Вирус бессмертия

– Заперли они его, что ли? – с натугой проревел Гринберг.

– А что, могли? – испугался Стаднюк, не зная, что делать с пойманными ножницами.

– Да клинит он иногда. Чтоб его! – воздухоплаватель поскользнулся на стекловидной поверхности куба и повис на одной руке, держась за рычаг запора.

Деревянная кобура с «маузером» нелепо раскачивалась у него на ремне и била в зад.

– Давайте я помогу! – Павел вспрыгнул на куб, подтянул воздухоплавателя за воротник, и они вместе сдвинули рукоять с мертвой точки.

Запор со скрежетом отпустил крышку люка, и внутрь ворвался свежий воздух пополам со снежными хлопьями. Тут же кабину снова потряс удар, на этот раз не такой сильный – из люка на голову Стаднюка посыпалась хвоя и несколько сломанных веток.

– По верхушкам деревьев тащит! – выкрикнул Гринберг. – Надо срочно резать стропу!

– Что? – Павел не расслышал из-за свиста ветра.

– Ножницы давай, мать твою!

Павлу пришлось слезть за оброненным инструментом и протянуть его воздухоплавателю. Тот, зажав ножницы в зубах, скрылся во тьме за кромкой люка.

«Только бы он не сорвался!» – с ужасом подумал Стаднюк, не представляя, как справится с ситуацией, если с Гринбергом что-то случится. Теперь воздухоплаватель опять казался ему героем и достойным мужиком.

Собрав всю смелость, Павел высунул голову из люка и увидел, как Гринберг, путаясь в стропах и держась за них одной рукой, пытается перерезать прочную веревку. Внизу проносился заснеженный лес, гондолу раскачивало, а воздухоплаватель дергался и подпрыгивал, пытаясь удержать равновесие и напоминая мрачную марионетку в безумном театре кукол. Павел струхнул и присел, чтобы не видеть Гринберга и проносящиеся у самого днища верхушки деревьев.

Через секунду кабина резко накренилась, а концы обрезанных строп засвистели по воздуху, словно бичи озверевших надсмотрщиков.

– Держись! – наклонившись к люку, крикнул Гринберг.

Гондола рванулась еще несколько раз, и вдруг Павел ощутил, как пол ушел у него из-под ног, а все предметы, включая тяжеленный каменный куб, поднялись в воздух. Это длилось лишь краткий миг, за ним последовал сильнейший удар, больно швырнувший Павла на пол. Успокаивало лишь то, что теперь кабина находилась в полной неподвижности. Двигались только снежинки, кружившие вокруг тускло горящей лампочки.

– Ты живой? – раздался снаружи голос Гринберга и хруст снега под унтами. – Ничего не сломал?

Голос летчика был неподдельно озабоченным. Было ясно, что он сейчас искренне заботится о младшем товарище.

– Вроде нет. – Стаднюк с опаской ощупал себя и подумал, что, наверное, так все люди – иногда они мизерны и тщедушны, а иногда вырастают до размера великанов. Когда забывают о себе, а помнят обо всех. Тогда ведь не страшно. Только страх делает человека жалким. Слепым, глухим и уродливым.

– Ну и прекрасно! – Воздухоплаватель протиснулся в люк. – Даже электричество не вышло из строя.

Он завернул все вентили на баллонах системы дыхания и сел, облокотившись на мягкую обшивку стены.

– Обошлось, – улыбнулся он, отдышавшись. – Могло быть гораздо хуже. Видно, у нас обоих сегодня счастливый день. Ладно, надо доложить о посадке товарищу Дроздову.

Гринберг принялся возиться с рацией, из эбонитовых наушников послышался писк и шорохи эфира, среди которых изредка слышались невнятные человеческие голоса и обрывки музыкальных фраз.

– Первый, Первый, здесь Эс-четыре, – забубнил в микрофон Гринберг. – Первый, ответьте Эс-четвертому.

Работающая рация источала сильные, непривычные Павлу запахи микропористой резины, теплого эбонита, особой военной краски и разогретой на радиолампах пыли. Лампочки и шкалы светились в полутьме таинственным, завораживающим светом.

Стаднюк слушал эфир и радовался своему пусть мелкому, но такому настоящему и осязаемому счастью – вот он, обычный парень, совершил самый настоящий полет на всамделишном стратостате и теперь сидит перед настоящей военной рацией.

Гринберг монотонно бормотал минут пять. Павел начал мерзнуть – наверху бушевала метель и подвывал ветер, зашвыривая в кабину горсти колючего снега. Стаднюк разглядывал спину Гринберга и думал, что хорошо было бы, если бы Дроздов не ответил им. А вдруг ветер унес их так далеко, что рация уже не достанет? Тогда не надо будет бояться Дроздова и похожих на него людей, а можно будет начать совсем другую, вольную жизнь, как в книгах Хаггарда и Фенимора Купера.

В наушниках послышался чужой голос:

– Эс-четыре, я Кама-двенадцать, не уходите с волны, буду брать пеленг.

– Есть! – довольно ответил Гринберг и повернулся к Павлу. – Это зенитчики. Сейчас они нас засекут и вышлют кого-нибудь.

Он нажал кнопку на микрофоне и спросил:

– Кама-двенадцать, вы дадите нам наши координаты?

– Это секретная информация, Эс-четвертый, не покидайте волну.

Воздухоплаватель отпустил кнопку и отложил микрофон.

– Ага, значит, будем тут куковать неизвестно сколько, – вздохнул он, оглядываясь на Стаднюка. – Холодно?

– Немного, – признался Павел.

– И согреться теперь нечем.

– Может, костер разжечь?

– Может, и сошло бы, да товарищ Дроздов, скорее всего, надерет нам задницу за такую инициативу. Скажет, мол, место посадки секретное, а вы, дескать, демаскируете позицию светом костра.

Павел поежился и поднял меховой воротник. В пальтишке он бы уже задубел до полусмерти.

Вскоре метель начала стихать, а в разрывах туч иногда появлялась луна, заливая мертвенным светом мрачный ельник, в котором покоилась обрезанная гондола стратостата. Оболочка воздушного шара, освободившись от веса, взмыла в небо и была унесена ветром на неизвестное расстояние.

Наконец рация зашипела громче:

– Я Кама-двенадцать, ответьте, Эс-четвертый! – раздался голос в наушниках.

– Я Эс-четвертый, слушаю! – ответил Гринберг.

– Можете переходить в режим приема, мы вас запеленговали. Берегите питание батарей, но эфир слушайте.

– Есть!

– И скоро нас теперь найдут? – поинтересовался Павел.

– Все зависит от того, насколько далеко мы от проезжей дороги. Если близко, нас подберут в скором времени. Если далеко, то будут снаряжать группу лыжников и двигаться на пеленг. Тогда мы суток двое можем здесь проторчать.