Ты умираешь? Нет, не может этого быть… Ведь это значило бы, что бог — предатель, а человек — обманутый глупец» (10, 637), — кричит он у ложа умирающей возлюбленной перед тем, как покончить жизнь самоубийством).

Дело не только в трагической концовке романа, потому что погибают обычно почти все главные герои романтиков. А в том, что торжество смерти связано в данном случае с внутренней концепцией произведения. «Человек, который смеется» — по сути своей более тревожная и мрачная книга, чем, например, «Отверженные», которые также кончаются смертью героя. Однако там в жизни Жана Вальжана автором была найдена идеальная линия поведения, которой герой следовал до своего последнего часа. Воля провидения казалась абсолютно ясной и автору, и его герою. Через все бури и препятствия Жан Вальжан достойно пронес свой жребий праведника и, умирая после тяжких испытаний, получил признание тех, кого он любил. Положительные идеалы Гюго полностью восторжествовали здесь над злыми и враждебными силами, воплощенными в образах Тенардье и Жавера.

Иначе получилось в «Человеке, который смеется». Провидение чудесным образом спасло и доставило ко двору флягу, содержащую записку с признанием компрачикосов об изуродовании и продаже Гуинплена, восстановило попранную справедливость и возвысило Гуинплена до звания пэра, незаконно отнятого у него королем. Но для чего же было все это? Чтобы он сказал свою речь, которую не могли и не пожелали услышать те, к кому она была обращена? Чтобы он бежал из палаты, преследуемый издевательствами и насмешками беззаботных баловней судьбы, потеряв при этом свое подлинное счастье — Дею? Выходит, что провидение сыграло с ним злую шутку, и не случайно Гуинплен ставит под сомнение его благие намерения в сорвавшемся с его уст отчаянном крике о том, что «бог — предатель, а человек — обманутый глупец». В отличие от романа «Отверженные» в «Человеке, который смеется» торжествует уже не человечность, а то, что ей враждебно, — собрание надменных лордов, ничуть не потревоженное человеком, который пришел к пим из мира страданий.

Здесь сказалось резкое противоречие, коренящееся в самой идейной концепции Гюго, — противоречие между его провиденциальной философией безостановочного прогресса, управляемого якобы добрым и справедливым богом, и реальной действительностью, в которой победа достается большей частью не великодушным идеалистам, но облеченным властью «силам зла».

С 1862 по 1869 г., когда создавались его романы, — от «Отверженных» к «Труженикам моря» и «Человеку, который смеется» — мироощущение Гюго заметно мрачнеет. 1868 год, когда он писал роман «Человек, который смеется», был уже семнадцатым годом изгнания писателя из Франции, и в личном плане очень для него тяжелым. В этот год умер его первый внук, а затем и его жена — Адель Гюго, к которой он всегда оставался глубоко привязан, как к матери своих детей.

Однако вскоре должны были произойти события, которые влили в несгибаемого поэта новые силы. Последний роман изгнания был закончен накануне франко-прусской войны, объявленной в 1870 г. и вскоре закончившейся поражением Франции.

В это время мысли великого изгнанника уже полностью устремлены к любимой отчизне, с которой он готов разделить ее скорби и страдания.

Когда, о мой Париж, хмелея легкой славой, Шальной богач, Ты пил и ты плясал, поверив лжи лукавой Своих удач, Когда в твоих стенах гремели бубны пира И звонкий рог, — Я из тебя ушел, как некогда из Тира Ушел пророк. ………………………………………… Но в час, когда к тебе вторгается Атилла С своей ордой, Когда весь мир крушит слепая сила, Я снова твой!

(12, 276. Перевод М. Лозинского)

— так писал Гюго в стихотворении «Перед возвращением во Францию» (Брюссель, 31 августа 1870 г.), которое он затем поместит в новое издание сборника «Возмездие».

