Вкус жизни
Шрифт:
Но вернемся к Шагалу. Знаете ли, так ведь все что угодно можно объяснить, подо все базу подвести и выстроить себе оправдательную теорию. Мне кажется, что этот знаменитый художник – да простит мне Бог мою некомпетентность – не сумел найти нового эффектного способа глубже и тоньше изобразить любовь двух людей, вот и пошел старым примитивным путем, которым интуитивно пользуются дети. А им просто не дано в малом возрасте знания смешения красок…
Вот в портретах Тропинина я вижу всепоглощающую любовь, нежность и всеобъемлющую доброту женщин, их, прежде всего, божественную душевную красоту. Наверное, он считал женщину вместилищем самого лучшего, что есть в человеке. Он понимал, ценил и умел их изображать, так что не требовались объяснения
А еще мне кажется, он понятен всем потому, что Красота – она вне времени. Природа не ошибается в выборе прекрасного, она преподносит нам лучшее. А Тропинин умел красивое, умное и вдохновенное гениально концентрировать. Он просто любил людей.
Вот сейчас я больше вижу на картинах сюжеты о рабочих стройках. Кругом дымы, заводы. Нет, их тоже надо изображать, но так, чтобы люди не тонули в строительных лесах. И Шекспир мне понятен. Его тоже люди и их взаимоотношения интересовали. Человек – вот что главное в искусстве. Как умен Шекспир, как богат его язык! Читая его, с ума схожу от восторга! Талантище на все времена!
– Красота, о которой ты говоришь, привычная, а есть по-другому поданная, иначе преподнесенная. Великий художник никогда не видит вещи такими, какими они видятся нам, простым смертным. Он ощущает их по-своему и глубже. В этом его гениальность. И нам он пытается открыть нечто большее, чем мы знали до него. Изучая его творчество, мы начинаем понимать то, что раньше ускользало от нашего внимания.
– Не пойму, как по-новому Шагал преподнес нам влюбленных? Ну если только с помощью особенного сюжета, хотя вряд ли он так уж нов. Дети летают не только во сне, но и в мыслях, и на бумаге. Что такое особенное я не разглядела в его картине?..
– Будучи приверженцем символического искусства, он закладывал в изображаемые им образы второй, глубинный «подводный» смысл, иначе сказать, подтекст, который ты в силу своего возраста и недостатка знаний пока не улавливаешь.
– И все же не обижайте моего любимого Тропинина! Кто-то сказал: «Не трогайте великих!» Только за один портрет жены Щепкина, в котором он умудрился показать всю любовь и доброту женщин всего мира, я не могу позволить вам причислять его к художникам, пишущим для примитивной публики что-то обычное, – оскорбленная в своих самых лучших чувствах, резко заявила я. – А попытки преподнести нам окружающий мир по-особенному я видела у Филонова. Говорят, он именитый мастер, но я не большая поклонница его живописи. Я теряюсь перед ним. Люди у него очень даже странные. Зачем он их искорежил? Что он нам хотел сказать, изображая нагромождения уродств? (Теперь бы я спросила иначе: «Что за садомазохистские наклонности проявляет художник?») С моей точки зрения, он «талантливо» изображал отвращение к человеку. Да, я так его понимаю. И это есть его любовь к ближнему? Оригинально, конечно, но он далеко не Чехов от живописи. Вот вы, наверное, сейчас меня прервете. Мол, прибереги свое красноречие для подружек, мол, твоя голова набита всяким вздором. Проще сказать: мусором, соломой. Я не пустомеля, просто привыкла говорить начистоту. Так я вызываю на спор и выясняю для себя истину.
Филонов так «видел» и так «излагал» свои мысли! Он не хотел подстраиваться под кого-то или плясать под чужую дудку, вот и придумал свою манеру творить. Прекрасно! Но мне кажется, он сокрушал идею красоты и гармонии, да еще прикрывался заумными фразами! У меня что, другая организация мыслительной деятельности? Любовь, доброта и красота правят миром. Я не понимаю его художнические судороги, хоть ничего не имею против них. Такие выверты, наверное, не могут поколебать единого культурного пространства, не могут вызвать к жизни нездоровые явления.
