Виктор Вавич (Книга 3)

Башкин на миг остановился и раздернул пиджак на груди.

– Если ему угодно! Пожалуйста!
– Башкин еще скорее зашагал по комнате.
– Что ж он хочет сказать? Что я предатель?
– Башкин с красными пятнами на лице вдруг стал против Саньки.

Санька помаленьку исподлобья взглядывал через дым папиросы.

– Да?
– Башкин шагнул к кровати.
– Так почему же он передает такие... такие за... за... замахи такие? Я же, значит, могу и его предать... уж коли в таком случае. Да просто, по-уголовному: убить грозится - хорошенькие... Башкин опять заходил.
– Хорошенькие цветочки! Черт возьми... А, однако, значит, он не боится, что пойду и нафискалю.. Даже когда смертью грозятся. Так где же... логика?.. А Корсакова... это еще, может быть, и неправда вовсе. Кто тебе сказал?

– Башкин стоял и из угла глядел, прищурясь, на Саньку.

– Ну, одним словом так...
– и Санька встал и вышел из комнаты, не взглянул на Башкина.

– Да скажите... пожалуйста... по-жа-луйста!
– громко говорил Башкин, выходя в коридор.
– Я сам пойду с ним объясняться!

– Здравствуйте!
– Башкин кланялся, головой только встряхивал, совсем враждебно встряхивал, но в столовой было шумно, и одна Анна Григорьевна ответила на поклон Башкина.

Какой-то незнакомый Башкину бородатый господин расхаживал по столовой. Башкин нахмурился, с злым лицом пересек столовую, задел плечом незнакомого господина и сел в угол подоконника. Шевелил губами, будто жевал соломинку.

– Так вот народ!
– говорил бородатый.
– Вот пожалуйте: народ и сказал свое слово, - и он повернул свою бороду к Тиктину и шаркнул, кланялся, рукой отводил, - пожалуйте! Русский нар-род. Не французы. Погромщики, скажете? Специальные?

– Да! да! Специальные!
– крикнул Башкин. Андрей Степанович дернулся испуганно, оглянулся за спину. Башкин уже стоял в углу у окна. Все на него глядели.
– Специальные! Специальные!
– и Башкин вытянул длинную руку над головой Андрея Степановича и тыкал пальцем на гостя.
– Знаю, доподлинно знаю, что специально выступили! Снарядили!
– выкрикивал Башкин.
– Охраняли чуть не пушками! Всю уголовщину. Нечего бородой... то есть головой трясти, у меня документы есть.

– А в деревнях, а в усадьбах? В экономиях?
– и гость боком сощурился через очки на Башкина.
– Это тоже полиция организовала?

– Передергиваете!
– крикнул Башкин.
– Шулер, милости вый государь! Что? Не испугался! Стрелять будете?
– и Башкин сощурил глаза на гостя. Стреляйте! Пожалуйста!
– и Башкин давешним жестом растянул пиджак на груди. Он секунду так стоял и вдруг сел на подоконник.

– Дайте мне яблоко, - сказал он пересохшим горлом. Соседка быстро передала яблоко. Башкин с хрустом куснул, встал и с яблоком в руках, ни на кого не глядя, вышел вон.

Секунду все молчали.

– Он...
– хмуро начал Тиктин.

– Он больной, совсем больной, - быстро заговорила Анна Григорьевна, вы его простите. Он совершенно...

Гость через плечо глядел молча на дверь, куда вышел Башкин.

– Оппонент скрылся. Так-с.
– Гость вынул папироску.
– Возражать, говорил он, закуривая, - выходит, некому.

– Нет, есть.
– Андрей Степанович громко положил вилку на стол.
– То, что вы говорили...

– Я говорил про язык народа. И в деревнях и в городе - язык один. Вот, вот, - тряс он головой, - это так называемый голос народа!
– И он повернулся спиной и зашагал в угол.

