Виктор Вавич (Книга 2)

– Ну да, - сказал квартальный и повертел головой, - все равно на улицу ночью выходить нельзя! Дома надо быть!

– Я не в гостях, я у себя дома, - и Танечке нравилось, как певуче звучал голос с легкой улыбкой.

– Вы, сударыня, не шутите, а я требую, чтоб с балкона...

– Прыгнула бы? Нет, не требуйте, не прыгну, - засмеялась Танечка; ей казалось, что это станция, и сейчас все поедут дальше, а на пути можно и язык высунуть.

– А я еще раз вам повторяю, - уж закричал квартальный, - спать надо, мадмазель, между прочим. А если... да бросьте ерунду... Позвони дворнику, крикнул квартальный городовому.

И Танечка слышала, как сказал вполголоса городовому: "может, сигналы какие-нибудь или черт ее знает".

Городовой уж дергал неистово звонок, звонок и бился и всхлипывал, и едкая тревога понеслась по серой улице.

– Дворник! Что это у тебя? Убрать тут балконщиц всяких! Дворник держался за шапку и что-то шептал.

– Ну так что ж?
– громко сказал квартальный.
– Ну и адвоката Ржевского, а торчать на балконах не полагается в ночное время. Скажи, чтоб сейчас вон, что околоточный надзиратель Вавич приказал, понял? А завтра разберемся, что за сиденья эти. Марш!.. Стой! Как говоришь: Татьяна Александровна Ржевская? Госпожа Ржевская!
– крикнул Вавич; он сделал казенный голос.
– Ржевская Татьяна, сейчас очистите балкон, а завтра явитесь в Московский полицейский участок, дадите объяснения.

– Все равно вы ничего не поймете, - Танечка сказала насмешливо-грустно. И по голосу Вавич понял, что говорит красивая, наверно, очень красивая в самом деле.

– Проводи, - крикнул Вавич дворнику. "Хоть и красивая, - думал Вавич, - а я тебя проучу, тут красотами, голубушка, не фигуряй - военное положение-с".

– Военное положение-с, - сказал Вавич вслух, идя за дворником, ...так надо поглядывать за жильцами, - вдруг быстро добавил он и обогнал дворника.
– Эта дверь? Звони.

Вавич неровно переводил дух и слушал. Вот хлопнула дверь, должно быть, с балкона, а вот легкие звонкие шаги. Ага! Открывает. Но дверь приоткрылась, и никелированная цепочка косяком перерезала щелку. И насмешливое лицо глядело, Вавич видел не все, по частям, и узнал глаза. Ах, вот она, и злость и радость полыхнули в груди, и Таня видела, как веселый ветер прошел по лицу квартального.

– Я вас не впущу, - говорила Танечка и отстранила лицо от щелки, - я одна. А если будете ломиться, я позвоню Григорию Данилычу, - нехорошо ломиться ночью к девушке, когда она одна!
– и Танечка нравоучительно глянула Вавичу в глаза.

– А... а на балконе девушке с папиросками сидеть... вот завтра иначе поговорим.
– И вдруг Виктор вытянул из портфеля сверток. Он рвал веревочку и быстро и яростно поглядывал на Танечку.
– А вот... а вот, - говорил Вавич, разматывая бумагу, - а вот это видели, где ваши портреты-то бывают. Фонарь сюда!
– крикнул он дворнику.

– Мой ли?
– и Танечка прищурилась. Вавич вертел портрет около щелки.

– Не вздумайте только хвастать, что это я вам подарила, - сказала Таня и закрыла дверь. Французский замок коротко щелкнул и так заключительно щелкнул, что секунду Вавич молчал.

– Смотреть за этой!
– сказал вполголоса дворнику Виктор и указал большим пальцем на Танину дверь.

Дворник шел впереди Виктора, размахивая фонарем.

– Потуши фонарь, дурак!
– сказал Виктор.
– Уж день на дворе скоро, размахался тут.

"Какому Григорию Данилычу?
– думал Вавич.
– Никакого нет Григория Данилыча. Полицмейстера - Данила Григорьич. Да черт, - он остановился, топнул, - да и звонить-то не могла, ведь не работают же телефоны, дьявол, не работают, кроме служебных".

