Владимир Ост
Шрифт:
Осташов подошел ближе и поздоровался. И с ним поздоровались.
Татьяна нежно подхватила козлика и унесла в небольшое дощатое строение в углу загона, а Сазонов подошел к Осташову с просьбой, не найдется ли огонька, и оба закурили.
– Вы, насколько я могу судить, с Камилем недвижимостью занимаетесь? – учтиво спросил фермер.
– Нет, – ответил Владимир. – То есть да, сейчас занимаюсь, но я работаю не с Камилем, а на одной фирме. Неделю назад начал.
– А до этого кем, если не секрет?
– Я вообще-то художник.
– Понятно. А мы вот фермерствуем с женой, – Сазонов кивнул в ту сторону, куда пошла Татьяна, и затем, словно бы решив, наконец, что
Зашли в избу, помыли руки под рукомойником, Сазонов усадил Осташова за стол у русской печи, а сам скрылся за дверью второй половины избы. Вышел он оттуда уже переодетым в сухую одежду – джинсы и синюю рубашку. Тут и Татьяна появилась, и мгновенно стол наполнился безыскусной, но очень аппетитно пахнущей снедью: вареной картошкой, жареными бараньими ребрышками, соленостями и прочими блюдами, среди которых было и козье масло – красивое, белее белого, но при приближении к нему слегка отдающее псиной. Впрочем, Осташов после уговоров намазал себе его на хлеб, и вкус ему понравился.
Фермер то и дело говорил об американском козленке, нахваливал его, а еще больше – далекую заокеанскую фермершу, приславшую чистопородного производителя.
– Эта Пикси мне – как мать, честное слово, – увлеченно рассказывал Сазонов. – Представь себе, я начал переписываться с международными ассоциациями козоводов, и через одну такую организацию она узнала, что я хочу возродить в России козоводство. У нас ведь коз нормальных по сути и не осталось. До революции в России козы были одни из лучших в Европе. А теперь ничего не осталось. Всю породу извели за советское время. Наши козы – это просто недоразумение, они от силы полтора литра молока в день дают, понимаешь? Так, представь, эта Пикси Рэй узнала обо мне, сразу стала писать, давать советы, справочники всякие прислала, а теперь вот еще козленка. Бесплатно! Знаешь, сколько стоит козла из Америки сюда переслать? Я бы столько свободных денег никогда, наверно, не нашел. Мне только в Шереметьево за него пришлось за растаможку заплатить триста долларов. А если б я еще перелет оплачивал?!
В дверях появился Камиль Петрович со словами:
– О какие приятные запахи у вас! Как я вовремя подоспел!
– Так ты же у нас Шумахер, – сказал Сазонов.
– Ой, да ладно! Если б у меня обе оси были рабочие, ты бы на своей «Ниве» только пыль сзади глотал.
– Конечно. Ось виновата. И колеса какие-то слишком круглые попались. Понятно.
– Ну, все. Ладно. Победил ты, Алексан Палыч, победил, веселись. Скажи лучше, куда сгружать продукты для контингента, на полки, куда обычно?
– Ну а куда? Слушай, а ты козленка моего посмотреть не хочешь?
– А ты насос, какой я тебе привез, посмотреть не хочешь?
– Хочу. Где он?
– Саш, да погодите вы со своими насосами-колесами, – сказала Татьяна. – Камиль, прямо сейчас брось все, и сядь поешь – голодный же, наверно. Потом будете делами заниматься.
О подожженном сарае никто даже не заикался. Александр Павлович, похоже, не мог думать ни о чем, кроме козленка, остальные же обходили горячую тему из вежливости.
– А вы продукты привезли – это для ваших клиентов, которых вы в эту деревню поселили? – спросил Владимир Камиля Петровича.
– Ага.
– А чего, они сами себе еды купить не могут?
