Витязь. Владимир Храбрый

Яйцо Игнатий очистил и жадно проглотил, не уронив ни крошки. Ткнул сапогом выскочившую на запах крысу, она перевернулась в воздухе, упала на земляной пол и, очухавшись, юркнула в нору. Да, тихо: кажется, и стражников наверху нет. Превратиться бы в птицу и взмыть! В который раз оглядел стены.

Поди ж ты, кое-что умеют… Смотри, как стены замостырыли: аргал да глина затвердели так, что не колупнешь. Ямку для пальцев не выдолбить, да и чем колупать?! Железную застежку от пояса и ту отобрали, перед тем как в яму сунуть… Так что вылезти отсюда самому, без чужой помощи, и помышлять нечего. Стырь отпил из кумгана, закрытого медной крышкой, воды, сел в уголке поруба и задремал.

Сквозь дрему услышал наверху шум, гортанные крики, посыпалась земля, и вдруг около Игнатия шлепнулось тело. Стырь кинулся к нему - увидел: мальчишка, весь избитый, с рассеченной бровью, но по одежде, хотя и разодранной, видать, не из простых. Приложил ухо к сердцу, радостно ощутил - бьется. Живой…

Но как удивился Игнатий, когда мальчишка на родном языке попросил:

–  Пи-и-ить!

Слава Христу, воскресшему в это утро! Вода еще была в медном кумгане. Стырь поднес его к губам мальчика. Тот попил немножко сквозь зубы и откинул голову на руки Стыря, поддержавшие её.

Живой! Русич! Глаза Игнатия сияли восторгом…

Музаффар, прижимая под кафтаном к телу веревочную лестницу, вприпрыжку перебежал площадь перед мусульманским минаретом, выстланную черным гладким камнем, и тут услышал, как зазвучали медные трубы, играя боевую тревогу. На белых и вороных лошадях гарцевали перед ханским дворцом воины конной гвардии с обнаженными мечами, а тургауды длинными копьями разгоняли толпу собравшихся в этот ранний час.

Над куполообразным верхом дворца, увенчанным зеленым хвостатым знаменем, истаивали в первых лучах солнца темные длинные облака, похожие на мутные степные реки.

Меняла остановил пробегающего мимо знакомого купца и спросил:

–  Почему тревога?

–  И-и-и - не спрашивай, беда… - Купец потащил Музаффара за широкий рукав кафтана подальше от конной гвардии и тургаудов.

Только оказавшись за глиняным дувалом, он заговорил:

–  Великий повелитель, да поможет нам Аллах, в страшном гневе! Он приказал Акку… ты знаешь Акку, которую привезли в великоханский гарем из страны вечного снега?..
– спросил купец. Музаффар усмехнулся: «Еще бы не знать!..» - но вслух ничего не сказал.
– Повелитель приказал наполнить мешок камнями, посадить в него Акку и до захода солнца бросить в Итиль на съедение речным ракам…

–  Ты в своем уме?!
– поразился перс.
– Эту луноподобную, эту розу, этот нектар в хоботке пчелы - и в мешок?! Не рев ли медной боевой трубы лишил тебя разума, мой друг?.. Очнись.

–  Тише, Музаффар, тише… Ты напрасно не веришь мне… Мы с тобой люди торговые, знаем друг друга давно, и я бы не стал тебя потчевать новостью, которая не стоит выеденного яйца, пусть это даже яйцо степного беркута… Говорю сущую правду, а мне поведал её мой зять - богатур из конной гвардии.

И купец рассказал следующее… Фатима, взятая присматривать за Акку, прониклась еще большим чувством к русскому мальчику, когда он нарисовал и её портрет, подарив со словами:

–  Прекраснейшей из прекрасных!

Бывшая жена старого десятника прослезилась, посмотрела на себя, изображенную на доске, как бы со стороны и увидела, что она еще красивая женщина: темные миндалины глаз, луком изогнутые брови, рот - спелая малина, лицо круглое, как луна, восходящая во время джумы [67] над минаретом.

–  Ой, хорошо! Рахмат, Андрейка! Я как живая тут. Приедет Батыр - покажу. Он наградит тебя!

