Витязь. Владимир Храбрый

Посередине поляны, перед входом во дворец, где стояла окруженная волосяным канатом барсовая юрта из белого войлока, был врыт стол. На нем в золотых и серебряных чашах, украшенных драгоценными камнями, стояли напитки. Пил «знатный итальянец» и меды, и вина и до того набрался, что не помнил, как оказался в своей юрте. А проснувшись, увидел перед собой книгу с изречениями Потрясателя Вселенной, раскрытую на странице, где говорилось о пьянстве:

«Если уж нет средства от пьянства, то должно напиваться в месяц три раза. Если - один раз, то это лучше. Если совсем не пить, что может быть почтеннее? Однако где ж мы найдем такое? Но когда бы нашлось такое, то оно достойно всякого почтенья…»

«Ишь, кумысник, упрекнул…» - с неприязнью подумал Дарнаба о непьющем вина Мамае. Он закрыл глаза - и ему представились белые паруса «Святой Магдалины», светлый песок на берегах изумрудного Лигурийского моря и синего Генуэзского залива. Его чуть не стошнило, когда кто-то из ордынцев перед соседней юртой затопил печь, набив её сухим верблюжьим пометом - аргалом, чтобы сварить похлебку.

Пока Дарнаба отсутствовал, в ставке Мамая произошли перемены, бросившиеся в глаза «знатному итальянцу». В самом дворце появилось много мелких ханов - тысячников и десятитысячников, которые войск не имели, а передавали сплетни, изощрялись друг перед другом, чтобы находиться на расстоянии, при котором можно было дышать в самое ухо великого хана… Такой порядок завел еще внук Чингисхана Бату, чтобы знать обо всем, что делается вблизи и вдали от него.

Дарнаба, увидев этих придворных, невольно подумал: «Сколько же каждому из них надо иметь хитрости и подлости, чтобы завоевать благосклонность великого хана не на поле брани, а на мягких дворцовых коврах?!»

В тот момент Дарнаба как-то позабыл о себе… Ведь благосклонность сильных мира сего он тоже добывал не в кровавых сечах!..

Юрта, установленная для Мамая посреди великолепного дворца, была такой же, как и во времена Ба-ту-хана: барсовая, с белым верхом, с высокой пикой, увенчанной рогами буйвола, с пятиугольным знаменем и девятью конскими хвостами, огороженная волосяным канатом на пяти золотых столбах. Перед входом в неё горели огни на сложенных из камней жертвенниках. Между огнями должны были проходить все, являющиеся на поклон к великому хану. «Огнем, - говорили шаманы, - очищаются преступные помыслы и отгоняются приносящие несчастье и болезни злые «дэвы», вьющиеся вокруг злоумышленников» .

Мамай ввел еще один ритуал, которого не было даже у внука Потрясателя Вселенной: каждый, пройдя очищение огнем, должен был обернуться и поклониться до земли, воздев руки к небу, тени великого Чингисхана. «Царь правосудный» с некоторых пор стал старательно следовать его бессмертным заветам, вот почему и нашел Дарнаба в своей юрте изречение из «Ясы» о пьянстве.

Очистительный огонь родился якобы при отделении неба от земли. От луча солнца родился и сам По-трясатель Вселенной: по преданию, он зачат был от луча, упавшего на лоно его матери. Он появился между монголами по воле голубого и вечного неба, он - символ бессмертной души всего народа.

Поклонившись тени, прибывшие гости должны потом преклонить колени уже перед Мамаем, как если бы это был внук Чингисхана - Батый.

(Мамай, как отмечают летописцы, накануне похода на Москву, в году 1380-м, «хотяаше второй Батый быти и всю Русскую землю пленити». Для того и «нача испытовати от старых историй, како царь Батый пленил Русскую землю и всеми князи владел, якоже хотел».)

Сразу по приезде Дарнабе доверительно сообщил знакомый перс следующую новость: поп христианский в Сарае старичок Иван в одной своей проповеди сравнил «царя правосудного» с Бату-ханом. А вслед за Иваном это же повторил и католический проповедник. И мусульманский мулла не остался в стороне, значит, всем попам на то было дано указание.

