Винни Ковальский - гнус частного сыска

Думая, с кого начать, Лакан решил в итоге пойти по самому простому пути - поэтажно. Он загасил окурок, встал и отправился в дом. Мадам Дюшан и кухарка занимались приготовлениями к обеду. Комиссар заглянул в кухню, небрежно поздоровался и ещё раз обозрел обстановку. Как и в любой кухне, там было достаточно предметов для убийства - но ни один из них не был использован преступником. Топорик и молоток для отбивания котлет не подходили к характеру ранения - металлический предмет при такой силе удара должен был рассечь кожу, а кожа на виске Йозефа Лемке осталась целой, да и форма этих орудий мало напоминала форму его ушиба. Скалка, хоть и деревянная, отпадала в любом случае - она была круглой, а орудие убийства угловатым. Наиболее удивительным во всей этой истории было заключение судебно-медицинской экспертизы, реконструировавшей характер удара. Если верить медикам, убийца стоял лицом к Лемке. В английских детективных рассказах (здесь самое время признаться, что Клод Лакан их почитывал в переводе) ушиб в таких случаях непременно оказывается на правом виске, а среди обитателей дома находится единственный левша. Но увы, тот, кто убил Лемке, действовал как все люди - правой рукой. Для комиссара Лакана было куда более важно то, что на месте преступления и на самом теле отсутствовали признаки борьбы (потому что трудно счесть таковыми опрокинутый табурет и упавший хлеб - всего лишь последствия падения трупа). Спрашивается, почему Лемке, видя злоумышленника лицом к лицу, позволил себя убить? Ответ мог быть только один: он столкнулся с кем-то, от кого совершенно не ждал нападения. Злясь на самого себя, комиссар был вынужден признать, что Ковальский не очень укладывался в эту теорию.

– Итак, мадам Дюшан, - обратился он к хозяйке, - теперь у меня есть данные о том, когда наступила смерть мсье Лемке. Это случилось между пятью часами и половиной шестого. Вы можете вспомнить, что вы видели в этом промежутке?

– Да разве вспомнишь, - озабоченно произнесла хозяйка, отбирая из большой корзины самые спелые помидоры, - ведь ужин разогревать было ещё рано, я стиркой занималась. Помню, девчонки пошли купаться - солнце ещё стояло вон над тем деревом, - а где-то через полчаса появились мсье Ковальский и мсье Сольграв.

– Солгрейв?
– педантично уточнил комиссар.

– Да, как-то так, с этими английскими фамилиями одна морока. Короче говоря, они тоже пошли купаться.

– А кто оставался дома?

– Мы с Луизой, а из постояльцев - полковник и эта дама, профессор Рипли. Ах да, ну и мсье Лемке - только я не знаю, может, он уже был мёртвый.

– Так вы не видели никого из них?

– Не видела, до того как Луиза нашла труп.

– А вы всё время были во дворе?

– Нет, я ещё до шести поднялась на чердак в прачечную, забрать остальное бельё. Так-то я всё время зову кого-нибудь из деревни помогать со стиркой - откуда мне взять денег на постоянных горничных, сами понимаете, - но вчера пришлось всё делать одной.

– И вы ничего не заметили?

– Да что там замечать?
– мадам Дюшан наморщила лоб, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить.
– Вот разве только дым - курил кто-то из них двоих. На балконе, должно быть.

– Это нам ничем не поможет, - вздохнул комиссар Лакан.
– Старик наверняка к этому времени был уже убит. И выходит, что убить его мог кто угодно.

– Убийство убийством, - вмешалась кухарка, - а у нас из погреба кто-то вино ворует, и хорошо бы вы, мсье комиссар, выяснили заодно, кто это жрёт красненькое и не платит. Готова побожиться, это полковник - рожа у него такого цвета, как то вино, натуральный пьяница.

– Ну-ну!
– одёрнула её мадам Дюшан.
– Сама небось прикладываешься к кувшину, а на гостей валишь.

– Да как вы смеете!
– обиделась Луиза. Комиссар был вынужден пресечь начавшуюся ссору.

– Прошу соблюдать спокойствие. Если вы, Луиза, подозреваете его в краже вина, то он будет допрошен и по этому поводу.

