Витязь. Владимир Храбрый
Шрифт:
Подозвав коней, спустившихся в поисках сочной травы чуть ниже водоема, ордынец и индус вскочили на них и пустили галопом по направлению к Москве-реке. Вдруг Акмола осадил лошадь и показал рукой спутнику: заверни за высокое раскидистое дерево.
– Слышишь конский топот?
– прошептал племянник Тохтамыша.
– Переждем.
Из-за высокого лесистого берега Москвы-реки вскоре появилось двое всадников. Они оживленно о чем-то говорили. Приглядевшись, Акмола узнал московского князя и его брата Серпуховского. Многое бы он отдал, чтобы узнать, о чем шел разговор. Но сзади, чуть поодаль, скакали дружинники, и, чтобы не быть обнаруженными, Акмола и Фериборз поворотили коней, прячась за кустами, и спустились опять к оврагам Чертолья.
Дмитрий Иванович
– Отца твоего, Владимир, я почти не помню. Мне было три года, когда он умер, а ты родился спустя девять дней после его смерти. Но сказывали мне, что Андрей Иванович дружил с боярином Михаилом Фрязиным… На Руси людей заморских всегда именовали фрягами, от слова «фря», заносчивый. А Михаил действительно очень был заносчив. Тебе, Владимир, повезло, ибо у него на службе состоял ученый грек Деодонт; который и выучил тебя всяким премудростям- и языку эллинскому, и истории римлян. Я в этом тебе, брат, завидую… Расскажи-ка еще раз о пророчице римской, о которой беседовали, когда прервал нас Боброк-Волынец…
– Я вчера о двух тебе, Дмитрий, поведал. О той, что царю Тарквинию Гордому книги продавала [75] ?..
– Хочу услышать о той, которая во всем черном ходила, а перед собой катила яблоко, звездами украшенное, и опиралась на меч, вынутый из ножен…
– А-а-а, это Сивилла именем Ерифреа… Может, брат, ты хочешь запомнить её пророчество? Тогда слушай.
Горе тебе, Гог: сиречь [76] скифе, татаре, варваре. Горе тебе, Магог: сиречь неверный варваре, турче. И тебе, Марсон и Аггон: сиречь сарацыне и арапе. Жребий бо вам - многия зла всем неверным уготовляется. Северный уже двоеглавый орел и благоверный Поразит вас всех махметанов, поганов, И оружием креста царства и стран ваших возодолеет.[75] «Что Тарквинию Гордому книги продавала?..» - Речь идет о Кумской Сивилле, которая была современницей Тарквиния Гордого - седьмого, и последнего царя Рима (534-510 гг., до Р. X.). С его именем связано предание о так называемых «Сивиллиных книгах», числом девять, которые пророчица предложила царю купить. Тарквиний отказался. Тогда Сивилла, бросив в огонь три книги, предложила купить за ту же цену остальные шесть. Тарквиний отказался снова. Сивилла сожгла еще три и предложила купить за ту же цену оставшиеся. Посоветовавшись с авгурами (гадателями), Тарквиний Гордый наконец-то купил эти книги.
[76] Сиречъ – то есть, иными словами.
– Когда жила-то она?
– О-о, брат, во времена далекие. Еще за полтысячи лет до битвы при Трое. Она эту битву тоже предсказала и предрекла поражение греков…
– Битву, о которой слепец миру поведал?
– Да, Гомер…
– А как же Ерифреа узнала о безбожных татарах? Тогда ведь их и в помине не было.
– На то она и пророчица…
– «Поразит вас всех махметанов, поганов, и оружием креста царства и стран ваших возодолеет»… - повторил великий московский князь.
– Так Сивилла не только победу над погаными предсказала, но и возникновение православной веры… Креста царства!
– воскликнул Дмитрий Иванович, довольный своим открытием.
– Думаю, что не совсем это так, брат мой, - возразил Серпуховской.
– Под «оружием креста царства» пророчица подразумевала мученичество. Ведь первых христиан римляне распинали живыми на крестах и оставляли умирать в страшных мучениях…
– Такое они сделали и с Иисусом Христом…
– Верно… Через мученичество, которое мы претерпели от Орды за более чем сто сорок лет, мы и добудем победу.
