Вирус бессмертия

– Не трещи, балаболка. Это раньше язык до Киева доводил, сейчас он совсем до других мест доводит. Понял? Рацию лучше возьми. Спиртик, кстати, у тебя есть?

– Нет, только метиловый, для моторов.

– Пойдет и метиловый.

– За каким он тебе? – насторожился Пантелеев.

– Ну уж не людей травить, успокойся! Для растирания при обморожениях он не хуже обычного. А то кто знает, когда и где мы отыщем наших героев? Налей во фляжечку и тоже с собой захвати.

Сердюченко быстро завел «эмку» и, кряхтя от натуги, помог председателю уложить тяжеленную коротковолновую рацию в машину.

– Где они? – забираясь на заднее сиденье, спросил Пантелеев.

– Не знаю, – буркнул Дроздов. – Я дал добро Гринбергу связаться с зенитчиками, может, их наблюдатели что-нибудь засекли. Если нет, возьмут пеленг и сообщат координаты.

– При таком ветре их к черту лысому могло занести.

– Типун тебе на язык, Пантелеев. И так все сикось-накось идет! Поехали, Сердюченко.

– Куда?

– Сначала на дорогу, а потом я тебе подскажу, где к зенитчикам повернуть.

Сторож распахнул ворота, и «эмка» по заметенной колее выкатилась из аэроклуба.

– Максим, ты можешь мне честно сказать, ради каких таких идеалов хотел пустить в расход Гринберга? – спросил Пантелеев, придерживая рацию на ухабах.

– Разве мы не закрыли эту тему? – обернулся Дроздов.

– Хочешь концы в воду? Думаешь, я не понимаю? Но тебе, при твоей должности, надо бы лучше разбираться в людях. Мне вот ты доверяешь, а Гринбергу нет. Как будто я стал бы защищать ненадежного человека.

– Это тебе надо лучше разбираться в людях, – отмахнулся Максим Георгиевич.

– Ты о чем? – удивился Пантелеев.

– Мои ошибочки мне еще могут сойти с рук. При моей должности, как ты говоришь. А вот твои тебе с рук не сойдут.

– Да я, знаешь ли, стараюсь не ошибаться… – не очень уверенно произнес Пантелеев.

– А клапан в аэростате?

– Я-то тут при чем? На морозе что угодно заклинить может.

– Ну мне-то мог бы и не врать, – вздохнул Дроздов и отвернулся. – Я, при своей должности, знаю, что тебе по поводу этого клапана был сигнал. Но ты его проигнорировал и выпустил заведомо неисправный аппарат. Я тебя не сдам, ты это знаешь прекрасно, хотя именно мне ты с этим клапаном ох как подгадил. Но если эта информация просочится наверх, я тебя защитить не смогу.

– Погоди-ка! – напрягся Пантелеев. – Это кто же тебе стуканул?

– Не стуканул, а проинформировал.

– Иди ты! С Мишкой, механиком, ты встречаться не мог. Так это что, Гринберг тебе по рации ляпнул? На весь мировой эфир? Вот сука!

– Вот и поучи меня разбираться в людишках. А, Пантелеев?

Председатель умолк. Желтый свет фар, отраженный от снега, иногда выхватывал из темноты его побледневшее лицо.

– Да ты не трусь так! – Максим Георгиевич прервал затянувшееся молчание. – Мировой эфир штука такая – унес радиоволну, и нет ее. Забудь.

– Да хрен бы с ним, с мировым эфиром, – буркнул Пантелеев. – А вот Гринбергу придется рапорт по аварии стратостата писать. Причину тоже придется указывать.

– Да ну что вы, не договоритесь? Пусть возьмет вину на себя. Подумаешь, стратостат! Дадут ему лет пять лагерей, не больше. За халатность при управлении. Я думаю, что это самая безопасная формулировка. И ты чист, и ему не сильно достанется.

– По-твоему, пять лет лагерей – не сильно? Я не уверен, что Гринберг на это согласится.

– Не ты ли говорил, что он надежный человек? – погладив бородку, усмехнулся Дроздов.

– Надежность надежности рознь, – призадумался Пантелеев. – Одно дело – язык за зубами подержать, а другое дело – лагеря. Эх!

Максим Георгиевич не ответил, словно начисто утратил интерес к этой теме. «Эмка» почти выбралась на большую дорогу, оставив редкие огни рабочего поселка позади.

– Максим… – Председатель клуба оторвал взгляд от окна и чуть наклонился вперед. – А что мне будет, если в рапорте Гринберга будет указано, кто выпустил стратостат с неисправным клапаном?

– Ну, от расстрела я тебя попробую уберечь. Мы ведь друзья, – пожал плечами Дроздов.

– От расстрела?!

– А ты думал – что? – вытаращил змеиные глаза Дроздов. – Ты ведь должностное лицо! Мне насрал с экспериментом – ладно. Хотя если мы задержимся и Стаднюк замерзнет до смерти, меня самого расстреляют. Но стратостат стоит денег! Это при том, что диктатура пролетариата испытывает острый недостаток в средствах, при том, что каждый трудящийся отдает последние силы…

– Погоди, Максим… Я не об этом. Ты ведь говорил, что эксперимент очень секретный.

– Да.

– Для тебя он очень важен?

– Безусловно.

– Тогда действительно лучше оформить аппарат как пропавший без вести.

– Вместе с Гринбергом? – усмехнулся Дроздов.

Пантелеев не ответил.

– Я вопросик задал, – обернулся энкавэдэшник.

– Вместе, – ответил председатель и отвернулся к окну.

Дроздов смерил его презрительным взглядом. «Вот так-то. Своя шкура – дороже. Не друг ты мне, Пантелеев. Гринберга сдал и меня сдашь так же, чуть прижмут. Людишки, человечишки. Человечки».

ГЛАВА 13

29 декабря 1938 года, четверг.

Подмосковный лес

Едва гондола первый раз зацепилась за что-то твердое, Гринберг взобрался на стекловидный куб и с кряхтением принялся отворачивать замок люка.

– Достань ножницы из аварийной сумки! – крикнул он Стаднюку.

– Что? – не понял Павел.

Тут же новый удар сотряс гермокабину, и Гринберг кубарем полетел на дно, взвыв от боли в ушибленной руке.

– Твою мать!

Павел налетел на острый край куба грудью, но толстая кожа летной куртки смягчила удар.

– Какие ножницы?

– Вот эти! – Гринберг на четвереньках подполз к пришитой возле приборов аварийной сумке и достал оттуда огромные ножницы, какими режут металл на заводе. – Будем освобождаться от строп, а то ветер потащит оболочку, и мы здесь до утра будем тарахтеть, как мелочь в консервной банке.

Словно в подтверждение его слов кабину снова ударило, затем накренило, отчего черный куб сорвался с места и угрожающе пополз на Гринберга. Воздухоплаватель еле успел заскочить на него, бросил ножницы Павлу и снова взялся за рукоять, отпирающую входной люк.