2 сентября 1870 г. ненавистная Гюго империя Наполеона III перестала существовать. 4 сентября во Франции была объявлена республика. В тот же день, верный своему обещанию — вернуться на родину, «когда туда вернется свобода», Гюго садится в поезд, отправляющийся в Париж.

Так закончился девятнадцатилетний период изгнания Виктора Гюго, в течение которого им были созданы прекрасные произведения поэзии и прозы, обогатившие французскую и мировую литературу.

III ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ВО ФРАНЦИЮ (1870–1885 гг.)

1. Гюго и Парижская коммуна Сборник «Грозный годя

Гюго вернулся во Францию 5 сентября 1870 г., на следующий же день после падения Второй империи, в разгар франко-прусской войны, когда прусские войска подступали к Парижу. Здесь его встретили толпы народа с криками «Да здравствует республика!» и «Да здравствует Виктор Гюго!», ибо имя поэта-изгнанника давно уже стало неотделимым от республиканских идеалов.

Поэт-трибун в трудные для родины дни не мыслит себя в стороне от схватки. «…Гюго, — говорит Жан Руссело, характеризуя этот период жизни поэта, — находится на улице, в горниле борьбы и действия, а не в тиши кабинета; он вмешивается в события, он движется; можно было бы сказать, что он пишет в движении (*crit en marchant) [74] . 9 сентября Гюго выступает с воззванием «К немецкой армии», 17 сентября — с воззванием «К французам», 2 октября — «К парижанам».

«Набат! Набат! Набат! — взывает поэт во втором из этих воззваний. — Пусть из каждого дома выйдет воин; пусть каждое предместье станет полком, а каждый город — армией. Пруссаков восемьсот тысяч, а вас сорок миллионов. Поднимитесь же и дуньте на них во всю силу ваших легких!..

74

Jean Rousselot. Le roman de Victor Hugo, p. 217.

Города, города, города, вздымайте лес пик, сомкните штыки, выкатите ваши пушки, а ты, деревня, возьмись за вилы. Что? Нет пороха, нет снарядов, нет пушек? Неправда, есть! Ведь и у швейцарских крестьян — лишь косы, а у бретонских крестьян — лишь палки. Но они все сметали со своего пути! Правый всегда найдет себе подмогу. Мы в своем доме. Вёдро будет за нас, ветер будет за нас, ливни будут за нас…

Тот, кто хочет, может все…

Пусть не медля, спешно, не теряя ни дня, ни часа, каждый — будь то богач, бедняк, рабочий, буржуа, землепашец — найдет у себя в доме или поднимет с земли то, что может служить ему оружием или снарядом.

Обрушивайте скалы, разбирайте мостовые, превратите лемехи в топоры, а мирные борозды в неприступные рвы, сражайтесь всем, что попадет вам под руку, поднимайте камни с нашей священной земли, побейте захватчиков костями нашей матери Франции…

Подымайтесь! Подымайтесь! Ни отдыха, ни передышки, ни сна… Организуем грозную битву за родину!..

О, франтирёры, вперед, пробирайтесь сквозь заросли, переплывайте потоки, прячьтесь, пользуясь тенью и сумерками, ползите по оврагам, скользите, взбирайтесь, цельтесь, стреляйте, уничтожайте захватчика!» [75]

75

Цит. по: Флоримон Бонт. Рыцарь мира. Перевод Н. Жарковой и Н. Немчиновой. М., 1953, стр. 61–62. Это воззвание Гюго, написанное 17 сентября 1870 г., когда прусские войска, вторгнувшиеся во Францию, стояли под Парижем, обрело новую жизнь во времена французского сопротивления фашистским захватчикам, в 1943 г., когда немецкие фашисты овладели Парижем. О нем напомнил в своей речи секретарь коммунистической партии Морис Торез, его перепечатала подпольная «Юманите», а вслед за ней и другие газеты Сопротивления. Через семьдесят три года после своего рождения пламенное слово национального французского поэта снова нашло широкий отклик среди народных масс его оккупированной родины.