Вкус жизни
Шрифт:
– Так было принято в нашей семье, – вздохнула Эмма. – …А теперь муж никак не может смириться с тем, что я часто ужинаю одна, что не спрашиваясь – как это делал он всегда – ухожу в магазин, не докладывая, когда вернусь. Занимаюсь любимым делом, хотя оно его дико раздражает. Не вскакиваю по первому зову, не спешу выполнять его просьбы. Нет, я, конечно, делаю все, что мне по силам, но совсем не так, как раньше, без души. И это его задевает, заставляет задуматься о своем поведении. Но… все равно его характер не переделать.
На людях он демонстрирует свое ко мне внимание. Одна знакомая позавидовала: «Какой у вас прекрасный муж!» Я промолчала, глаза опустила. А когда женщина скрылась за углам, он так искренне хохотал… А я думала: «У него даже собственные душевные изъяны служат поводом для
– Когда человек истинно добр, это накладывает на его лицо отпечаток. А у твоего лицо надменное, желчное, часто злое, – заметила Инна.
– Притча из Библии мне припомнилась, – сказала Лера. – Послушайте, в чем ее суть: «Идут Христос и его ученики лесом, лугом. Дорогу ищут. Тут им навстречу милая девушка бежит. Объяснила толково, куда и как им добираться, на холм взобралась ради них, проводила немного и по своим делам пошла торопливо. Идут путники дальше. Опять заблудились. Видят, в канаве пьяный лежит. Попросили его помочь. Тот буркнул что-то невразумительное. Ушли ни с чем путешественники. Тут Петр и говорит Павлу: «До чего же хороша была та девушка: и пригожа, и умна, и добра! Какой же у нее жених?» А Христос отвечает ему: «А вон тот, что в канаве».
Последовало грустное молчание, которое обидчиво нарушила Инна:
– Нельзя хорошее с плохим разъединять? Единство и борьба противоположностей. Как же, учили в вузе. Только что-то эта философия больше по нам, по женщинам бьет…
«И чего это Эмма застряла на рассмотрении одной стороны своей жизни? Это ее поздняя попытка разобраться в себе привлечением жизненного опыта подруг?.. Как она понимает свою несложившуюся семейную жизнь: как конфликт между отдельными личностями, как столкновение с неудачной судьбой, или она видит в своих проблемах социальные корни, глобальные причины? Промолчу. Не выдержать мне масштабного диспута. Да и не хочется взламывать замки на душах присутствующих. Мне бы, не вдаваясь в тонкости и подробности, успеть расспросить обо всех однокурсниках», – подумала Лена.
Но задать свой вопрос «о мальчишках» она не успела. Поддавшись атмосфере общей откровенности, опять заговорила Рита:
– Человек, не способный на низость и коварство, не ожидает таковых проявлений от других и не может разобраться в них, пока его не стукнут по лбу. Когда я вышла замуж, то была счастлива уже тем, что впервые ощутила себя в кругу семьи. Я считала своего первого мужа непогрешимым и оставила его, потому что он, оказывается, желал «наследить» везде, где только получится. Он не думал о детях, которых зарождал, не желая их «возделывать и взращивать». Он гордился своей самостью, своим самомнением и все шутил, что чуть-чуть беременной нельзя быть, а вот чуть-чуть женатым – можно. Его похоть сильнее любых моральных принципов. И с мужской силой она не связана. У него напрочь отсутствует чувство стыда перед семьей. А я считала, что устоять перед соблазном куда более достойно, чем гоняться за каждой юбкой. Но он в этом видел кайф всей жизни. Семья для него – он сам, а все остальные – сбоку припека. Вот и творилась в нашей семье чехарда…
Он говорил, что в нем вечно присутствует жажда нового, что не может противиться женщинам и ему достаточно их просящего взгляда, малейшего намека. Ему интересно раскрывать очарование каждой женщины: немолодой, не очень красивой, даже невзрачной. Он их коллекционирует, ведет им счет. Похвалялся, что уже за сто пятьдесят… Гордится своим размахом, возможностями, наслаждается собственным умением. Невелико геройство стать суперменом на одну ночь… Утверждает, что женщины его формируют, прибавляют ему какие-то новые черты, учат наслаждению жизни. Я могу это понять. Но зачем жениться, детей заводить? Ведь отцовство не его стихия. Пусть бы жил, как хотел, лишь бы безотцовщину не разводил. Вот что меня всегда больше всего волновало. Именно этому я не могу найти рационального оправдания. Ходил бы к одиноким, гулял бы в свое удовольствие. Так нет же, ему уют подавай. А сам называл любовь верной женщины мелкой, без полета, мол, она не устраивает его. Я любила его по-матерински, а ему нужна была временная любовница, и не одна. Его бесила моя некоторая зажатость. Тогда я этого не понимала. Возможно,
он поначалу сам не осознавал своей сути или не признавался себе. Ему просто хотелось «оторваться по полной».– Теперь, когда доказать отцовство не составляет большого труда, я думаю, многие мужчины задумаются над тем, что творят, – усмехнулась Инна.
