Виктор Вавич (Книга 2)

Анна Григорьевна вынимала аккуратно сложенное Наденькино белье. Она запускала руку, и сторожкие пальцы боялись, не шелестнуть бы бумагой, но бумаг не было среди белья.

– Здесь у ней летние платья сложены, - и Анна Григорьевна поднялась с колен. Она все время думала о тетрадке.

"Боже, дура какая. Адреса, адреса".
– И она все время чувствовала, как там за спиной лежит эта тетрадка.

– А здесь полотенца и платочки, - Анна Григорьевна старалась говорить по-домашнему.

– Ну ладно, - сказал Виктор, - это нас не касается.
– И он сунул руки вдоль стенки ящика. Что-то холодное и твердое.

Это, это что?

– нахмурился Виктор. Он щупал, Анна Григорьевна смотрела в его лицо, затаив дух, и прочитала - что "это" - ничего, пустяк. И сразу стала услужливо разрывать полотно сложенного полотенца.

– Нет, нет, достанем, посмотрим, - говорила Анна Григорьевна.
– Ну тащите, тащите. Ну? Баночка духов, да конечно, что ж у ней тут может быть, у дурочки. Фу, фу, моль, - вдруг замахала руками Анна Григорьевна.

Она хлопала ладошками в воздухе, двигалась толчками по комнате; все следила глазами.

– Скажите, дрянь какая, - Анна Григорьевна хлопнула над столом. Неловким движением опрокинула Надину деловую мужскую чернильницу.
– Ах, что я наделала!
– и Анна Григорьевна торопливо схватила тетрадь и принялась ею тщательно вытирать Наденькин стол.
– Убьет она меня теперь, чистеха такая, беда какая, Господи! Ну да дай же что-нибудь, - крикнула она Дуне. Стоишь, как столб.
– И Анна Григорьевна терла тетрадкой, вырывая новые листы, комкая, коверкая.

– Мы уж тут ни при чем, - сказал Вавич.

– Ах, да я дура, - говорила Анна Григорьевна, а в глазах стояли слезы.

– Ну-с, сударыня, это потом, - деловито сказал Вавич.
– А вот скажите нам, где ее переписка находится. Ведь получает она письма. Нет, скажете? Ну а где они?

– Да вот тут все у ней, я ведь не слежу.

– Напрасно-с, напрасно, - закачал Вавич головой и сейчас же отвернулся.
– Вот тут в портфеле записки - это мы возьмем. И вот эти заграничные книжки. Там уж разберем.

– Надо под столом полапать, - сказал на ухо Вавичу городовой, - по небелям, по креслам прячут. А ну, встаньте, - мотнул городовой головой.

– Вот и отлично, а теперь отнесите это кресло мужу, он же стоит там все время. У вас ведь, наверно, отец тоже старик. Правда?
– И Анна Григорьевна поглядела в глаза Виктору и кивнула головой, как будто уж что-то знала про него.

– Не до того, сударыня, когда в людей палят из-за угла... А когда говоришь, так "бумагу, бумагу", - передразнил Виктор.
– Прямо как дети, ей-богу же.

– Отнесть?
– спросил городовой. Он неловко держал за ножку опрокинутое Наденькино кресло, держал за ножку, будто оно могло вырваться как собачонка. Вавич кивнул головой.

– Прямо же, ей-богу, как дети, - крутил Виктор головой.

– Да уж, знаете, у нас у самих...
– и Анна Григорьевна снова взглянула Вавичу в лицо, и лицо на миг распахнулось. Виктор отвернулся и стал с деловым видом оглядывать стены.

– А это чей же портрет? Кто такая?
– Вавич вдруг заметил со стены чуть насмешливый взгляд - Танечкина карточка в овальной рамке красного дерева висела под портретом Энгельса. Вавич обернулся к Анне Григорьевне и чувствовал сзади колющий взгляд со стены.
– Надо знать, кто такая, - сказал Вавич хмуро. Он в упор, нахмуренными глазами разглядывал карточку.

