Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы

Начало нового, 1984 года началось для Таганки с привычной нервотрепки: Управление культуры вновь запретило показывать спектакль «Владимир Высоцкий» в прежней, любимовской, интерпретации. Спектакль мог пойти только после серьезных изменений. Точно такому же запрету подвергнут был и спектакль «Борис Годунов». Андропов был уже при смерти, и заступиться за многострадальную Таганку было теперь некому.

Тем временем вокруг уехавшего в конце прошлого года в Англию Юрия Любимова начали нагнетаться нешуточные страсти: власть явно подталкивала его к невозвращению на родину. Артисты Таганки, отчаявшиеся найти правду в Управлении культуры и союзном Министерстве культуры, написали коллективное письмо в Политбюро, в котором перечислили свои просьбы: разрешить им премьеру спектакля «Борис Годунов», 25 января отыграть спектакль «Владимир Высоцкий» и вернуть в театр Юрия Любимова. Но письмо это до Политбюро не дошло, а из секретариата ЦК КПСС пришло устное уведомление: прекратите ненужные волнения, продолжайте работать спокойно.

В Англии газета «Стандарт» вручила Юрию Любимову премию за лучшую режиссуру прошедшего года за постановку в Англии спектакля по роману Ф. Достоевского «Преступление и наказание».

После церемонии вручения премии корреспондент Би-би-си Зиновий Зинник взял у Юрия Любимова интервью, которое в тот же день транслировалось и на СССР.

Любимов: Я очень благодарю актеров, что они поняли великого Достоевского, который, в свою очередь, преклонялся перед английским гением — Шекспиром. И было бы прекрасно, если бы сейчас господа политики так же находили какое-нибудь взаимопонимание, и мы тогда бы смогли более плодотворно работать.

Корреспондент: У вас была довольно оглушительная, по иронии, фраза о том, что вы столько уже наговорили о Советском Союзе…

Любимов: Я столько наговорил у себя на родине, что мне бы лучше помолчать…

Корреспондент: Нет, вы начали с того, что столько говорили у себя на родине, что теперь, вы сказали, я среди вас…

Любимов: Да, я теперь среди вас…

Корреспондент: И надолго?

Любимов: Не знаю. Я так же, как и говорил раньше, говорю, что мое желание работать в театре есть лишь в том случае, если есть хотя бы минимальные условия для работы. К сожалению, надежды мои не оправдались, хотя мне сначала было сказано, что будут постановки «Бориса Годунова» и спектакль о Высоцком, и потом был разговор в очень больших инстанциях, что будет поставлен и «Живой» Можаева. У меня появилась надежда, что все это будет, но в последний момент закрыли репетиции «Бориса» и запретили вечер памяти поэта, которого десятки миллионов людей считают родным, близким. По-моему, это неразумно, это обижает людей и вызывает нехороший резонанс и у нас, и здесь, в других странах. И мне непонятно, ведь в такой же острой ситуации этот спектакль был разрешен. И я не понимаю, зачем запрещать это сейчас. Это значит, что есть косвенный ответ, что мне работать не дадут.

Корреспондент: А у вас есть возможность сейчас следить за тем, что происходит на родине?

Любимов: Ну конечно. Я позвонил своему родному брату, и он меня огорчил вчера вечером тем, что спектакль, приуроченный к 25 января, к дню рождения Владимира Высоцкого, не пойдет. На кладбище, конечно, весь наш театр пойдет, это запретить никто не может…

Корреспондент: А как относятся ваши друзья к тому, что вы так долго находитесь здесь?

Любимов: Я официально получил разрешение лечиться. Но от таких сообщений вряд ли можно выздороветь.

Корреспондент: Как вы себя сейчас чувствуете?

Любимов: Довольно погано. У меня вспыхнула подагра. Разбогатеть я ведь не сумел, а говорят, что подагра — это болезнь пожилых и богатых людей. Подагра у меня такая, что я даже ходить не мог несколько дней.

Корреспондент: Вы сейчас ставите «Риголетто» во Флоренции?

Любимов: Да, работа идет. Я вот уже должен сдать план режиссерский и сценографию.

Корреспондент: А какая это уже по счету постановка оперы здесь у нас?

Любимов: В СССР я опер пока не ставил. Один балет только с Виноградовым. А здесь поставил уже больше десяти.

Корреспондент: Вы сейчас находитесь в Италии?

Любимов: Да, я там работаю над «Риголетто».

Корреспондент: А если вся эта ситуация продлится надолго, как вы поступите?

Любимов: Мне надо на что-то жить и кормить семью.