– А стражников в деревне разоружают, бьют!
– Тиктин говорил это зычной нотой.
– Это тоже голос народа?
– и Тиктин дернул бородой вверх.
– Так вот этот-то голос, небось, умеют заткнуть!
– и Тиктин привстал со стула.

– И статистиков, земцев!
– кивал головой очкастый из угла.

– Да-с! этих-то бьют. Под охраной и при содействии власти-с. Власти-с!
– крикнул, уже стоя, Андрей Степанович.
– А стражников, уж извините, самостоятельно-с!

– А во время холеры и врачей! Врачей! Тоже очень-с, очень-с самостоятельно-с!
– и гость зло расшаркнулся и выпятил лицо на Андрея Степановича.
– Врачей-с!

– Мы о разных вещах говорим!
– крикнул Тиктин.

– Я о русском народе, - гость стал боком и руками в карманах подтянул брюки, - а вы о чем, я не знаю.

– А я говорю о правительстве, - Тиктин сел и прямо глянул в лицо жене, - о правительстве, которое устроило массовые убийства в городах.

– А кто в деревнях? В усадьбах? В экономиях? Это самостоятельно? Дух... народный?

– Простите!
– и Тиктин строго взглянул на гостя.
– Простите, Иван Кириллович, я таким способом спор продолжать не стану. Да-да! Просто не стану.
– Тиктин повернулся боком к столу и завертел ложкой в чайном стакане.

В это время Анна Григорьевна вдруг обернулась к открытым в коридор дверям, закивала головой. Она налила стакан чаю, плохо цепляла щипчиками сахар.

– Виновата!
– прошептала Анна Григорьевна и вышла со стаканом в коридор.

– Ничего, Дуняша, я сама, сама снесу, - говорила Анна Григорьевна горничной и поспешными шагами прошла в Наденькину комнату.

Надя сидела с ногами на кушетке, обхватила колени руками. Абажур был низко спущен, но Анна Григорьевна видела, как Надя жевала нижнюю губу. Она поставила стакан на письменный Надин стол. Теперь неживой совсем: пыльная крышка от швейной машинки стояла посреди стола.

Анна Григорьевна села рядом с Надей. Надя глядела в сторону, вверх, прикусила, терла в зубах нижнюю губу.

– Чаю-то стакан выпей, - Анна Григорьевна осторожно взялась за блюдечко.

– Ах, закрой туда двери, всю эту гадость сюда слышно.
– Надя с болью отмахивалась головой.

Анна Григорьевна вышла на цыпочках, вернулась.

– Чего этот болван там орал? В кого стрелять? Ах, чушь, чушь какая! Надя зло била кулачком по коленке.

– Да он несчастный, - шепотом говорила Анна Григорьевна.

– Да, да! Несчастный!
– и Наденька прижала затылок к стене, втянула судорожно воздух.
– Несчастный, несчастный, - Наденька мотала головой, глядела в темный потолок.
– У него голова болит после удара этого. Он забывает... Как мыши, говорит, стали. А он только работать, работать может.
– Надя порывисто всхлипывала и все глотала, глотала горлом.
– А не орать пошлости! Пошлости!
– громко всхлипнула Надя и в тоске метнулась вбок.

Анна Григорьевна ловила ее голову, Надя отбрасывала ее руку досадливым рывком.

– А я не могу! Я дура! Дура, дура!
– вскрикивала Надя, вцепилась пальцами в виски и стукала голову о спинку кушетки. Анна Григорьевна вскочила, бросилась по коридору.

– Дуняша, - тревожным шепотом кричала Анна Григорьевна, - воды!

А из прихожей густым голосом кто-то долбил:

– Эка - повесил! Да вы, батенька, на его месте не десять, а сто человек вздернули бы. Ей-богу! Прямо удивляюсь. Готов даже уважать. Я ж не о системе, я о человеке...

Дуня быстро топала со стаканом на блюдечке, Андрей Степанович тревожно обернулся, не видел протянутой руки гостя.