Винни Ковальский - гнус частного сыска

– Что здесь происходит?
– послышался звучный женский голос с английским акцентом. Профессор Рипли, в малиновой пижаме и с папильотками в крашеных буклях, властно протолкнулась сквозь толпу.
– Неужели убили кого-то?

– Да, мадам, постояльца с третьего этажа, - ответил Лакан.
– Жандармы не могли до вас достучаться.

– Вот так дела!
– воскликнула профессор Рипли, разглядев труп.
– Спастись из нацистской Германии - и умереть за столом, намазывая хлеб маслом!

Маслёнка с растаявшим маслом всё ещё стояла на столе. Кусок хлеба отлетел в сторону. Табурет был опрокинут, но били не им - по характеру синяка Лакан мог это определить с точностью. "Хороши достижения дактилоскопии, - подумал он, - если отпечатки снимать не с чего". Ничего похожего на улики. Вот только...

Что-то белое валялось под табуретом. Комиссар натянул перчатки, приподнял табурет и вытащил это. В его руках оказался смятый бумажный веер с китайским рисунком.

– Чьё это?
– поинтересовался он. Сердце у Солгрейва ухнулось куда-то в желудок. Не узнать этот веер было сложно.

– Моё, - Винни Ковальский глупо хихикнул, как будто находил положение нестерпимо забавным.
– Должно быть, выпал из кармана пижамы.

– Когда вы заходили на кухню?

– Около пяти часов.

– Сейчас почти восемь, - комиссар сделал пометку в записной книжке.
– Мсье Лемке был на кухне?

– Ну разумеется, - пожал плечами Ковальский.
– Ел свои бутерброды, как всегда.

– И что случилось потом?

– Я взял из холодильника лёд и ушёл.

– Вы утверждаете, что мсье Лемке был в тот момент ещё жив?

– Если вам угодно, - ответил Ковальский.
– Хотя на мой вкус, вряд ли жевание бутербродов на кухне можно считать жизнью.

– Мсье Ковальский, шутки здесь неуместны, - нахмурился комиссар Лакан.
– Тем более в вашем положении. Вы, очевидно, последний, кто видел мсье Лемке живым. Ваш веер оказался на месте убийства. А жильцы единодушно показали, что вы, мягко говоря, недолюбливали покойного.

– Что за вздор!
– Ковальский оправил бабочку.
– Мало ли кого я не люблю! Например, я не люблю крыс, детей, спортсменов, методистов, незамужних тётушек, оксфордских леваков, завсегдатаев английских клубов, бизнесменов, политиков и рекламных агентов. Это, как вы понимаете, ещё не повод их убивать. Да я и убивал в жизни только тараканов.

– Вы закончили ваш список?
– терпеливо спросил комиссар.
– А теперь будьте любезны отдать ваш паспорт. Вы заключаетесь под домашний арест. Отвозить вас в участок, думаю, пока излишне.

Джереми Солгрейв, который из этого диалога понял только то, что его друг попал в серьёзную переделку, побледнел.

– Mais c'est impossible, monsieur le comissaire !
– вмешался он, с трудом подбирая французские слова.
– ParГ que... parГ qu'il est detectif privИ !

– Частный детектив?
– смуглое лицо комиссара перекосилось.
– Ох уж эти англичане со своими романами! Вы пытаетесь убедить меня, что такая профессия существует на самом деле?

– Мсье комиссар, - Винни Ковальский учтиво приложил ладонь к сердцу, - этот вопрос лучше задать Скотланд-Ярду, откуда мой друг уволился в прошлом году. Я думаю, вам не составит труда позвонить туда и справиться о нас.

– Будьте спокойны, позвоню и справлюсь, - ядовито сказал Лакан.
– Только на вилле нет телефона, а покуда я съезжу в участок, будьте любезны посидеть в своей комнате под охраной жандарма. Заодно я получу ордер на обыск всех номеров на вилле, включая ваш. Посмотрим, как вы спрячете орудие убийства, не выходя из комнаты.

Английские постояльцы были ошеломлены таким поворотом событий.

– Господи!
– ужаснулась Анджелина Вуд.
– Вы же не могли на самом деле убить его?

