Винни Ковальский - гнус частного сыска

– А вы не блефуете? Почему я должна вам верить? Если Кейн действительно видел убийство Лемке, то он должен знать, чем его убили. Вы готовы ответить на этот вопрос?

– Элементарно, Ватсон, - лениво проговорил Ковальский, - как говорится в этом пошлом фильме времён моей молодости. Вы убили его куском замороженного масла.

– Проклятье...
– в духе старинной литературы сорвалось с губ той, которая эту литературу преподавала. Руки у неё опустились, и она села на кровать. Ковальский подошёл к ней и положил ладонь ей на плечо.

– Да, масло в этих современных холодильниках становится ужасно твёрдым. Если долбануть им со всей силы в висок... Я восхищаюсь вашей изобретательностью, душенька!

Профессор Рипли подняла голову.

– Знаю я, зачем вы ко мне пришли, - мрачно сказала она.
– Этот дурак Лакан подозревает вас, и вы хотите, чтобы он оставил вас в покое. А с какой стати я должна вас выручать? Вы один из этих чёртовых эстетов с пудреницами и павлинами. Такие, как вы, подготовили почву для таких, как... Как тот, кого здесь все считали Йозефом Лемке.

– История дошла до самого интересного места, - сказал Ковальский.
– Насчёт "всех" вы ошиблись, Ванесса. Я знал, что Лемке - не профессор философии. И я догадываюсь, что вы убили его потому, что знали, кто он на самом деле. Люди ведь не всегда то, чем они кажутся?

Его собеседница бросила на него быстрый взгляд.

– И больше вам ничего не известно?

– Ничего.

– Хорошо, - она хрустнула сплетёнными пальцами.
– Кое-какие вещи вам следует узнать. Этот человек не только никогда не был профессором философии - он никогда не был Йозефом Лемке и не был евреем, несмотря на своё ветхозаветное имя. Его настоящее имя - Азария Стоун.

– Азария Стоун?
– Ковальского было сложно чем-то потрясти, но сейчас он едва не поперхнулся.
– Тот английский журналист, который...

– Который в двадцатые годы славился как литературный критик и водил дружбу с Джойсом; в начале тридцатых вступил в Союз Истинных Англосаксов, а в тридцать восьмом, когда эта партия была запрещена, эмигрировал в Германию и стал работать на нацистскую пропаганду. Вёл на радио передачи о чистоте расы, - профессор Рипли скривила рот.
– А заодно выдал гестаповцам несколько десятков человек, которых считал евреями или коммунистами. Из них не уцелел никто.

Ковальский стоял, молча держа руку на плече пожилой женщины. Не глядя больше на него, она продолжала:

– Я была знакома с ним в молодости - шапочно, конечно. Представьте себе, что я почувствовала, столкнувшись с ним на этом курорте, где он изображал из себя мученика нацизма! К счастью, он меня не узнал. Кто помнит всех молоденьких студенток, приходивших на литературные вечера? Я-то узнала его сразу, хотя с тех пор прошло тридцать лет. Если хотите, я решила, что это перст судьбы. Он ушёл от суда, сменив имя и выдумав себе новую биографию, но от меня он уйти не мог. Вам интересно знать, колебалась ли я, что я чувствовала, когда собиралась убить человека? Я боялась, что не смогу, но это оказалось просто. К сожалению, слишком просто. Возможно, потому, что Стоуна трудно было назвать человеком.

– Untermensch, - обронил Ковальский, почёсывая голову под шёлковой шапочкой.
– Мне бы хотелось, чтобы вы обо всём рассказали комиссару Лакану.

Учтиво открывая дверь перед профессором Рипли дверь, он заметил:

– А всё-таки жаль... Литературные колонки он писал неплохие.

8. Эпилог

– Вот и новости. Ванессу Рипли полностью оправдали, - Джереми Солгрейв опустил на колени развёрнутую газету и вытянул ноги в сторону камина. За окном стояла именно та погода, которая бывает в Лондоне в октябре - мелкая дождливая морось. Правда, со времён их молодости воздух стал значительно прозрачнее - после того, как во всём городе печное отопление заменили газовым, оставив, собственно, лишь камины ради верности традициям. Ковальский сидел напротив, кутаясь в любезно предложенный ему шерстяной плед. Под старость он стал зябким.

– Во Франции она теперь, наверное, героиня?
– полюбопытствовал он.

– Ещё бы. На выходе из зала суда её встретили цветами. Тут даже фото есть.

– Интересно, - произнёс Ковальский, глядя в пламя камина, - напишут ли в литературных справочниках, что Азария Стоун был убит куском масла? Было бы досадным упущением умолчать о таком завершении такой карьеры.

– Мистер Ковальский, - подал голос молодой человек лет двадцати пяти, сидевший в кресле с ногами. Темноволосый и плотный, с очень красными щеками, он поразительно походил на своего отца. Излишне говорить, что это был Роджер Солгрейв, недавно устроившийся на работу помощником библиотекаря.
– Мистер Ковальский, но ведь вы всё-таки блефовали? Полковник Кейн ведь на самом деле ничего не видел из погреба?

Ковальский заулыбался, и морщины вокруг его подведённых глаз собрались лучиками.

– Ну конечно, блефовал. Для того, чтобы что-то оттуда заметить, надо в нужный момент подняться по ступенькам и не быть пьяным в дупель.

– Значит, вы сами догадались про масло?

– Естественно. Это треклятое масло всё время вываливалось из холодильника, когда я пытался найти лёд, и я ещё тогда обратил внимание, какое оно твёрдое. Полиция с ума сошла, разыскивая орудие убийства. А орудие было у них под самым носом, на столе! Проломив голову Стоуну, очаровательная Ванесса просто сняла с масла бумагу и положила его в маслёнку на стол. День стоял жаркий, и к тому моменту, когда явились полицейские, масло уже растаяло. Обёртку она, наверное, сожгла у себя в комнате, в пепельнице. Может быть, как раз этот дым и учуяла мадам Дюшан сверху - Кейн-то пил в погребе, а стало быть, не мог курить на балконе второго этажа.

Сыщик подтянул на коленях плед и тихонько засмеялся.

– Поэтому Стоун и позволил себя убить, как баран. Никто не увидит угрозы в брикете масла, вынутом из морозилки. Тем более что он не узнал её - мало ли молодёжи ему встречалось тридцать лет назад.

– Знаете, что меня больше всего изумляет в этой истории?
– сказал Солгрейв-старший.
– Ваша реакция, Винни. Человек, которого считали еврейским беженцем, оказывается бывшим нацистом, а вы принимаете это, как будто так и надо! Как будто после понедельника наступил вторник! Неужели вы и об этом догадывались заранее?

– Вы преувеличиваете мои способности, Джереми, - Ковальский пошарил под пледом и выудил из бог знает какого кармана сигару.
– Дайте огонька. Я не пророк, чтобы догадываться о таких вещах. Просто Лемке - или теперь стоит говорить "Стоун"?
– мне очень не нравился. Это был человек, который кого-то или чего-то панически боялся, а трусов я на дух не переношу. Вот и всё.

– Но зачем вы его дразнили на еврейскую тему?
– воскликнул бывший полицейский инспектор. Синие глаза Ковальского вспыхнули из-под набрякших век молодо и озорно, как у подростка.

– Имею право. Моя матушка в девичестве носила фамилию Лейбович. Правда, глядя на мой нос, в это сложно поверить, но чего только не выкинет наследственность! Люди и в самом деле часто не то, чем они кажутся.

<

Поблагодарить автора: https://money.yandex.ru/to/410012412017525