Полковника Кейна комиссар застал в его комнате на втором этаже. Одетый в свою неизменную колониальную рубаху из серой бумазеи, толстый англичанин сидел в плетёном кресле и курил трубку за трубкой. Руки у него дрожали, как отметил Лакан.

– С-садитесь, - с жутким акцентом, заикаясь, проговорил по-французски полковник. Садиться Лакан не стал. Стараясь говорить раздельно, чтобы Кейн понял, он сказал:

– Я подумал, что, возможно, вы сумеете вспомнить ещё какие-нибудь детали.

– Какие детали, my God?
– от волнения мешая французский с английским, выпалил Кейн.
– Я ничего не видел. Я спал у себя в комнате, а потом Луиза внизу закричала. Такой ужасный крик. Я побежал смотреть, что происходит, и там на кухне был Лемке, мёртвый.

Всё это Лакан уже слышал неоднократно; он закусил губу.

– Хорошо, - равнодушно откликнулся он.
– Тогда ответьте на другой вопрос - по поводу вина.

– Какого вина?
– белые глаза полковника испуганно расширились.

– Кухарка, Луиза, обнаружила в погребе недостачу вина. Она подозревает, что вас, э-ээ, мучила жажда и вы решили позаимствовать вино, не спросясь у хозяйки...

– O my God!
– снова вырвалось у полковника. Ни с того ни с сего он побелел как полотно и схватился за сердце. "Так", - подумал Лакан. Пристально посмотрев в глаза англичанину, он нацелился и нанёс удар.

– Ведь вход в погреб через кухню. Когда именно вы спускались за вином?

– Я не убивал его, клянусь, не убивал!
– залепетал толстяк, вытирая капли пота с лысины клетчатым платком.
– Я был внизу и пил вино, actually... actuelment, но я ничего не знаю об убийстве! Когда я вышел из погреба, он был уже мёртвый! Я испугался...

– И вы спрятались у себя в комнате и дожидались, пока Луиза обнаружит труп?

Полковник бессильно кивнул.

"Здрасте пожалуйста, ещё один подозреваемый", - хмуро подумал комиссар, выйдя из комнаты полковника Кейна. В глубине души он не верил, что этот пузатый любитель дармового вина способен ни с того ни с сего укокошить еврейского профессора. Идейным антисемитом Кейн не казался, а о ценности книг Лемке он явно не имел ни малейшего представления. И всё же пунктуальность требовала занести его в список подозреваемых. Как-никак, он солгал на первом допросе. Комиссар убрал блокнот и постучал в дверь профессора Рипли.

– Кто там?
– осведомились изнутри с тем манерным произношением, какое бывает только у выпускников английских университетов. Вероятно, так говорили по-французски в эпоху Столетней войны.

– Комиссар Лакан.

– Вы, кажется, уже проводили допрос.

– Возможно, я забыл кое о чём спросить, мадам, - терпеливо ответил комиссар. За дверью послышались приближающиеся шаги. Ручка повернулась, и в проёме показалась высокая фигура профессора Рипли всё в той же пижаме малинового цвета.

– Проходите, - не слишком приветливо ответила она. Комиссар вошёл в комнату. Кроме хозяйской меблировки, вещей там было мало - фанерный чемоданчик на полу, несколько книг на столике и, к его удивлению, прикнопленный к стене портрет Альбера Камю из какой-то газеты.

– Вы знаете Камю?
– непроизвольно спросил комиссар. Профессор Рипли взглянула на него с обидной снисходительностью.

– Все порядочные люди во всём мире знают Камю.

Заложив руки за спину и отойдя в сторону, она добавила:

– У него есть такая штука, как совесть. У него бы стоило поучиться некоторым англичанам.

Лакан посмотрел на неё. Он вдруг понял, что она старше, чем ему казалось - ей было в действительности под шестьдесят. Внезапно он почувствовал себя молокососом. "Негоже, друг, негоже", - упрекнул он себя и поспешил спросить:

– Что вы знаете о Ковальском?

– О Винценте?
– переспросила профессор Рипли.
– Честно признаться, ничего. Да о нём никто ничего и не знает.

– Он давал повод думать, что он ненавидит евреев?