Вишнёвый луч

Остальные граждане думают, что в фитнес-клубе дамы борются с животом и целлюлитом, а они, на самом деле, развивают мышцы промежности, чтобы обскакать всех соперниц. Оксана просто обязана была смекнуть, что тут какая-то собачка порылась. Оксана умная, поэтому она первая из приличных женщин догадалась, что весь секрет - в правильной постановке тех самых мышц. Как у вокалистов: правильное дыхание. Как у пианистов: правильная постановка рук. Оксана имеет глубокие психологические знания. А наука умеет много гитик. А любовь, по Оксане, это наука. Тренироваться надо.

...Оксаны не было! Значит, можно подойти к Петру, поправить цветы, попрощаться с покойным методом лобового целования, и никакая Оксана больше не будет заставлять его покупать ей корейскую капусту и лыжи в обмен на бесперебойное предоставление ему фитнес-вагины. Меня пронизала полновесная любовь к Петру. Я простила его.

Я вся взвилась под грозовые облака, набитые льдом: о чудо! Оксана ушла! И тот зелёный пакетик на ванной полке, который разлучил меня с Петром, больше не появится нигде и никогда на полках, на которые я могу случайно бросить взгляд!

Я подбежала ко гробу с Петром, наклонилась и хотела поцеловать моего возлюбленного в холодный лоб, и наклонилась, и приблизила лицо к его замраморевшей коже - и вдруг из-под крахмальной манишки выползла вся чёрная от горя Оксана. Вся выползла и накрыла его мраморное лицо, чтобы мне не досталось, своей загорелой и накаченной вагиной. Мне показалось, что Петру душно.

– Тут тебе не фитнес-клуб, - сказала я Оксане и смахнула её на асфальт.

Она со хлюпом и писком шмякнулась, а я решительно подняла брезгливую ногу, чтобы наконец-то раздавить гадину.

Но чёрная, как её загорелая п..а, стремительнее саламандры, Оксана вспорхнула с асфальта и пролезла в гроб и юркнула под манишку.

Я уже не смогла поцеловать возлюбленного в лоб. Я просто побоялась, что она опять вылезет и что у неё во всех лапках будет по зелёному гигиеническому пакетику, коим пользуются городские дамы, живущие по понятиям современности.

Бабушка терпеливо ждала на углу, пока я прощалась с прошлым. Когда я вернулась, она ничего не сказала, но я поняла, что ей смешно.

– А мне не смешно, - сообщила я ей.

– Пойдем вон под ту крышу, тебе покурить пора, - миролюбиво сказал бабушка, со всем своим глубочайшим пониманием меня и мира.

– А Пётр и Оксана и не курили, - заметила я невпопад.

– Кого е..т чужое горе? - спросила бабушка.

– Что ты хочешь? Чтобы я сразу справилась со всем земным?

– Посмотри вокруг, - резко сказала бабушка, - посмотри. Есть кое-что и поважней твоих слёз.

И ведь было на что посмотреть. Только я не видела этого раньше.

По улице шли толпы оборванцев. Дождь сменился снегом. Лица пешеходов, их руки, ступни, - всё было синюшное, а зубы чёрные с агатовым отблеском.

Оборванцы, придерживая пародонтозные зубы, выкрикивали в небо:

– Мы не рабы! Рабы - немы. Рабы - не мы. Мама мыла раму. Мама мыла харю. Мама мыла кришну. Мы не рабы!..

– Что это?
– оторопела я.

– Общество на прогулке. Мы вышли, они вышли, все вышли. Грамматика власти. Тебя всего один идиот чуть не насмерть зашиб, а здесь их вон сколько. Посмотри! Всё, что ты чувствуешь - смешно. Смехотворно и неправда.

– Ты могла бы и раньше сказать мне, что мои страдания мелки, а их крупны, и я сразу успокоилась бы, - усмехнулась я, стараясь играть светскую даму.

Один оборванец подошёл ко мне и протянул чёрную ладонь.

– Чего вы хотите?
– спросила я вежливо.

– Жрать, - ответил он вежливо.

– У меня нет еды, а деньги дома.

– А я ни в чём твоём не нуждаюсь, - выспренно пояснил оборванец.
– Мне жрать хочется, а не денег твоих или дома твоего.

– Логично, - согласилась я.
– И что будем делать?

– Спасать Россию, - моргнул оборванец, удивляясь моей тупости.

– Я из другого ведомства, - объяснила я.

Тут бабушке стало невмоготу и она, выдернув из-за спины мешок, протянула его моему собеседнику. Из мешка валил пар, пахло супом и шашлыками.

– Эх ты, дура, - сказал оборванец кому-то из нас и взял мешок, принюхиваясь.
– Мне ведь жрать, а не поесть надо.

– А им?
– кивнула я на толпу, покорно бредущую влево.

– Не знаю. Мы не договаривались, - буркнул оборванец и съел один шашлык не жуя.
– Мы просто ходим и спасаем Россию. Мы - власть.

– Часто спасаете? От кого?
– поинтересовалась я, разглядывая его худющий голый живот, в котором желваками ходили куски шашлыка.

– Да как время свободное, - он приласкал свой живот антрацитовой ладонью.
– От вечных проблем.

– И часто вы свободны?

– Знаешь, милая, на каждый закрытый вопрос можно ответить восемью разными способами, и все ответы будут правильные.

– О, вы знаете, что такое закрытый вопрос?
– насмешливо сказала я, вспомнив, как трудно давалась моим студентам техника интервью.

– Да, я профессор четырёх факультетов журналистики двух академий.

– А что же... так?
– беспощадно развеселилась я, показывая на его шаткие дырчатые зубы.

– Так, - исчерпывающе ответил он.
– Не всегда вписываешься в информационный поток, понимаешь ли. Удар - и вот, зубам капут. Обычное дело.

– Спасибо за разъяснение. В поток нельзя вписаться. Профессору следует это знать и заблаговременно прятать зубы.

Бабушка протянула ему ещё один мешок, благоухающий едой.

Оборванец принюхался, учуял бисквитный дух и резво умчался в сторону удаляющейся влево колонны. Его встретили хмурыми тычками в рёбра, что означало одобрение, выхватили мешок и порвали на молекулы.

– Бабушка, я давно не видела оборванцев. Они что, целыми сутками спасают Россию?

– Это бывшие парламентарии вперемешку с министрами трёх правительств. У них сегодня бал-маскарад. Вживаются в роль и тусуются. У новой элиты теперь нет потребностей, поскольку все удовлетворены, посему они, элитарные, выдумывают себе горести, проблемы, болезни, даже безответной любовью не брезгуют. Надо же хоть что-то ощущать, - сказала бабушка.
– Последняя проблема демократической власти.