«Кто же так ловко наводит Мамая на подобные мысли?..
– думал Дарнаба.
– Ишь, даже о тени рожденного от солнечного луча вспомнил. А не ты ли, пользуясь моим ядом и моим кинжалом, травил и резал его потомков?! Кто-то, зная мои заслуги перед Мамаем, старается оттереть меня подальше от уха великого хана. Разве иначе напомнил мне бы Мамай так зло о вреде пьянства… Интересно, кто же это?.. Надо присмотреться. А урок пойдет мне впрок: отныне, как и прежде, самым любимым моим напитком должен быть кумыс…»

Узнав от Дарнабы, что поцеловать край его халата жаждет один бывший шаман, Мамай отрицательно мотнул головой, золотая серьга в правом ухе угрожающе звякнула…

Пришлось рассказать поподробнее. Услышав о девушке несравненной красоты, которая привезена ему в подарок, Мамай поморщился: мало ли юных красавиц в его садах рвут для него спелые яблоки?! Хотя новая, конечно, не помешает, что-то он заскучал…

–  Шаман, - закончил рассказ Дарнаба, - привез тебе, великий хан, голову одного из тысячников, опозоривших себя в битве на Воже. Голова принадлежит Булату, который скрывался от гнева твоей милости как последний трус в русских лесах. Каракеш ^просит дозволения бросить эту презренную голову к твоим ногам, великий хан.

–  Дозволяю, - буркнул Мамай.

А женщина Зухра, наряжая Акку в прелестные одежды, купленные Музаффаром на деньги Каракеша, думала иначе: что значат головы поверженных, когда миром правит красота?!

Так думала Зухра [63] , протягивая девушке белые атласные шаровары с золотым поясом и золотой застежкой, в которую был врезан мелкий жемчуг. Зухра застегнула пояс на чистом, как лесной снег, девственном животе Акку, подняла глаза на девушку и увидела в васильковых глазах её слезы.

[63] Зухра – персидское название планеты Венера. По легенде, женщина за красоту и игру на чанге взлетела на небо. Чанг - струнный ударный музыкальный инструмент.

–  Ну что ты, милая! Не ты первая, не ты последняя. Я ведь тоже не сразу женой Музаффара стала: с четырнадцати лет по гаремам. Да Создатель милостив - сейчас живем с мужем душа в душу. Он у меня умный… Купил, и живем.

Акку заплакала еще пуще. Вспомнились ей Священная Ель, край белого снега и вечнозеленые травы вокруг озер, вспомнились только с виду суровый дедушка Пам и милый дядюшка Стефан, который научил её истинной вере. А здесь хоть и хорошо с ней обращаются, но вот одевают в порты, как мужчину. Видела она, что в этом городе все: и мужчины, и женщины одеты одинаково. А ведь дядюшка Стефан читал ей из Писания: «Мужем не достоить в женских портех ходити, ни женам в мужних».

–  Не плачь, моя джаночка [64] . Как нельзя вернуть пущенную стрелу, так и тебе свою свободу. Но ты еще будешь счастливой, - утешала девушку Зухра.
– Ты сама скоро поймешь, что твое счастье и богатство - твоя красота: вот какие крепенькие твои груди, как самые лучшие плоды персика… Когда меня впервые взяли в гарем, у меня были такие же… А теперь я своими могу выкормить и верблюжонка, да не дал Всевышний нам с Музаффаром детей… Ты будешь жить в царских покоях. Не плачь.

[64] Джан – нежное обращение, означающее по-персидски «жизнь», «душа».

Служанка из русских принесла из тончайшего шелка белую рубашку и шитый серебряной вязью по краям синий кафтан, запахнутый на груди алмазной застежкой в виде головы дикого буйвола, любимого животного Мамая…

В золотые волосы Акку вплели тонкие жемчужные нити, ножки обули в мягкие сафьяновые туфельки на высоком каблучке.

–  Настя, да посмотри ты на нашу куколку, погладь и пощупай - не из китайского ли она фарфора?
– обратилась Зухра к служанке.
– Золото ты наше, - легонько приобняла она Акку, - ив какие же руки мы отдаем тебя, милое дитятко…