Наверное,
вы, Анна Константиновна, думаете: «Какие кощунственные, грубые, вызывающие оценки наглой дурочки!» Понимаю, что не скуплюсь на подобного рода «похвалы» по причине отсутствия достаточных знаний. И вы предполагаете, что в этом случае интуиции мало и она должна молчать? Вы, я вижу, тоже считаете, что Филонов прокладывал путь новому направлению в живописи, которого не понять школьникам или даже современникам, и только последователи, идя по проторенной дорожке, доведут его идею до совершенства. Может, конечно, и так.– Еще раз повторяю: пойми, индивидуальность талантливого человека состоит в том, что он видит мир иначе, чем остальные. Он улавливает то, что не замечают другие. Постой, не торопись ставить телегу впереди лошади, – миролюбиво посоветовала Анна Константиновна, взлохматив мою и без того беспорядочно оформленную шевелюру. – Манера, которую нашел Филонов, называется концепцией умственного построения. В портрете мужчины, о котором ты, наверное, ведешь речь, – все несчастия мира, в нем трагедия людей. Он выписывает много лиц и глаз потому, что время не вмещает его грандиозные мысли. Мы не видим тех миров, которые видит гениальный художник. Они за гранью нашего понимания.
– Когда я что-то сначала не понимаю в учебнике, я вчитываюсь и все равно доискиваюсь, добираюсь до смысла. А тут… темный лес… Может, эта фраза нужна художникам для оправдания? Вы имеете в виду, что Филонов, как и Врубель, имел… некоторые психические отклонения? – не выдержала я. – Несмотря ни на что, Врубель мне очень близок, я его понимаю. И хотя каждый штрих на его полотнах кричит о его болезни, они вызывают любовь и сострадание. Я чувствую, что картины имеют реальную силу воздействия на людей, как музыка и литература. Вот, допустим, «Иван Грозный убивает своего сына» Репина повергает меня в ужас, в нервное возбуждение. Я не хочу ее рассматривать. Может, не доросла или не очерствела?
Но Анна Константиновна не услышала моего вопроса, а может, разозлилась или обиделась за мое предположение и не захотела отвечать. Я знала такой педагогический прием (не позволяющий сорвать урок особо любознательным, не имеющим тормозов детям), помогающий учителю довести намеченную тему до конца.
– Чтобы понять любого автора, надо иметь большой зрительский опыт, насмотренность нужна. Сначала надо научиться понимать его творчество, потом чувствовать, как он. То, что изображает Филонов, имеет отношение не к существованию человека, а к его сущности. Даже естественное общение людей почти не требует ротиков и носиков. Мы разговариваем масками, общаемся символами, понятиями.
– Символ – для меня слишком сложное и слишком многоплановое понятие. Вот, например, Христос – грандиозная личность, он – образ, воплощение скорби человеческой и на картинах некоторых художников не имеет физического лица, потому что он символ. Я понимаю этих художников и считаю, что неизвестную нам высшую силу не стоит наделять обыкновенной внешностью, пока она за пределами нашего понимания. Ведь людям со временем может открыться такое, чего они никогда еще не могли себе представить, так как его существование возможно только в ином мире, можно сказать, параллельном нашему.
И все-таки как же людям без лиц? По жизни я плохо воспринимаю человека только на слух, мне обязательно нужно видеть его глаза, я пытаюсь уловить неуловимое в его случайных, еле заметных движениях мускулов лица. Вот сделала соседка каменное лицо, глаза стали неподвижными, и только кончики губ слегка вздрогнули на мгновение. И мне все стало ясно: врет! Я не доросла до понимания ваших слов о масках, потому что не хочу, чтобы люди общались таким образом? Но я запомню это, потому что чувствую, что вы правы. Ведь по радио я хорошо воспринимаю свои любимые литературные произведения. Но то чужая жизнь, а в своей я многое не хочу принимать: ложь, например, неуважение, и поэтому мне необходим личный контакт с собеседником…