– Нет, не могут. Если им дать денег, они могут себе купить только водку. Им, кстати, и продукты тоже в руки нельзя давать. Я первый раз как сделал? Помнишь, Палыч? Сгрузил
им крупу гречневую, сгущенку, макароны, короче – целую кучу, и уехал. Так они все в ближнем селе за полцены продали. А деньги пропили.После сытного обеда все пошли смотреть заморского козленка, затем – новый насос. Затем Камиль Петрович стал разгружать продукты из «Тоеты», а Сазонов пригласил Осташова прокатиться на «Ниве».
– Тут рядом, – сказал он. – Тебе будет интересно.
Пока ехали, Александр Павлович без умолка рассказывал про свои фермерские дела. Про то, как неделю назад в загон для скота пробрался ночью волк и порезал несколько овец и коз. Про то, что сын его, Боря, пытается стать бизнесменом в Москве и ни в какую не хочет приехать помочь отцу. И еще что-то рассказывал, что Владимиру было совсем неинтересно, но длилась поездка недолго. Как и объявил Сазонов, «тут» действительно оказалось рядом – и трех километров не проехали по земляным ухабам, как попали в соседнее село.
«Нива» остановилась у заброшенной каменной церкви без креста.
Александр Павлович сказал: «Пойдем, посмотришь» – и они вылезли из автомобиля.
Все двери и окна в церкви отсутствовали. Причем вместе с рамами. Осташов заглянул в один из оконных проемов и увидел, что пол внутри храма усыпан битым кирпичом, штукатуркой, бутылочными осколками и всякой дрянью, а на стенах не сохранилось ни одной фрески, если они, конечно, здесь когда-нибудь были.
Рядом с церковью росли двумя ровными рядами старые липы, меж которыми торчал постамент высотой с человеческий рост, выкрашенный в ярко синий цвет, а на нем помещался громадный бюст Ленина черного цвета. Ленин, как не трудно догадаться, был установлен к церкви затылком.
«Черт! Зачем меня сюда занесло? – подумал Владимир. – Дернуло же потащиться с этим фермером. Он здесь в глуши одурел, наверно, от своих алкашей и от всей этой жизни. Увидел нового человека, с которым можно цивильно поговорить, теперь затрахает своей болтовней».
– Вот, смотри, какой вид, – сказал Александр Павлович. – Перекресток времен. Вот что нужно сейчас рисовать, если ты художник.
– Почему? – сказал, скрывая досаду, Осташов.
– Потому что сейчас ведь у нас опять все перевернулось. То была партия и Ленин, а теперь – деньги и православие. Этот памятник наверняка снесут, а церковь восстановят. И больше такую картину уже не увидишь и не нарисуешь. Правильно?
– Не знаю. Наверно.
– Я тебе точно говорю.
– Вообще-то мне ваша изба больше понравилась – в смысле если уж тут что-то рисовать.
– Еще бы. Это же не новодел какой-нибудь. Старинная работа. Классическая русская изба, ей лет девяносто. И еще столько же простоит, если следить за ней. Ладно, поехали обратно.
Вернувшись к дому, они сели на лавочку рядом с дощатой дверью, над которой была приколочена подкова, и закурили. Камиль Петрович уже успел разгрузить «Тоету» и ушел посмотреть, как устроился на новом месте Толян.
– Хорошо тут у вас, – сказал Осташов, глядя вдаль.
Александр Павлович тоже задумчиво оглядывал тянущиеся к горизонту поля и перелески, сияющие под ярким солнцем.
– Да… На это можно смотреть бесконечно, как на костер. Или на море.
«Точно! – подумал Владимир. – Поэтому такие пейзажи и подходят для рисования. И так всегда в живописи. За любую картину – хоть за пейзаж, хоть за портрет, или еще что – за любую картину стоит браться, если только понимаешь, что на нее можно будет смотреть без конца. Не отрываясь. Как на костер». Осташов обрадовался этому открытию, как вообще всегда радовался своей или чужой удачной мысли.