Вкус жизни

– Может, я сейчас скажу глупость, но мне тогда почему-то казалось, что тот трудный год устроило нам нарочно само Политбюро, чтобы спихнуть Хрущева, – сказала Жанна.

– Ну, ты и фантазерка! А что скажешь про брежневские годы? «Жить стало легче, жить стало веселей». И в это верила? – ехидно напомнила Инна.

– Но мы же все равно при Хрущеве оставались великой державой, и время полетов в космос было временем всеобщего воодушевления, – с неожиданной горячностью напомнила Аня.

– Но ни на шаг не продвинули свое сельское хозяйство. Целину распахали. Кукурузой обсеялись, а народ не накормили.

– Ха! Пренебрег твоими советами.

– Уличила! Хрущев с лицом и фигурой зажиточного крестьянина сам был из недр народных и хотел как лучше… А скольких людей из бараков и коммуналок вытащил в отдельные, пусть даже малогабаритные квартиры. – Это Аня опять неуверенно попыталась заступиться за Хрущева. – У тебя, Мила, уж извини, слишком трагическое видение прошлого деревни, и об него разбивается всё хорошее, что было в те годы в твоей жизни. Хрущев оставлял двоякое впечатление, и все же он был политическим самородком и уникальным, неповторимым харизматичным лидером. У него было политическое чутье, благодаря которому он стал незаурядным руководителем. Он задал новый тон, новый взгляд на дипломатию. Он ошибался, но шел вперед. При нем мы стали супердержавой и победили Америку. Нас боялись и уважали. Он катил страну на гору, а Брежнев с горы.

Мила возмутилась:

– Убедительно прошу, помолчи! Я тебе о деревне толкую, а ты мне мозги засоряешь городскими удобствами и политикой. Живя на всем готовом, ты не вкусила колхозной жизни, где были сплошь приписки и повсеместное воровство.

– Воровали, но все оставалось России, а теперь олигархи на Запад всё наше богатство гонят, – выбросила свой последний козырь Аня.

– Я права! – удовлетворенно подчеркнула она.

Замечание не пришлось Миле по душе – это было написано на ее лице, – оно мешало ей высказаться, но она упрямо продолжила:

– И Сталин, и Хрущев блокировали инициативу народа. И что люди от них получили? Один страну в ГУЛАГ загнал, другой – в дурь.

Я не склонна видеть в прошлом только плохое – это глупо, но к Никитке потеряла интерес, когда он впервые удивил меня дикой верой в то, что через двадцать лет мы будем жить при коммунизме. Весь мир грозился сделать коммунистическим. Рай на свой лад представлял. Авантюрист– он и в правительстве… то бишь и в Африке, авантюрист. Какого же уровня культуру, образование и совесть надо было иметь, чтобы утверждать подобную чушь! Наверное, идеология и логика несовместимы. «Его мечта попахивает библейским отголоском знаний, полученных в церковно-приходской школе», – удивлялась я и жила вне рамок колхозной системы с мечтой об университете. «Выкамаривается Хрущев, – говорила моя бабушка в злой печали, – провидец хренов! На кой ляд ему это нужно?»

– Меня больше всего в школьные годы бесило всеобщее поддакивание этой утопической идее. Не верила я во всеобщую людскую глупость, в то, что все оказались в западне идеологии. Я не понимала поведения людей, не хотела мириться с таким положением в обществе, бунтовала.

Родители, зная, как в одночасье можно погубить репутацию и надолго сделать свое имя опозоренным, пуганные Сталиным и не верящие в долговременное потепление, неусыпно оберегая покой и безопасность семьи, упорно и старательно «обламывали и обтесывали» меня, чтобы не брякнула где не надо что-то не в меру честно-наивное. И комсомол прикладывал к этому свою «надежную» руку.

Родители не были провидцами, но утверждали, что «им доподлинно известно, что всякие потепления – как вспышки гриппа – кратко-временны. Всякая власть поначалу хороша. Затем начинаются репрессии, сначала карают только худших, потом и до лучших руки доходят. Правители всегда поступают так с теми, кому они слишком обязаны…» Поэтому-то они и не спешили расставаться со своими взглядами. – Это Инна «вмонтировала» свой монолог в рассуждения Милы.