"Красивая, а злая, стерва, - в уме сказал Вавич.
– Тьфу, злая!" - и помотал головой.

– Кто же?

– зло поглядел в колени Анне Григорьевне Вавич.

– Подруга гимназическая какая-то, - пожала плечами Анна Григорьевна.

– Не знаете?- хмуро спросил Вавич.- Определим!- И он снял с гвоздя портрет.
– Ну-с, - сказал Виктор, садясь, - протокол!

– Вам чернил? Дуняша, из кабинета, да не разлей, как я.

– Так-с, - сказал Виктор и прижимал маленьким дамским пресс-бюваром лист, - так-с, и фотографический снимок неизвестной личности.

– Рамку, впрочем, можем оставить!
– вдруг сказал Виктор.
– Рамка не нужна, - и он быстро выдернул карточку из рамки; она выскользнула белым картоном, как сабля из ножен. Виктор скорей сунул ее между записок Наденьки.

Понятые нагнулись к столу. Сопя, выводили подписи.

– Ну-с, простите, сударыня, за беспорядок, уж не взыщите...
– Вавич застегивал новенький портфель.
– Честь имею кланяться, - и кивнул корпусом: галантность. Все вышли в коридор.

Андрей Степанович стоял рядом с креслом. Он оперся о стену спиной, руки заложил назад и глядел вверх перед собой.

– Что ж вы не присели?
– с улыбкой в голосе сказал Виктор, легко шагая к передней.

Андрей Степанович прямым взглядом упер глаза в Вавича. Вавич стал.

– О вашем поведении, господин квартальный, мы еще поговорим. Только не с вами.

– Говорить!!
– вспыхнул всей кровью Виктор.
– Хоть с самим чертом извольте беседовать! Револьверщики! На здоровье! Двое остаться! Горбачев и Швец, - кричал Вавич городовым, - и никого не выпускать, кто придет задерживать до распоряжения. Один в кухню, другой тут. По местам! Марш! А в девять в участок!
– кричал Виктор. Он с шумом толкнул дверь. На пороге он обернулся и крикнул городовому: - Садись в кресло и закуривай!

– Бу-ма-га!
– сказал Вавич гулко на лестнице.

Тьфу!

ТАНЯ сидела в углу балкона. Она куталась в свое любимое старое пальто с уютным мехом на воротнике. Гладила щекой по меху. Ей было видно вдаль всю прямую улицу - тяжелую, серую, со спущенными веками. Рассвет туго надвигался и, казалось, стал и пойдет назад. Таня держала низко над собой раскрытый зонтик. Ей было уютно от зонтика, от меха и от папироски. Как будто вся земля едет куда-то, и это ее место, как у окна в вагоне. Мутное небо курилось белыми тучами, и неосторожные капли попадали на землю, на Танин зонтик. Тане казалось, что непременно куда-нибудь приедут к рассвету - надо сидеть и ждать и глядеть путь. Опять въехали в пальбу - и вот гуще, ближе... Нет, проехали. Пальба растаяла, смолкла. А вот шаги. Много. Танечка приподняла зонтик. По пустой улице брякали шаги. Это из-за угла. Вот городовые и впереди серая шинель. Танечка повела лопатками, и любопытный озноб пробежал по спине - говорят что-то, а меня не видят.

– Да недалече теперь, тут за углом и седьмой номер, Хотовицкого дом, хрипло, ночным голосом, сказал. Вот совсем под балконом - Танечка перегнулась, и мотнулся в воздухе зонтик. И вдруг встали. И в серой шинели задрал голову. Вот отошел на мостовую, смотрит. И городовые сошли на мостовую.

– Кто там? Эй!
– крикнул надзиратель.

– Это я, - неторопливо сказала Танечка.

– Мадам там или мадмазель, не знаете распоряженья - все окна закрывать.

– Месье - там, - приподняла зонтик Танечка, - у меня все окна закрыты.