Корреспондент: А что бы вам хотелось поставить еще?

Любимов: Мне хотелось бы, чтобы «Борис», который закрыли, шел, и если не там, то здесь. Еще хотелось бы поставить «Бесов», над которыми я работаю уже много лет.

Корреспондент: А это может произойти в ближайшее время или вы сомневаетесь?

Любимов: Думаю, что да. Я не могу пожаловаться на отношение к себе здесь. Оно очень внимательное. Но я хочу работать у себя на Таганке. Я знаю, что им без меня там тяжело. Но я могу только тогда там работать, когда есть хоть какие-нибудь условия для этого. Но когда мне подряд закрывают все мои постановки, то это же бессмысленно — ходить мне в театр и ждать, когда они мне закроют следующую мою работу! Я отрепетировал на 80 % «Театральный роман», но я чувствую, что они это тоже закроют, как закрыли «Высоцкого» и «Бориса».

Корреспондент: А вам не кажется, что ситуация вообще может перемениться?

Любимов: Я надеюсь на чудо. Будет перемена в культурной политике, значит, переменится и моя судьба. Если нет, почему должна перемениться моя судьба? Станет хуже, и не только для меня. Остается надеяться только на разум. Я стараюсь быть оптимистом, потому как это бессмысленно — так разбазаривать свою культуру. Но я не смогу поехать со своими актерами на кладбище завтра утром. Весь театр поедет на могилу поэта, прекрасного поэта, нашего актера, с которым я всю жизнь работал, на могилу Владимира Высоцкого. Очень сожалею, что так сложилась моя судьба. Ни вечера его памяти, ни спектакля его памяти, а только придут люди и будут плакать у могилы. Все это очень грустно…

Юрий Любимов дал это интервью 24 января, а через 16 дней после него, 9 февраля 1984 года, в Москве в кунцевской больнице скончался 69-летний Юрий Андропов. Генеральным секретарем ЦК КПСС стал покладистый Константин Черненко. Все пути назад для Юрия Любимова теперь были практически отрезаны. В театральных кругах пошли гулять слухи о том, что главным режиссером на Таганку будет назначен Анатолий Эфрос. В. Смехов вспоминал: «Множество попыток добиться правды об Эфросе — Москва шумела слухами о его тайном назначении и тайном же согласии. Артистам своего театра на Малой Бронной Анатолий Васильевич ответил: ничего не знаю, чепуха. Алле Демидовой, Сергею Орскому — всем, кто пробовал напрямую узнать, — тот же ответ. После этого театр пишет письмо министру: просим назначить нашего товарища, кинорежиссера Н. Губенко, временным руководителем художественного совета и всей Таганки. Устно отвечено: кандидатура хорошая, работайте спокойно. Начало марта. Приказ об увольнении Любимова. Затем — исключение из партии. Срочный вызов ведущей группы артистов в Главк: обеспечьте спокойствие для дальнейшей жизни театра. 19 марта на спектакле «Товарищ, верь!» (накануне ввода нового главрежа) сама собой произошла церемония прощания с прошлым. После грандиозного успеха пушкинского вечера — объятия и рыдания за кулисами… Первый акт житейской пьесы удался: театр потерял веру. 20 марта в 11 часов — собрание труппы. Для обеспечения спокойствия, для пресечения поступков, которые могут испортить жизнь театру и Юрию Любимову (в соответствии с указаниями начальства), мы попросили всех собраться на час раньше. Логикой и авторитетом ведущая группа убедила возмущенное семейство: никаких реакций, никаких истерик, мы обязаны сберечь самое дорогое — наш репертуар. Только дисциплиной можно достичь доверия руководства, и тогда нам помогут вернуть Юрия Петровича. К сожалению, план был сорван. Мрачная атмосфера, безмолвие народа перед лицом прибывших представителей никого не удивили. Объявлен приказ, директор предоставил слово Эфросу. Умно и обаятельно последний сообщил, что его цель — сохранить все, что он более всего любит и ценит, — дух и творения Юрия Петровича. Но вот, мол, так все случилось, уверен, что мы будем хорошо вместе работать. Будут новые спектакли — другие, чем были у вас, и другие, чем были у меня. Директор спросил: нет ли вопросов, тогда собрание считаю… Не успел. Один за другим выступили несколько человек. Говорили, что сегодня — похороны театра. Спрашивали у Эфроса, как он мог прийти, ни с кем не посоветовавшись. Напомнили ему, что в час его испытаний, пятнадцать лет назад, за него пошли бороться товарищи, а первым среди них был Любимов… Это когда Эфроса снимали с главрежей Театра имени Ленинского комсомола… Эфрос на все вопросы отвечал мягко, печально и одинаково: я вас понимаю, ничего не поделаешь, но поверьте мне, пройдет время, и вы увидите, что все сделано правильно… Я тоже выступил и тоже получил ответ: «Ты прав, Веня, я должен был, наверное, поговорить с теми, кого хорошо знаю, — с Боровским, с Демидовой, с тобой… Я должен был, но… я другой человек. Я люблю работать».