– Честно признаться, я бы хотел, чтобы это был я, - кокетливо ответил Ковальский по-английски.
– Но жаль, жаль...

– Вы спятили!
– заявил полковник Кейн.
– Лемке был английским подданным. Вас же могут экстрадировать в Англию, а тогда вас точно повесят!

– Душенька, вы осёл, - сквозь фальшивые зубы произнёс Ковальский и вновь перешёл на французский язык: - Monsieur le comissaire...

– Oui ?
– откликнулся Лакан. Этот странный старикашка с подведёнными глазами и чёрной шапочкой на лысине начал его занимать - потому, что он был не настоящий англичанин, потому, что он говорил по-французски куда приличнее коренных жителей туманного Альбиона, но при этом излучал фантастическую придурь в концентрации, способной переангличанить любого англичанина. Если это был преступник, то либо совершенно невменяемый, либо необыкновенно хитрый.

– Мсье комиссар, - повторил Ковальский, - мне кажется, кое-какие сведения были упущены. Я готов показать под присягой, что видел мадемуазель Бэнкс и мадемуазель Вуд спускающимися вниз по лестнице после того, как вышел из кухни.

Его слова возымели неожиданное действие. Лиза бросилась на него, как разъярённая кошка.

– Скотина!
– взвизгнула она. Раздался звучный хлопок. Взгляды всех присутствующих сосредоточились на Ковальском. Он стоял с мрачной улыбкой, опираясь на трость, и на его морщинистой щеке, с которой осыпалась пудра, горел малиновый след пощёчины.

– Какой темперамент, милочка, - спокойно заметил он. Комиссар поднял голову от записной книжки.

– Отлично, - саркастически проговорил он.
– Но ведь вы не видели, чтобы они входили на кухню после вас?

– Не видел, - согласился Ковальский.
– Но я не могу доказать и то, что они туда не входили.

– Прекрасно, - ещё суше отозвался Лакан.
– В таком случае никто не выйдет с этой виллы вплоть до специального разрешения. Жандармов я поставлю у входа.

5.

Комиссар Лакан курил, сидя на выщербленных мраморных ступенях виллы "Розмарин". Он пытался обдумать сведения, свалившиеся на него в течение дня. Седовласый румяный англичанин действительно оказался отставным инспектором Скотланд-Ярда, и с очень хорошей репутацией. Что касается накрашенного психа со славянской фамилией, то о нём английская полиция также дала благоприятный отзыв, которому, однако, Лакан поверил меньше - так как в этом отзыве чувствовался душок сенсационности. Возможно, в прошлом у старика были какие-то заслуги, но сейчас он был явно не в себе, а его антисемитские выпады в адрес Лемке были подтверждены показаниями нескольких свидетелей. "Известно, какую гремучую смесь может дать комбинация психической болезни и шовинизма, - подумал комиссар, - Гитлера всем миром расхлёбывали до сорок пятого года".

Улик, однако, против Ковальского не было никаких. Зато поведение Лизы Бэнкс, набросившейся на него, получило объяснение. В комнате студенток обнаружилось первое издание "Улисса" Джойса 1922 года, которое хозяйка виллы опознала как принадлежавшее убитому Лемке. Лакан отдал приказ арестовать обеих за кражу, хотя Лиза и пыталась заверить его, что Анджелина невиновна. На повторном допросе в полиции студентки сознались, что Лиза украла книгу из комнаты Лемке, но обе по-прежнему отрицали причастность к убийству. В самом деле, жандармы перевернули на вилле всё вверх дном и даже спускались на верёвке в колодец, но орудие убийства так и не было найдено. Студенток, поскольку кража всё-таки имела место, оставили в следственной тюрьме до окончательного выяснения вопроса. У Лакана руки чесались арестовать и Ковальского, но в городском департаменте полиции ему намекнули, что чрезмерный энтузиазм в отношении иностранцев, тем более в отсутствие улик, грозит осложнениями. Волей-неволей комиссару пришлось ограничиться тем, что он взял с обитателей виллы подписку о невыезде, сняв охрану. И вот сейчас он снова приехал на виллу в надежде, что проглядел какие-то важные подробности - или что кто-то из постояльцев, не выдержав нервного напряжения, выдаст себя.