Но он был уж за воротами. Городовые сидели на обочине тротуара. Они встали.

– Э, вздор, - сказал Виктор вслух, - гулящая какая-то, нашла, дура, время прохожих удить: возня только. Тьфу!
– и он сплюнул для верности.

Городовые молча шагали.

Танечка узнала портрет, узнала и надпись: "Тебе от меня" - в нижнем углу наискосок.

Pardon, monsieur!

УЖ БЫЛО одиннадцать часов дня, а Виктор все еще не заходил домой и сидел на углу стола в непросохшей шинели. Курил, бросал окурки в недопитый стакан с чаем. С час в участке было тихо, как будто нехотя прогромыхивал город за окном. Виктор не знал: кончилось или сейчас, после затишки, громыхнет что-нибудь... со Слободки. Или от вокзала. Солдаты наготове. Он все время чувствовал, что во дворе стоят ружья в козлах и около ружей ходит часовой. День был без солнца. Небо как грязное матовое стекло - закрыто небо нынче.

– Да и не надо, - вздохнул Виктор и насупился в пол. Осторожно вошел городовой и стал вполголоса бубнить что-то дежурному у дверей.

И Виктор услыхал и насторожился.

– Обоих в гроба поклали, у часовне, у городской больнице. Сороченко, аж глянуть сумно, - бе-елый... аккурат сюдой ему вдарила, а сюдой вышла.

Виктор подошел.

– Что ты говоришь?

– Та я с караула сменился, коло их караул поставлен.

– Сороченко, а другой кто?
– спросил Виктор вполголоса и оперся локтем о притолоку, подпер голову.

Городовой был небольшой, крепкий, он поворотисто жестикулировал:

– А тот Кандюк. Он еще живой был, как привезли. Говорить, идет на меня один. Я до него: кто? обзывайся! Когда смотрю: сбоку другой, - городовой шустро повернулся.
– Я до того: стой! А он враз - хлоп с револьвера и текать, и другой за ним. Я, говорить, ему у спину раз! раз! и говорить, вот мне у боку как схватило и свисток хотел, говорить, подать, а той от угла в меня еще раза: бах. Я, говорить, и сел, полапал себя, а шинель аж мокрая и кровь зырком идеть, и, говорить, вижу, что это мене убили, и никого нема и подать свистка, говорить, боюся, бо те добивать воротятся, и нема, говорить, никого, - городовой сделал пол-оборота, - и свистка, говорить, подать мне тоже не выходит.

– Ну и как?
– спросил Вавич шепотом.

– Ну, а патруль слыхал, что стрельба, тудой, на стрельбу, и аккурат человек стогнет. Кто есть? Рассмотрелись, а он уже лежит и руки так, - и городовой закрыл глаза и раскинул руки враз, - лежит и помаленьку стогнет.

– Теперь ночью стоять...
– сказал дежурный.

– А днем ему долго выстрелить?
– и маленький городовой посмотрел на Вавича.
– Все одно, как на зверя, - ты можешь себе очень спокойно иттить... И всякого: так и меня, и тебя, и вот господина надзирателя.

Вавич молча и серьезно кивнул головой.

– А долго мучился?
– спросил Вавич.

– Да не... рассказал, еще, говорят, пить просил, квасу хотел, а где ночью квасу!.. так и не пришлось... уж не попил... А сейчас там заходил у часовню, пристав, Воронин, были.

– Надо, надо отдать долг товарищу, погибшему на посту, - сказал Виктор и выпрямился.

"Не кончилось, - подумал Виктор, - нет, это не кончилось".

Виктор не мог дождаться двенадцати часов, своей смены, он хотел скорей пойти к Сороченко. Не мог толком вспомнить, какой он, Сороченко. "Белый-белый", и как будто с укоризной лежит, что за всех погиб, и теперь перед всеми он, и перед полицмейстером, и всем надо пойти к нему. "Подойду, и как он на меня глянет?
– мертвым лицом", - и у Виктора билось сердце, как будто сейчас идти к строгому начальству, и душно становилось в мокрой шинели, а маленький городовой все говорил, и Виктор слышал: "Убили, и что же? Убили - и край! Как будто так и надо. Что ж? Так, значит, и засохнет? Да?" - и урывками кидал глазами на Вавича.