Вот что имела ввиду Сивилла Ерифреа…– Владимир, а ты умница.
– Я, брат, люблю читать книги, а книга - это живой родник мудрости и учености. В науки вникаю, занимаюсь богословием… Дружу с проповедниками, чернецами. Они-то и есть умные люди…
Приблизившись к слободке, располагавшейся на подоле возле реки Неглинной, князья увидели множество людей, работавших на полях и огородах. Одни корчевали пни, другие жгли хворост, третьи, понукая лошадей, шли за сохой.
А у реки целина посвистывала на сильном весеннем ветру густыми травами.
– Экое многолюдство!
– с восхищением сказал Серпуховской, взглянув на Дмитрия.
Тот прикрыл рукой, будто от солнца, повлажневшие глаза и потеребил бороду, уже начавшую серебриться.
Понимал великий князь, что многолюдство в его вотчине - это богатство и сила. Люди нужны были Москве. И они приходили от разорившегося князя-соседа, как правило, безлошадные, нищие, оборванные. Дмитрий Иванович всех принимал, сажая на запустошенные земли. Выделял, не жалея, из казны на постройку двора и на обзаведение «полем», освобождал на срок до трех лет от оброка и иных повинностей.
Пять-шесть дворов, возникших таким образом, составляли новую слободу. А по истечении «вольного» срока слобода не только начинала возвращать полученную ссуду, но и платить, как и большинство черного тяглового крестьянства, всевозможные налоги и, когда нужно, выставлять людей для ратных дел.
Закабаление крестьян даже и при добром князе происходило жестокое, но куда было податься обездоленному люду?! В кабалу шли сами, ведь надо же было кормить себя и свою семью…
Князьям бросился в глаза здоровенный детина в расстегнутой до пупа рубахе, который железным ломом, толщиной с полруки, выворачивал из земли дубовый пень. Ему подсоблял белоголовый статный старик с обнаженной грудью, заросшей волосами, на которых серебрились капельки пота.
– Бог в помощь!
– сказал Владимир старику, заметившему раньше, чем детина, великих князей.
Старик ткнул парня в бок кулаком:
– Кланяйся!
Тот не спеша оставил лом и неумело ткнулся в землю. Старик же лишь согнулся в спине и ответствовал:
– Спасибо на добром слове.
– Кто такие?
– улыбаясь, спросил Дмитрий Иванович.
– И откуда?
– Холопищевы мы, - степенно произнес старик.
– А пришли, великий князь, из Костромы. Дюже там земли худые…
– Неужто на Москве лучше?
– усмехнулся Серпуховской.
– Знамо, лучше. И вольготнее тут…
– А ты что молчишь?
– спросил великий московский князь детину.
– Зовут тебя как?
– Я-то… Я как тятя… А зовут Григорием.
(В эту минуту никто не мог предугадать, что на Куликовом поле именно он, Григорий Холопищев, и его земляк Федор Сабур найдут израненного великого московского князя под белой березой…)
Отъехав, князья переглянулись. Дмитрий вздохнул:
– Молодцы!
– Брат, за устроительство слободок спасибо тебе. Сам говоришь - молодцы эти переселенцы… Для нашего княжества они теперь не только ратаи [77] , но и ратники.
[77] Ратай – землепашец.
– Хвалишь меня, Владимир, зря. Повелось сие устроение, я думаю, с того дня, как Москва была основана. Работные люди всегда были надобны. Не с дружиной же князь Юрий Володимирович Москву начал строить?! А где было взять работных людей, чтобы её восстановить, когда Глеб Рязанский по наущению своего тестя, новгородского князя, двести лет назад сжег Москву?!
– воскликнул Дмитрий Иванович.
– Так что сие устроение не мое. Время так распорядилось…
– Значит, распря наша с Рязанью давно началась, - задумчиво произнес Владимир Андреевич.
– Но, думается мне, что сейчас Олег Иванович не пойдет против нас с Мамаем. Не должен. Сообщил же он нам, как склоняли его идти на Русь ордынские послы… И надо отписать ему грамоту, чтобы призвать к здравому смыслу. А отошлем с Карпом Олексиным, который нам послание от князя рязанского доставил.