После того как стало известно о назначении А. Эфроса на Таганку, корреспондент русской службы Би-би-си встретился с Юрием Любимовым и взял у него интервью.

Корреспондент: Было ли официальное сообщение о том, что вы уволены из театра?

Любимов: Я получил официальное разрешение лечиться и больше ничего. А эту новость я узнал по телефону. Когда мне позвонили и сказали, что по английскому радио передали весть о том, что меня уволили, я сначала не поверил. Потом я узнал, что артисты моего театра были на приеме у министра культуры Демичева и сказали ему, что боятся за мою судьбу, что на мое место могут быть назначены Эфрос, Захаров, Дунаев и другие, но все они отказываются. Значит, есть еще какая-то солидарность со мной. И вот накануне пришел телекс, что на мое место назначен Анатолий Эфрос, режиссер театра на Малой Бронной. Меня это поразило, так как я подумал: неужели он забыл, как его когда-то выгнали на улицу, и мы все собрались и все-таки его отстояли? Он тогда с группой артистов ушел на Малую Бронную. И вот теперь он согласен на мое место. Мне кажется, что это какое-то недоразумение…

Корреспондент: Вы знали, что артисты вашего театра отказались выбрать заместителя на ваш пост, и вот тогда поступило сообщение, что назначен Эфрос?

Любимов: Этого я не знаю. Я знаю другое: что из-за меня собрали партийное бюро, было приказано меня выгнать из партии, но партийное бюро заседало очень долго и не согласилось. Еще министр культуры Демичев обещал прислать своего представителя, ведь у него на приеме была большая группа актеров театра, но обещания своего не сдержал. Этому факту есть много свидетелей. Впрочем, он поступал так все 20 лет своего правления…

Корреспондент: Театр на Таганке создан именно вами. Как вы представляете будущее этого театра?

Любимов: Будет другой театр. Мейерхольда в свое время расстреляли, но ведь о нем знают, знают о его театре…

Корреспондент: Какие у вас теперь планы?

Любимов: Ну, я теперь безработный… Со мной здесь жена Католина (венгерская журналистка), 4-летний сын, старший сын в Москве, там же и сестра. Буду, наверное, работать здесь.

Корреспондент: Значит, вы не вернетесь на родину?

Любимов: Вернусь, если будет хоть какая-нибудь гарантия моей безопасности. Ведь в свое время меня уже лишали работы, и я писал письмо на имя Брежнева и заканчивал его словами: «Разрешите мне работать в созданном мною театре». И меня тогда все-таки восстановили. А до этого я безуспешно обивал пороги всех инстанций, и на меня веяло духом «китайщины», это было как раз во времена «культурной революции»…

* * *

Между тем ностальгия по брежневским временам, так сильно охватившая высшую номенклатуру в период краткого пребывания Юрия Андропова у власти, теперь находила свой выход в реальных делах и поступках новой верховной власти. 8 марта на торжественном приеме в честь Международного женского дня в Кремле во всем своем великолепии вновь появилась недавно опальная Галина Брежнева. В то же самое время сталинский нарком иностранных дел Вячеслав Молотов при содействии своего бывшего ученика Андрея Громыко был восстановлен в рядах партии.

И все же поворот руля в сторону от жестких андроповских мер у команды Черненко не получился. Страна уже была беременна переменами, и молодые птенцы гнезда Андропова только ожидали своего часа, чтобы в положенный срок принять долгожданные роды. Команда Михаила Горбачева медленно, но уверенно двигалась к власти.

Следователями союзной прокуратуры вкупе со следователями КГБ продолжалось раскручивание дела о коррупции в Узбекистане. В июле в Москве был арестован начальник московского Главторга Николай Трегубов.

В 84-м году в центральной прессе не появилось ни одной крупной положительной статьи о Владимире Высоцком. Тот год был отмечен статьями о Высоцком иного рода.

Смена политической власти в Кремле вдохнула новые силы в хулителей усопшего поэта. И в первых рядах этих хулителей вновь был поэт Станислав Куняев.