–  Фатима, твоя благодарность и улыбка значат для меня больше всяких наград.

[67] Джума – пятница, мусульманский праздник.

С этого момента Фатима разрешила мальчику рисовать Акку в любое время: вечером теперь зажигали в покоях светильники и свечи, чтобы было видно как днем. Рисовал Андрейка Акку и на рассвете, когда предметы приобретали выпуклые очертания, по ним скользили быстрые трепетные тени, и все вокруг наполнялось живой осязаемой плотью. Еще яснее после ровного, глубокого сна являлась красота девушки, и не существовало более счастливых минут для художника-отрока, чем эти, когда он наносил кистью на доску мазок за мазком.

А случилась беда в ночь на Светлое Христово Воскресение, когда владыка Иван с крестом и священнослужителями вместе с прихожанами обошли вокруг церкви с пением: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесе, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити!» - и когда с высоты колокольни ликующе полился пасхальный перезвон… Фатима и служанка проснулись и глазам своим не поверили: Акку подошла к русскому мальчику, стоявшему при ярких свечах за доской с кистями, что-то тихо сказала и поцеловала в губы… Андрейка ответил ей тем же. И на их лицах сияли такая благодать и спокойствие, что Фатима поняла: такие поцелуи не бывают первыми, значит, миловались и раньше… «Проглядела…» - с ужасом подумала она, вскочила с места, вскрикнула, схватила за шиворот мальчика и ударила его кулаком в лицо. Акку метнулась к постели, упала в подушки ничком и застыла в беспамятстве. Что же будет?! Фатима зашептала, опомнившись, служанке, что надо скрыть от великого хана, иначе им всем грозит страшная кара, да было уже поздно: на непроизвольно вырвавшийся от испуга крик Фатимы прибежали тургауды. Увидели мальчика с разбитым носом, из которого на неоконченный портрет Акку капала кровь… Схватили его, стали играть тревогу… Доложили Мамаю.

Музаффар, дослушав эту историю из уст купца, наконец-то вырвал свой широкий рукав из его пальцев. Вихри мыслей пронеслись в его голове, ища выход из, казалось бы, безнадежного положения. Эх, сколько же таких безнадежных положений было в его скитальческой, богатой событиями жизни!.. Да ничего, голова пока на плечах. И торговое дело процветает… Надо бежать домой, надо посоветоваться с женой: ум хорошо, а два лучше…

Зухра, выслушав, спросила:

–  Это случилось на рассвете в Светлое Христово Воскресение?.. Музаффар, дорогой, а не потаенная ли Акку христианка?.. Надо великому донести, что Акку всего лишь христосовалась с русским мальчиком. Всего лишь… Я знаю, ты сейчас с владыкой Иваном в тайном союзе, чтобы вызволить русского посла из ямы…

Меняла-перс пощупал под кафтаном веревочную лестницу, сплетенную одним ремесленником. «Вот чертова баба! Да разве от неё что-нибудь скроешь?!» - восхитившись умом своей жены, он даже улыбнулся. А Зухра, перейдя на шепот, быстро продолжала:

–  Беги к владыке, и пусть он просит у Мамая приема… Только так можно спасти Акку и русского мальчика. Беги скорее, Музаффар, я полюбила это безвинное дитя - Звезду Севера.

–  Признаться, Зухра-джан, и я полюбил её. Если бы были у нас свои дети!
– Музаффар прослезился и поцеловал жену в щеку.

Но владыка Иван, как ни пытался, не смог в этот день попасть на прием к Мамаю, тот поспешно, сев на своего лучшего коня, с сотней тургаудов и воинов из конной гвардии ускакал из дворца невесть куда.

Как только багровое солнце, похожее на кровавый глаз, коснулось краешком ровной степи, Акку с камнями в мешке бросили в сердитые волны Итиля…

А ночью, когда небо залучилось жемчужинами звезд, в яму, где сидели Стырь и Андрейка, упала веревочная лестница. «О чудо!
– подумал Игнатий.
– Не воскресший ли Христос спустил её прямо с небес, куда Он вчера вознесся…» Но раздумывать было некогда…