– Семья требует жертв. И самая главная высшая и насущная из жертв – потеря свободы. Ее-то он и не готов был отдать. Жертвовать упоением свободы, наслаждениями? Да никогда! Семья для него была рабством, тяготившим его подчас до невыносимости. Он не хотел подчиняться ее устоям. И тогда всё его подавляемое своенравие, строптивость, вся ущемленная сила его необузданной натуры устремлялась на меня, выливалась в злости…
– Ярко выраженный шизоидный тип, – мрачно буркнула Инна.
Аня пробормотала, ни к кому не обращаясь:
– Кто-то из писателей сказал: «Женщина больше человек, чем мужчина. У женщин прекрасная совмещенность инстинктивного с чисто духовным». В некоторых семьях я наблюдала удачное примирение глубочайших противоположностей.
Мила задумчиво заговорила:
– Говорят, курица неосознанно выводит цыплят. Но вы бы видели, как она колготится вокруг яиц, когда высиживает, как остроглазо изучает свое гнездо после того, как сбегала поесть и попить, будто пересчитывает яйца. Как настороженно оглядывает сарай, если ее испугали какие-то посторонние звуки… А в чем же заключалась осознанность поведения твоего мужа, Рита? Я вправе усомниться…
– Со Стасом я не знала слова «хочу», только «надо, надо». Никогда не капризничала, ничего не требовала… Таким, как он, не надо жениться. Только как же они без няньки хвост станут распушать?
– Некоторые мужчины любят, когда их о чем-то просят. Им тоже иногда хочется быть щедрыми. Они при этом чувствуют свою значимость… Если им не потакать в этом, они другим женщинам начинают угождать, чтобы возвыситься в их глазах, – тихо заметила Лера.
– Мой муж был жадным, – отвергла ее слова Рита.
– Вот беда, если не беден, так жаден! – рассмеялась Инна.
Рита продолжила:
– Раньше я думала: как все просто – семья, работа, и везде я на максимуме. В этом видела свое счастье. А когда узнала о художествах мужа – ко мне пришли сразу две женщины на сносях с разницей в два месяца, – я чуть с ума не сошла. Оглушила черная пустота ужаса. Все исчезло перед глазами. Мне казалось, что я нахожусь за гранью своих возможностей. Во мне все взорвалось. Я даже не пыталась усмирить в себе зверя ревности. Потом подумала, что ревность – порок, вторжение в чужую жизнь, в чужую свободу. Все равно теперь наш дом не дом, а мусорная свалка. «Ты – животное», – сказала я мужу. И одним днем раз и навсегда разлюбила… Вот и полюбуйтесь. Женихом был не очень завидным. Откуда что в нем взялось? Обаятельный, привлекательный…
А он смеялся: «Не устраивай балаган… Добродетельная жизнь тянется как панихида. Порочная схожа с веселой песней. Ты не представляешь, как сладко тупо и бездарно тратить свою жизнь! Тебе не понять, как прекрасны в своей неопытности и боязливой пылкости молоденькие девушки, с каким наслаждением они пьют терпкое вино моей любви. Чудные встречи наедине, торопливо-жадные объяснения… и природа в нас, и наши сердца звучат в унисон…». А раньше мне говорил, что задержался на совещании. Поэт! Он был искренним в пороке и лживым в добродетели. Жил без надрыва и лишних душевных затрат, в свое удовольствие… А я вызывающе молчала. Что мне оставалось делать с моим выжженным сердцем? Я чувствовала себя ненужной до такой степени, что выть хотелось. Хорошо, что быстро с ним развязалась.
Он из тех, о ком Клара Новикова в своей юмореске сказала: «Любовь – это история в жизни женщины и момент в жизни мужчины». Его поведение сделало меня невосприимчивой к ласковым словам. Я им уже никогда не верила… А позже – я слышала – он совсем распоясался, за вдовушек принялся, шутил, что, «по правде сказать, не лучший вариант, но и я уже не тот… далеко не орел. Меня даже иногда начинает тянуть в родные палестины».
Рита жестко свела к переносице начинающие седеть брови, все еще переживая только что рассказанное. Морщинки мелкими веерами заскользили по ее лицу и скрылись где-то в корнях чуть подкрашенных волос.