Винни Ковальский - гнус частного сыска

Профессор Рипли зевнула.

– Вряд ли больше, чем всех людей вообще. О человечестве у него и впрямь не лучшее мнение. Я не могу его винить. У всех свой жизненный опыт.

– Как вы считаете, мог ли он убить Йозефа Лемке?

– Не думаю. Для этого он слишком большой позёр.

– Вы можете сделать предположение, кто это мог быть?

– Понятия не имею. Во всяком случае, если вы ищете идейного убийцу, то не там. Винни абсолютно безыдеен.

– И последний вопрос. Были ли мотивы для убийства у полковника Кейна?

– У Кейна?
– брови пожилой дамы изумлённо взлетели.
– С чего вы взяли?

– Кейн сознался, что был на месте преступления до того, как кухарка нашла труп и вызвала полицию. По его утверждению, он был в погребе и пил вино, а потом вышел и увидел Лемке мёртвым.

– Не знаю, - ответила профессор Рипли.
– Ничего не могу сказать. Извините, мне пора принимать лекарство.

Она сделала шаг в сторону тумбочки, взяла оттуда флакон и вытрясла на ладонь пару белых драже. Машинально проследив, как она запивает их водой из стакана, комиссар спросил:

– А у кого, по вашему мнению, могли быть мотивы для убийства Лемке?

Зрение у него было острое, и надпись "Прозак" на флаконе он разглядел без труда.

Англичанка резко обернулась.

– Тот же вопрос сегодня задавал мне Винни.

– И что вы ответили?

– У всех нас они могли быть. Люди довольно часто - не то, чем они кажутся.

6.

Ковальского и Солгрейва он успел перехватить в коридоре третьего этажа - они уже собирались спускаться обедать. Похоже, он потратил на допросы больше времени, чем рассчитывал. Оба были не в восторге от того, что им придётся отложить обед, и это читалось на их лицах. Всё же Ковальский галантно открыл дверь своей комнаты. "Хитёр, чёрт, - досадливо подумал комиссар.
– Знает, что я интересуюсь в первую очередь им". Ситуация выводила его из себя: если кто из постояльцев и походил на маньяка-антисемита, то единственно Ковальский - но ни одной улики против него не было, если не считать веера, который мог быть обронен в кухне раньше.

Комната Ковальского выводила его из себя ещё больше, хотя он уже ознакомился с ней во время обыска. На кровати лежала атласная белая думка в пожелтевших оборочках, тумбочка была заставлена какими-то косметическими средствами, смутно напоминая гримёрную актрисы, а на столе стоял патефон довоенного образца. В довершение всего, рядом с патефоном восседал большой и довольно грязный плюшевый медведь с бело-синим бантиком на шее.

Ковальский понял, куда глядит комиссар.

– Вы подозреваете Тедди?
– захихикал он.
– Готов взять его на поруки; а потом, ему меньше двадцати одного года. Точнее, всего только семнадцать.

"Чёртов паяц", - подумал Лакан, но ему хватило сдержанности, чтобы не высказать Ковальскому вслух всё, что он думал о нём и его медведе. В комнате не хватало посадочных мест для троих, и поляк принёс с балкона плетёное кресло для комиссара. Своему другу он предложил стул, а сам расположился на кровати.

– Слушаю, дражайший, - он внимательно посмотрел на Лакана пронзительными синими глазами.
– Какие-нибудь ещё вопросы? Будьте добры побыстрее, мы хотим есть.

– Вопросы?
– наглостью Лакана было не пронять.
– Безусловно, у меня есть вопросы, мсье частный детектив. Это правда, что вы вели собственный допрос профессора Рипли?

– Ах, это...
– Ковальский даже не дрогнул.
– Было бы странно, если бы меня не интересовали некоторые вещи.

– А вот мне странно, что они вас интересуют, - внушительно сказал комиссар. Солгрейв беспокойно следил за ходом разговора, насколько мог его понять.

– Вы спрашивали её, у кого могли быть мотивы для убийства.

– Натурально.

– И что она вам ответила?

– Что мотивы, в сущности, могли быть у всех. Знаете ли, мсье комиссар, люди очень часто - не то, чем они кажутся.

– Чёрт, - пробормотал Лакан. Выходит, оба говорили ему правду. Увы, в данной ситуации это не упрощало дело, а лишь запутывало.

– Вам она сказала то же самое?

Комиссар неохотно кивнул.

– Не в моих полномочиях давать вам советы, мсье комиссар, но я бы на вашем месте учёл это.

– Понятно, - недовольно отозвался комиссар.
– Вы намекаете, что у меня против вас предубеждение.

– Боже сохрани!
– Ковальский сделал вульгарную гримаску.
– Я говорю не о себе, а о покойном Лемке. Что вы о нём знаете?

Лакан замер. Этот вопрос как-то никому в голову не приходил. Департаменту полиции было достаточно того, что убитый был иностранным туристом, подданным Великобритании. Это подтверждалось его паспортом и записью в гостиничной книге. А вот всё остальное...

– Что он эмигрант из нацистской Германии, - сказал Лакан. Но, к удивлению его самого, его голос прозвучал не столь уверенно.

– Вам это известно исключительно с наших слов. А нам, в свою очередь, - со слов самого Лемке. Вы можете подтвердить это чем-нибудь, кроме слов?

– Вы думаете...
– скептически начал Лакан. Ковальский оборвал:

– Готов поспорить с вами на сто франков. Вы не обратили внимание на дарственную надпись в украденной книге?

– Я огорчу вас, но в книге не было дарственной надписи. Половина форзаца была оторвана. Похоже, девчонки думали, что так экземпляр не узнают. Глупость, конечно...

– А если форзац оторвали не наши маленькие воровки, а сам Лемке?

– Вы полагаете, что он сам получил книгу незаконным путём?
– комиссар поджал губы.
– Как насчёт доказательств, сэр Эркюль Пуаро?

– Вы мне льстите, - рот Ковальского растянулся в улыбке.
– Но вопрос о происхождении книги не столь важен. Для вас гораздо важнее позвонить в Геттингенский университет и навести справки о Йозефе Лемке, профессоре философии. Сто франков занесёте мне потом.

Увидев вытянувшееся лицо комиссара, он прибавил:

– Я скажу больше, милейший, - я сам подсуну голову под гильотину, если этот человек когда-нибудь там преподавал.

– Ваша голова мне без надобности, - процедил комиссар Лакан. Уверенность Ковальского вселила в него тревогу; он ощутил за ней нечто большее, чем стремление порисоваться. Бросив на поляка взгляд исподлобья, он поднялся из кресла.

– Я ещё вернусь, - вместо прощания сказал он и вышел из комнаты. Солгрейв схватил Ковальского за рукав пижамы.

– О чём он с вами говорил? Он всё ещё вас подозревает?

Ковальский спокойно улыбнулся.

– Я дал ему совет связаться с Геттингенским университетом насчёт Йозефа Лемке.

– Но что он должен оттуда узнать?

– То, что и так очевидно, душа моя, - глубокие морщины пролегли у Ковальского по обеим сторонам рта, стянув его нелепо набеленное лицо в маску адского клоуна.
– Что там никогда не было профессора философии с таким именем. Лемке - самозванец. Пойдёмте, в конце концов, обедать.