– «Я вестника того предвидел сам». Для тебя важнее всего произвести впечатление? Давай и теперь возвести о приближении еще какой-нибудь ожидающей нас неприятности, а мы от души посмеемся. Скажи, так, мол, и так: еще один метеорит летит на Землю или новый тиран поджидает нас за углом. Предсказания не будут слишком вычурными? – с усмешкой спросила Рита Инну, точно в отместку за все ее предыдущие шпильки. Жанна чуть не прыснула от смеха.

– И не почешусь, – быстро нашлась Инна.

– А я никогда не жалела о своих мозолях, заработанных летом на колхозном току. И о том, что каменел позвоночник на длинных рядах помидорной рассады. Этот деревенский опыт, при разных жизненных обстоятельствах, был моим нравственным капиталом, моим неразменным рублем во всей моей дальнейшей жизни, – сказала Галя.

– Охотно верю. На этот счет у меня нет никаких предубеждений, но я бы не стала утверждать, что это единственный способ познания жизни и обретения уважения к людям. На всех дураков и лодырей мозолей на твоих руках не хватит, – заметила Алла в своей обычной манере, как бы между прочим.

– У Хрущева был природный ум. Я слышала, он чуть не плакал от бессилия, когда его идеи вязли или выворачивались наизнанку в чиновной среде. И он все-таки выделялся среди своего «высокого» окружения, – пробурчала Аня. – После Сталина ему хотелось верить.

– Способность вести светские разговоры – это как вторая специальность. Ему это не было дано, – рассмеялась Лера, видно, припомнив знаменитый на весь мир хрущевский башмак.

– Человек первичен: его характер, темперамент, талант, а специальность к нему прикладывается как необходимое следствие, – глубокомысленно заметила Жанна.

– Что может приложиться при отсутствии интеллекта и должного воспитания? – не согласилась с ней Мила.

– Хрущев освободил страну от лагерей, даже всех пленных немцев отпустил. Не только солдат, но и ученых, – напомнила Аня.

– При Никите деревня лучше жила, чем при Сталине, – энергично сказала Инна, желая покончить с непонятным ей педагогическим уклоном в обсуждении эпохи хрущевского правления.

Мила вдруг рассерженно заговорила на той смеси русского языка с украинским, на котором изъяснялось большинство людей ее родного села, расположенного на самой границе с Украиной. По всему было видно, что шутить на деревенскую тему она не расположена.

– Конечно, лучше! Согнал Никитка народ с земли, огороды обкорнал чуть ли не по самое крыльцо, от скотины отвадил, хозяйство отучил вести. Всех к ногтю прижал. Мужики, чтоб не скурвиться, пить начали… Аспид, родимец его забери. В колхозе вручную свеклу дергать заставлял враскорячку. Нехай бы сам померз на буртах, може бы трохи одумался… Да куды ж було вертаться?

Скотину отобрал, а молочко, яйцо и прочее – кровь из носу, но отдай в государство кожным литом. А угодий – фигу тебе под нос. Ишачишь, ишачишь, а маслица у тим роки раз получишь, да и то не больно-то разговеешься. Его бы в колхоз моего детства, узнал бы, как сухая ложка рот дерет… Кремлевский мечтатель.

Не в силах усидеть на месте, Мила вскочила и закончила свой монолог, нервно расхаживая вдоль стены.

– Бывало, вкалываешь с ранней весны по глубокую осень, рук-ног не чуя, а толку никакого. Лишнюю скотину в своем двору не заведи, не моги. Помню, отелилась наша коровушка двумя детками, так бабушка, плача, скорее отнесла «лишнего» теленочка на колхозный двор. Все убивалась: «Кто же его, бедненького, молочком выпаивать будет? Загубят ведь в колхозе. Общественное – оно ничьё». Чуя удавку, умные люди под любым предлогом бежали в город. Никите бы на попятную, да куда там, закрутилась-завертелась чиновничья машина. Не остановить. Вот и накатывал на селян девятый вал проблем… Ему ли вершить судьбы народов великой страны… Слава Богу, призвали Хрущева к ответу. Конец его был предрешен. Сожрали голубчика с потрохами. И пошла писать губерния. Он, видите ли, неправильно истолковывал коммунистическую идею. А раньше не замечали?