В июльском номере журнала «Наш современник» (главный редактор Сергей Викулов) появилась статья за подписью С. Куняева под названием «Что тебе поют?» Начав статью с того, что после опубликования в «Литературной газете» его статьи двухлетней давности о Высоцком на его имя пришли горы возмущенных писем от поклонников Высоцкого, Куняев размышлял: «Я отложил письма и задумался… Так вот в чем дело: ты начал спор о вкусах, а замахнулся, сам того не подозревая, на «святая святых». Высоцкий уже не интересовал меня — бесстрашное время расставит все по своим местам. Гораздо интереснее подумать о другом феномене — о читателе, почитателе, слушателе, поклоннике, потребителе… Что это — любовь, уважение, пиетет? Но разве бывает любовь столь беспощадна к чужому мнению? Разве естественно, что любовь к одному явлению культуры закрывает человеку глаза на все остальные имена? Почему эта любовь не просветляет, а ожесточает? А может, это вовсе не любовь, а просто некий агрессивный культ? Почему эти люди ведут себя так, словно за их спиной нет великой поэзии, великой культуры, словно бы лишь вчера они шагнули из небытия в цивилизованный мир, услышали его и отдали ему всю свою душу, ничего больше знать не желая?.. Может быть, массовая культура при сегодняшних средствах распространения стала наркотиком невиданной, незнакомой человечеству силы? Может быть, поэтому так беспощадно быстро сходят со сцены, изнашиваются, вырабатывают запасы своего таланта творцы популярного искусства? Спивается связавшийся с Голливудом Скотт Фицджеральд, разрушаются от постоянных допинговых доз наркотиков кумиры следующего поколения: Элвис Пресли и Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс и Джим Моррисон, не выдерживает гастрольно-коммерческих нагрузок Джо Дассен, гибнет от пули фанатика (а фанатизм тоже сила, действующая на тех, кто вызвал ее к жизни) переставший творить Леннон…»

Начав свои глубокомысленные рассуждения издалека, Станислав Куняев в конце концов подводит читателей к главному:

«Сходите на кладбище! Посмотрите, сколько там цветов…»

Таких писем было много, к ним прилагались фотографии надгробия с толпами людей у ограды, и я, загипнотизированный непрерывным диктатом, действительно собрался на кладбище.

— Ты когда там будешь, — попросил меня мой товарищ, — посмотри, пожалуйста, цела ли там одна ничем не знаменитая могила — она метрах в четырех от Высоцкого, да вот, кстати, погляди на фотографию…

На фотографии в окружении множества людских ног был виден небольшой холмик с полуметровым деревянным столбиком, на котором была выведена скромная надпись: «Майор Н. Петров, умер в 1940 г.».

— Я фотографию делал год назад, — продолжал мой приятель. — Думается, что этой могилы уже не существует.

…Вечерело, народ постепенно расходился. Я смог оглядеться вокруг и увидел то, что можно было предположить. Вокруг была истоптанная ровная земля. Могилы майора Петрова не существовало.

Я не могу себе представить, чтобы поклонники Блока, Твардовского, Заболоцкого или Пастернака могли позволить себе из любви к своему божеству равнодушно топтаться на чужих могилах.

Конечно, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется», и отношения творца с человеком, открывающим сердце строке, звуку, картине, слышны и не всегда предсказуемы. Но в безбрежном эмоциональном море этой стихии должны мерцать сигналы друг другу, два маяка, две равноправные воли — человека искусства и человека жизни. Ибо, как сказал мудрец, «поэт должен помнить, что в прозе жизни виновата его поэзия, а человек жизни пусть знает, что в беспомощности искусства виновата его нетребовательность и несерьезность его жизненных вопросов».

Эта статья в «Нашем современнике» удивительным образом совпала с двумя событиями: лишением в июле Юрия Любимова советского гражданства и волевым решением вышестоящих органов о передаче всех материалов музея на Таганке (более 12 тысяч единиц хранения), в том числе и материалов о В. Высоцком, в ЦГАЛИ. Мало кто из сведущих людей не понимал, что все эти события тесно связаны между собой и что за спиной «Нашего современника» стоят весьма влиятельные силы со Старой площади. Когда Валерий Золотухин, возмущенный статьей Куняева, начал свои хождения по инстанциям с целью ее опровержения, один из его знакомых передал ему удивленные реплики высокопоставленных деятелей из центрального аппарата КГБ: «А чего Золотухин возникает против «Нашего современника»? Он же русский человек. Захочет — он будет печататься в «Современнике».